а по-литовски. Но тут же вспомнил: «У тебя же мама — литовка! Совсем вылетело из головы!»
Его интересовало предприятие некоего Харитонова, предприятие по переработке цветных металлов. И для начала пришлось ударить по «крыше» Ваха. Горячие литовские парни почти в центре Питера расстреляли авторитета Зуба с дружками. Дальше требовалась тонкая работа, как раз для нежных, дамских пальчиков. И эти пальчики начали оплетать нитями господина Харитонова, выискивать слабые, уязвимые места. Бизнесмен, к сожалению, не был замечен ни в пьянстве, ни в разврате, ни в карточной игре. И вообще избегал злачных мест. И она поймала его на невиннейшем увлечении. Господин Харитонов обожал синхронное плавание и не пропускал ни одного соревнования. Они подсунули ему «русалку», чемпионку Литвы, красавицу из красавиц. Девушка полностью завладела его сердцем. Оргия продолжалась неделю. Началась в Питере, а закончилась в Каунасе. Шампанское лилось рекой, пели цыгане, сыпались бриллианты. А в конце недели объявился муж «русалки». Его роль взял на себя сам Данатас. «Ах ты, сука! — схватил он за грудки Валентина Алексеевича. — Ты трахал мою жену! Заплатишь кровью!» Дон умел играть роковые страсти не хуже, чем артисты театра Шота Руставели. И Вах испугался, он сразу понял, что имеет дело с местной мафией, и что из дома этого психованного литовца ему просто так не выбраться. Вместо крови он предложил Дону деньги, хотя «русалка» его изрядно пощипала и деньги пришлось бы занимать. Литовец от денег отказался, он прямо заявил, что претендует на половину акций Хари-тоновского предприятия. Это было подано следующим образом: «Пока ты тут прохлаждался с моей девочкой, я навел о тебе кое-какие справки…» Дарить Дону акции Харитонов наотрез оказался, выдвинув компромиссный вариант — недвижимость. Он пообещал литовцу шесть квартир в центре Питера и дал соответствующую расписку. Донатас сразу смекнул, что квартиры Вах собирается получить со своих должников, которых у него предостаточно, потому что уже на протяжении многих лет занимается ростовщичеством. Они ударили по рукам, но литовец предупредил, если через месяц обещанная недвижимость не перейдет к нему, Харитонов расплатится акциями своего предприятия. И тут за дело опять взялась Аида, которую и Дон и Вах называли Ингой. Теперь нити плелись вокруг приближенных Харитонова. Она быстро заполучила список должников Ваха и начала действовать, добывая такие подробности, о которых сами должники не догадывались. Например, о том, что у Виктора Дежнева имеется в Вологодской области ребенок она узнала от бывшего работника КГБ, занимавшегося несколько лет картотекой Харитонова. Ведь каждый уважающий себя ростовщик ведет картотеку с подробными досье на своих должников. Именно Аида подставила подножку Ваху. Из шести обещанных он смог предложить Донатасу только две квартиры и в придачу треть акций предприятия по переработке цветных металлов. Бизнесмен тоже даром времени не терял, навел справки о своем литовском друге, и, как покровитель, тот его вполне устраивал. Одним словом, все пришли к консенсусу и взаимопониманию. И только Аида осталась недовольна той суммой, которую ей заплатил Дон за услуги. «В стране кризис, сама должна понимать». Она промолчала. Понимала, с кем имеет дело.
Вопрос денег с каждым днем вставал все острее. Привычка к роскоши пагубна. Она разучилась экономить. Подсчитав, что полученной от Донатаса суммы хватит не более чем на полгода, Аида послала брата в Екатеринбург продавать квартиру, но Родион привез какие-то крохи.
«Пришло время немного подсуетиться», — говорила она себе с горькой усмешкой и тут же задавала вопрос: «Почему всегда одна я?» Через полгода, когда деньги кончатся, будет уже поздно что-либо предпринимать. И на Донатаса никакой надежды. Похоже, он в Петербурге сделал все свои дела. И тогда она решила немного потрясти Харитонова.
Ее блеф он сразу принял на веру, а между тем у Дона и в мыслях не было избавляться от компаньона. Вах человек умный, сговорчивый и, главное, не алчный. А такие всегда нравились Донатасу. Но внушить Харитонову обратное ей не стоило большого труда, потому что она всегда видела насквозь трусливых, осторожных людей. После провала с недвижимостью Вах мог ожидать любого подвоха. Но особенный страх он испытывал перед ней, перед отравительницей.
Организм Ваха сам справился с отравой. Пузырек с противоядием так и остался лежать на дне сумочки. Вот только ее организм явно с чем-то не справился.
— Почему я не смогла, черт возьми, взять эти деньги?! — произнесла она вслух и тут же испуганно огляделась.
Солнце уже было на западе, мимо фланировали какие-то люди, по большей части иностранцы. До нее наконец дошло, что она сидит на скамейке Таврического сада, а рядом горбатая старушка самозабвенно жует помидор.
После ночи, проведенной в Таврическом, в компании уже знакомых собак, спина разламывалась, а шею будто залили гипсом. В доме еще все спали, когда Аида, на цыпочках пробираясь в ванную комнату, обнаружила женские босоножки времен Вудстока тридцатилетней давности. Не нужно быть сыщиком Пинкертоном, чтобы догадаться, кому они принадлежат. Плешивая зубная щетка в стакане с другими щетками добила ее окончательно.
Аида приняла теплый душ, а потом сварила себе убийственную дозу кофе.
Первой, как обычно, поднялась Патимат, чтобы накормить сына и отправить на работу.
— Явление Христа народу! — всплеснула руками набожная мусульманка при виде падчерицы. — Я ждала тебя до полуночи, дольше не выдержала. Никак не могу привыкнуть к твоему бродяжничеству. Волнуюсь, как сумасшедшая!
— Напрасно, мессидал[2], — нежно обняла она мачеху, — со мной ничего не может случиться, а вот… — Она не договорила, потому что в комнате брата зазвенел будильник.
— Надо мне поторопиться! — забеспокоилась Патимат, схватив одновременно чайник и сковороду.
— Вот так ты его баловала всю жизнь, — вздохнула Аида, — ему уже тридцатник, а он даже чая толком заварить не умеет.
— Это не мужское дело.
— Я уж про мужские дела вообще не говорю!
Родя явился на кухню заспанный и растрепанный, буркнул сестре «С добрым утром» и уселся напротив. Смотреть ей в глаза он стеснялся и поэтому разглядывал божью коровку, ползущую по краю стола.
Все трое молчали.
— Вы совсем, как чужие стали друг другу! — не выдержала Патимат, и в голосе ее слышалась неподдельная мука. — Я так всегда радовалась вашей дружбе!
Аида отвернулась к окну и закурила. Стрижи оголтело носились перед самым окном. Ее всегда до слез трогали эти птицы. Где-то далеко протарахтел гром.
— Сейчас польет, — сказала Патимат, выглянув в окно. — А ты зонт посеял! Все он теряет, Лидушка. А ты ему без конца даришь и даришь. Что толку?
— Больше не буду дарить.
— И правильно! Пусть сам зарабатывает!
Рыжая коровка заблудилась в рыжем лесу. Она бежала вверх по руке, пряталась от грозы.
Он не проронил больше ни слова, выпил залпом горячий чай, не притронувшись к еде, и бросился наутек. Всегда старался избегать трудных вопросов.
— Ну что мне с ним делать?! — в отчаянии вскрикнула Патимат, и ее выцветшие зеленые глаза наполнились слезами. — Он целыми днями твердит одно и тоже: «Аида должна понимать, как мне трудно. Я хочу семейного счастья. Я хочу детей». И просит, чтобы я поговорила с тобой. Но я ведь знаю, как ты ненавидишь Алену. Это видно и без очков. Ты ревнуешь, как всякая любящая сестра. А Родя как мальчишка. Влюбился и не замечает, что творится вокруг. Они любят друг друга, Аидушка. Ничего не поделаешь, надо терпеть. А если ты ему не поможешь, я помогу. Устроюсь на какую-нибудь работу. Я ведь еще не старая, еще даже не пенсионерка. Помаленьку наскребем деньжат, и они смогут снять квартиру где-нибудь на окраине. Надо только немножко потерпеть.
— Я потерплю, Патимат, — безразличным голосом пообещала Аида. А потом спросила: — У него это впервые?
— Что?
— Любовь.
— Ты, наверно, не помнишь. Совсем крохой была. Он в девятом классе влюбился в свою одноклассницу. Не помню уже, как ее звали. Такая беленькая, с косичками, глаза огромные, голубые…
— Она ответила ему взаимностью?
— Она сказала, что не хочет иметь ничего общего с кавказцами.
— Старо как мир.
— Господи, да какой же он кавказец? Что кавказского она в нем нашла? Что вообще она в этом понимала, соплячка?
— Не горячись, Патимат. В Родионе действительно мало кавказского. А если бы было много, что с того?
— Ты это всегда понимала… А ведь он из-за этой беленькой, с косичками, чуть не покончил с собой. Совсем дурак был! Книжная душа. Забрался в горячую ванну и перерезал себе вены. Тоже в какой-то книжке вычитал. Я первая подняла тревогу, сердце было не на месте. Мать должна чувствовать такие вещи. Отец выломал дверь, и мы его, слава Аллаху, спасли!
— И что, с тех пор он не влюблялся? Он что, девственником был, пока не встретил эту?..
— Откуда мне знать? — развела руками мачеха. — Я никогда с ним не говорила на такие темы.
— Да, кажется, дело серьезное, — подытожила Аида. — Ты в магазин не сходишь?
— А что такое?
— Я хочу на ужин утку с яблоками и хорошего вина.
— Да ты забудешь об этом сто раз! И опять вернешься под утро!
Не хотела она никуда уходить, пока в доме находилась невеста сына. Патимат боялась оставлять их вдвоем. Но Аида настаивала на утке с яблоками, а фактически выставляла ее за дверь и не рассчитывала на скорое возвращение, потому что утку надо поискать, побегать по магазинам. В конце концов мачеха уступила. И уже на выходе посмотрела на падчерицу преданным, затравленным взглядом и едва слышно, как будто сомневаясь в собственных словах, напомнила:
— Ты обещала немножко потерпеть…
Она считала, что обещание сдержано. Она терпела почти два часа. Почти два часа эта босячка не подавала признаков жизни. Что она там делала в комнате брата, напичканной дорогим антиквариатом и редкими книгами? Что она вообще делает в ее квартире?