— К чему говоришь?
— Нет во мне научной жилки. Смотрел кино про мафию… Меня как пронзило: вот жизнь! Мужское дело, опасность, деньги, оружие… А жизнь, которую влачу я, кажется пресной, как сушеная рыба. Компьютер, парамагнитный резонанс, масс-спектрометр… Короче, вяленая рыба.
— Иди в киллеры, Игорь.
В ее тоне, да и в словах, трепетала насмешка, поэтому он бросил ей мысль тоже занозистую:
— «Краб-хаус», устрицы, джин. Звучит. Но ты забыла про одно бетонное препятствие — жену Лузгина.
— А ты забыл про изумительную по глубине пословицу «Любовь зла».
— Ну и что?
— В какой-то песне поется: «Любовь не знает ни веры, ни закона…» А в другой — «Любовь всегда права». Значит, я права и буду поступать без веры и без закона.
— То есть как?
— А так, чтобы Лузгин стал моим.
— Несовременное выражение — «моим». — Игорь поморщился.
— Именно моим. Уничтожу того, кто помешает.
— Но законная жена…
— Ты не понял? Любовь не подчиняется ни законам, ни морали. Чувство свободы — как зверь в лесу.
Ее зеленые глаза блеснули заметной искрой. Откуда в светлом — ведь зеленые светлее карих и черных — берется металлический блеск? Или электрический? Игорь притих, не зная, как возразить. Да и что? В ответ она сошлется на классику — на Алеко, Ромео, Отелло; сошлется на ежедневную криминальную хронику убийств жен мужьями и мужей женами. Сглаживая сказанное, Эльга заметила почти беззаботно:
— Ах, махнем за границу.
— Для заграницы деньжат научного работника не хватит.
— Придумаем какой-нибудь ход.
Игорю почему-то вообразилась кровавая развязка, где жертвой окажется жена Лузгина. Его подсознание без ведома сознания поискало выход. Он вспомнил:
— Мою мамашу лечит одна крутая экстрасенсиха. Всякие сглазы, привороты, отвороты…
— Теперь таких навалом.
— Эта признана за рубежом. Кое-что поражает.
— Например?
— У женщины пропал ребенок. Милиция пожимает плечами. Ясновидящая сообщает матери: твой сын похищен снежным человеком. Участковый колдунью отматерил. А через час звонок: ее мальчишка в зоопарке полез на ограду и упал к белому медведю. Шланги, крючья, шесты… Медведя отогнали, и мальчишку спасли. Впечатляет?
— Еще бы.
— Другой случай. Девица родила, мужик ребенка не признает. А соблазнил он девицу в своем «мерседесе». Колдунья сделала так, что этот предприниматель не мог ездить в легковых автомобилях: ни в своем, ни в чужих. Как сядет— так с ним обморок. Хоть на велосипед лезь. Представляешь, прилетает в зарубежный аэропорт, его встречают, а он просит подогнать трамвай…
— Как звать колдунью?
— Простенько: Ираида.
— Дай адрес.
Теперь руку в почтовый ящик Ирина Владимировна просовывала с трусливым напряжением, как в осиное гнездо. Боялась второй повестки в кожно-венерологический диспансер. Странно устроены честные люди: напраслина их ранит сильнее правды. Или тут дело в том, что с правдой смиряешься, а с напраслиной — никогда?
Ирина Владимировна пошарила в почтовом ящике. Что-то лежало. Рука дрогнула преждевременно — не повестка, а конверт. Письмо, скорее всего, от дочери из Хабаровска. Эти дорогие для нее письма на ходу она не читала.
Поднявшись в квартиру и освободившись от сумки с овощами, Ирина Владимировна села в кресло и взяла конверт…
Странно: ни марок, ни штампелей, ни обратного адреса. Конверт из плотной белой бумаги без всякой маркировки. Да ей ли письмо? Ей. Лузгиной. На машинке печатано.
Она вынула небольшой листок такой же плотной бумаги и прочла первое слово, тоже машинописное и как бы укрепленное двумя восклицательными знаками:
«Корова!!»
Руки опустились на колени. Глупая слабость: ведь не ей письмо. «Корова». Еще раз глянула на конверт — Лузгиной Ирине Владимировне. Она с жадным отвращением, с каким иногда смотрела на экране сцены насилия, впилась в текст.
«Корова!!»
Делаешь мужу паровые котлетки, жаришь картофель фри, варишь суп с шампиньонами, пиво холодное подаешь… Нет, дорогуша, не удержалась за гриву, за хвост не удержишься. Неужели в свои сорок восемь лет ты не поняла, чем удерживают мужчину? Не котлетками с шампиньонами, а сексом, в котором ты разбираешься, как заяц в компьютере. Неужели не настораживает, что твой Виталий занимается с тобой сексом лишь раз в две недели?»
Ирине Владимировне захотелось скомкать пакостную бумажку и швырнуть в приоткрытое окно. Но пакостная бумажка оказалась сильней и притягивала к себе.
«Ты даже прекраснейший фильм «Эммануэль» не досмотрела, обозвав его порнухой. Носишь аляповатые лифчики и грубые трусы, не понимая, что эфемерное нижнее белье делает женщину эротичной. Хотя бы сделала себе силиконовую грудь! Ты не знаешь ни одной сексуальной позиции, а ведь их десятки. «Камасутра» называет 64 позы. Ты устарела, как ситцевая занавеска. Бреешь подмышки, а это вышло из моды, потому что волосы мужчин возбуждают: теперь даже на купальниках пришиваются искусственные подмышки из меха горного барана. Зачем ты удерживаешь Виталия? Неужели не заметила, что он занимается с тобой сексом, только когда выпьет? И не чувствуешь, что он живет с другой женщиной? Не забывай, что ты старше Виталия. Отпусти его. А сама походи на лекции «Секс для пожилых». Подай объявление в службу знакомств, что женщина сорока восьми ищет мужчину для совместного просмотра латиноамериканских телесериалов».
Без подписи.
Дочитав, Ирина Владимировна встала и прошлась по комнате походкой человека, отсидевшего обе ноги. Здравый смысл подсказывал: надо что-то делать, но что — здравый смысл не подсказал. Ирина Владимировна ткнула кнопку приемника. В комнату, наполненную светом радостного мая, хлынули звуки романса «Жалобно стонет ветер осенний»…
Ошарашило не само письмо, не тон, не наглость — поразило знание подробностей интимных, которые никто не знал, кроме мужа. О нижнем белье, о сексе, о еде, о подмышках… Неужели Виталий их жизнью с кем-то делился? С кем-то… С женщиной, своей любовницей, стиль письма дамский…
Самые ненужные истины — истины очевидные. Ее сознание эту очевидную истину — с любовницей — отвергло с порога. В наш век техники, когда видят и слышат сквозь стены, все- можно подсмотреть. В конце концов, Виталий по доверчивости мог поделиться с другом, грех небольшой, а от друга пошло дальше, до какой-нибудь кляузницы или завистницы, севшей за пишущую машинку.
А ведь появление этого письма или чего-то подобного Ирина Владимировна предчувствовала. Она не знала, как и чем, но в часы, когда Виталий опаздывал с работы или был в командировке, ее душа — нет, не сердце, а именно душа — начинала дрожать такими мелкими колебаниями, что их не засек бы никакой сейсмограф.
Последнее воскресенье вообще испугало. Когда Ирина Владимировна утром открыла глаза, Виталий стоял перед кроватью с подносом. Подал кофе в постель, чего никогда не делал и к чему она не привыкла. С тех пор ее грыз противный и бессмысленный вопрос: какую вину муж хотел искупить этим красивым и забытым в России жестом?
Ответ пришел в конверте…
Раздумывая, словно решая в уме задачу, Ирина Владимировна взяла трубку и набрала номер. Ответила, как всегда, лаборатория, и, как всегда, за мужем куда-то сходили.
— Виталий, это я…
— Что случилось? — насторожился он, но не от звонка, а от голоса жены.
— Виталий, где можно купить мех горного барана?
— Что?
— Спрашиваю, когда придешь домой?
— Вероятно, в семь. А почему звонишь?
— Атмосферное давление перепадает.
— Мне показалось, ты сказала про какую-то шерсть…
— Да, шерсть горного барана.
— Ирина, ничего не понимаю.
— Потому что я выпила бокал сухого вина.
— Одна?
— С горным бараном. Пока!
Ирина Владимировна положила трубку и разодрала письмо.
Вечерние сумерки слились с наплывшими сухими тучами. Вся тьма земли легла на кладбище — креста было не разглядеть. Лишь стволы берез да редкие белые памятники светлели кое-где как привидения. И Коле Большому никак было не взять в толк, как в этой слепоте Ацетон умудряется наливать в майонезные баночки водку поровну. Но спросил о другом:
— Где достал-то?
— При царском режиме богатеи памятники ставили, чтобы себя показать.
— Памятник продал?
— Малую часть.
— Голову, что ли, спилил?
— Я не отморозок; длинную палку взял.
— У кого?
— На западных воротах статуя торчит…
— Минерва, — вставил Коля Большой, любивший читать надписи.
— У нее и оторвал.
— Копье?
— Бронзовое. На бутылку в пункте приема дали.
— Грязно следишь, — не одобрил Коля. — Можно кладбища лишиться, а оно место хлебное.
— Дерьма тебе в мякоть, — обругал его Ацетон. — Теперь целые трансформаторные будки сдают в цветные металлы. Слыхал? Тепловоз отправили в ремонт, потом признали для ремонта якобы негодным и продали как железо.
Ацетон хотел было разразиться длинной речью насчет того, что умные люди не медные копья Минерв продают, а заводы и месторождения прихватывают. Но жидкость по организму растекалась. Ничего приятнее этого Ацетон не знал. Поэтому тянуло на разговор обстоятельный. Требовался зачин. И он спросил, хотя историю приятеля знал:
— Коля, жена тебя за что выгнала?
— Говорил же… Работы нет, денег не приносил.
— Не за это, Коля.
— Ну, бабенку я завел…
— И даже не за бабенку. А за то, что бабенку посещал, а ужинать приходил к жене. Если бы жрал у бабенки, то числился бы в женатых до сих пор.
В темноте приятно звякнуло горлышко бутылки о край майонезной баночки. Ацетон экономил, наливая граммов по пятьдесят. Кто такой «дурак»? Это человек, который не умеет растягивать удовольствие. Они выпили и даже чокнулись. Загадки физики: баночек не видно, но не промахнулись. Земное притяжение жидкости.
— К чему мою жену приплел? — вспомнил Коля.
— Хорошо, что выгнала.
— Чего хорошего-то?
— Подойди к вопросу по-государственному. Демократы рекомендуют хапать деньги и собственность. Коля, а что есть демократия?