— Зато те, кто сделал для вас лучшие копии, достойны наивысшей похвалы. Какое мастерство! Какое проникновение в замысел великого автора! — восторженно произнес полковник, изумив своего ученика этим взрывом эмоций. — Юрий Вадимыч, нельзя ли получить их координаты? А вдруг и нам захочется завести нечто такое же прекрасное… Что вы об этом думаете, лейтенант?
— Товарищ полковник, я думаю заказать такую же Струйскую! — доложил Телков. — Как только накоплю деньжат.
— К сожалению, ничем не могу помочь. — Маркизов виновато развел руками. — Все копии, что вам понравились, написаны одной кистью. Этот мастер и сам очень известный художник. Народный, лауреат и прочее, прочее… А копирование великих — его тайная страсть, ставшая манией. Он хочет себе доказать, что их гениальная живопись по плечу и ему. Что он ровня им, олимпийцам. Ну, а я бессовестно пользуюсь этим. Например, говорю, подзуживаю: «Мол, слабо вам повторить автопортрет Рафаэля? Уж этот, мол, гигант вам не по зубам». И Рафаэль вот он, любуйтесь! Но я дал слово, что его не выдам, и наше сотрудничество останется между нами.
— Но мы никому не скажем! — от всей души пообещал Телков. — Тут, понимаете, такая история…
Степанов многозначительно кашлянул, удержав тем самым своего не в меру горячего помощника от опрометчивого шага.
— Лейтенант, данное слово — святое слово, — напомнил полковник. — А наши рутинные дела, кроме нас с вами, никого не интересуют… Но мы, кажется, отняли у хозяина много времени. Поблагодарим его за экскурсию и пойдем ловить преступников в другом месте, — закончил он шутливо.
— Откуда им здесь взяться?! Здесь царит красота, — сказал Маркизов, как бы извиняясь за свою квартиру. — Поэтому не задерживаю, не предлагаю кофеек или что-нибудь покрепче. А вдруг в это время кто-то кого-то ограбит или хуже того, отправит на тот свет?! Преступность действительно не дремлет! — И первым, как бы подавая пример, устремился к выходу.
И Телков вновь подивился его легкой походке. Огромный Маркизов пролетел над паркетом, словно пушинка.
У порога квартиры полковник задержался и будто ненароком спросил:
— Юрий Вадимыч, вам ничего не говорит фамилия Душкин?
— А может, он вам знаком под кличкой Клизма? — встрял Телков по собственной инициативе.
— Лично я знаю единственную клизму. Ту, что висит в моей ванной, — сострил писатель, на взгляд Телкова, крайне примитивно.
«А еще фантаст», — осуждающее подумал лейтенант.
И вообще он был обижен на коллекционера. Когда они вышли на улицу, он так и сказал:
— Товарищ полковник, Маркизов был очень рад нашему уходу. Аж вознесся на седьмое небо! У вас это не вызывает подозрений?
— Может, мы ему надоели. Или он печется всерьез о покое сограждан. И потому рад, что мы снова заступаем на свой пост, — рассеянно улыбнулся Степанов, занятый чем-то другим.
«Значит, никаких зацепок! — с досадой подумал Телков. — Наверно, их не будет, пока в этом деле ни появится труп».
Его мысли перебил голос полковника.
— Кстати, а как с фантазией у вас, лейтенант? Хватает? — ни к селу ни к городу поинтересовался шеф, как это умеет делать только он.
— Не жалуюсь, товарищ полковник, — скромно, подавив в себе желание похвастаться, ответил Телков. — Сегодня, например, ночью лежу и думаю: хорошо бы выиграть в лотерею и купить холодильник. Старый уже течет.
— Пожалуй, над фантазией вам еще следует поработать, — посоветовал Степанов.
Пока молодой оперативник вникал в совет начальства, в кармане у того заиграла музыка. Степанов с неудовольствием извлек из кармана мобильный телефон, он считал это удобство слишком преувеличенным. Вот и сейчас ему пришлось говорить в тесном окружении людей. К этому времени они катили в битком набитом троллейбусе, и пассажиры ловили каждое его слово, чуть ли не лезли ушами в аппарат. Один глуховатый нахал даже попросил: «Сергей Максимыч, повторите, что он сказал».
А звонил его заместитель. Подполковник Лаптев с полускрытым злорадством извещал, что наружка потеряла Душкина из виду. Поздно вечером он вошел на стадион «Красная Пресня», ныне «Асмарал», и там точно сгинул в темноте. Мол, иного и нечего было ждать при таком-то руководстве, намекал звонивший.
В троллейбусе Телков был вынужден держать свои соображения при себе, они его прямо-таки распирали, клокотали в нем, будто пар в котле. Но стоило сыщикам сойти на своей остановке, и лейтенанта тотчас прорвало.
— Все ясно: Клизма встретился с Маркизовым и поставил ему синяк, — выложил он столь уверенно, словно лично присутствовал при сем.
— Продолжаете фантазировать? — улыбнулся Степанов. — Маркизов, по его словам, наткнулся на тумбочку. Такое случается и с писателями.
— Товарищ полковник, этот удар был нанесен предметом одушевленным! — воскликнул Телков. — То есть человеком. Притом малообразованным и грубым. Интеллигент как ставит синяк? Словно бы вежливо, мол, извините. Синяк у него будто нарисован… забыл название…
— Пастелью, — подсказал шеф.
— Вот именно, пастелью! А эта блямба — работа Клизмы.
— Лейтенант, да вы никак специалист по синякам, — удивился полковник.
— Я в детстве еще занимался боксом, — скромно признался Телков.
— Но если Клизма… За что же он отделал Марки-зова?
— Да за то, что он хотел Клизму облапошить! Тот прямо обалдел, когда вы сказали, сколько стоит Джоконда, — напомнил Телков. — Вот он ему за это и вмазал!
— Ваша версия, лейтенант, нуждается в доказательстве. Что Маркизов именно тот коллекционер, кому Душкин нес картину, — возразил Степанов.
«Тот коллекционер! Тот! — мысленно вскричал Телков. — И я докажу. Вот только припомню, где видел Клизму раньше. И докажу!»
Весь остаток рабочего дня он истязал свою память и, так ничего и не вспомнив, пошел за помощью к начальнику отдела.
Степанов трудился за письменным столом, изучал, как всегда, оперативные сводки и отчеты подчиненных. По его правую руку высилась стопка книг. На их корешках Телков мимолетно прочел фамилии Брэдбери, братьев Стругацких и прочих известных фантастов.
«Наш Максимыч — человек дела. Уже развивает свою фантазию», — уважительно отметил Телков и затем приступил к главному: мол, так и так, где-то видел Душкина раньше, еще будучи пацаном, но где и когда, хоть тресни, вспомнить не в силах.
— Сынок, оставь свою голову в покое. Не можешь вспомнить? Значит, еще не пришло время, — назидательно пояснил его наставник. — Но хорошо, что ты зашел. Я бы и сам тебя вызвал… По-моему, тебе в этой истории не хватало трупа? — спросил он, проницательно глядя ему в глаза. — Так вот тебе труп. — И Степанов протянул фотоснимок.
— Я не хотел… я чисто теоретически… — испугался Телков, пряча за спину руки.
— Посмотри. Сдается мне, ты с этим гражданином встречался однажды. Практически, — безжалостно приказал начальник.
— Пейзажист со старого Арбата! — через секунду воскликнул Телков.
Художник будто прилег на тахту как был — в костюме, при галстуке и в туфлях. И словно бы ненароком заснул.
— Смерть наступила от удушья, — хмуро сказал полковник.
— Его задушил Маркизов! Он нас навел на коллекционера, и тот ему отомстил. Однако жертва успела врезать убийце в левый глаз! — заключил Телков, не задумываясь ни на минуту.
— Маркизов тут ни при чем. Твой пейзажист погиб из-за кусочка отбивной, попавшей в дыхательное горло. И случилось это при большом скоплении свидетелей, то есть гостей, — сказал полковник, сочувствуя несчастному художнику.
Телков тоже погоревал о бедняге, а потом вернулся к исполнению служебных обязанностей и упрямо произнес:
— Ну тогда синяк все же поставил Клизма! И я, товарищ полковник, это докажу! — пообещал он теперь уже официально.
— Ах, молодость, молодость, — мечтательно проговорил Степанов. — Только в эту пору можно совершать глупые поступки. И один глупее другого. Так сделай же какую-нибудь глупость, малыш. Я разрешаю!
— Сергей Максимыч, я не хочу ее делать, — растерянно пробормотал молодой оперативник.
— Хочешь, вижу по твоим глазам. Тебе прямо-таки не терпится, — добродушно возразил Степанов.
— Вы ошибаетесь. Я уже поумнел, — заартачился Телков.
— Пользуйся, пока я не передумал! — пригрозил Сергей Максимович и взял из стопки верхнюю книгу, давая понять, что разговор закончен.
— Желаете рассчитаться? — уже в который раз спросила официантка.
В голосе ее прорвалась плохо скрытая надежда. Ей надоело носить ему несладкий чай, стакан за стаканом.
Но Телков притворился, будто не понял намека, и заказал очередную порцию чая.
— И тоже без сахара, — сказал он, не сводя глаз с окна.
— Учтите, это будет двадцатый, — раздраженно подсчитала официантка.
— Ничего, я выдержу, — ответил Телков, по-прежнему не отрываясь от окна.
Сказать по правде, он слегка обалдел от такого количества жидкости. Все-таки девятнадцать стаканов — это… девятнадцать стаканов.
— Как желаете, — зло буркнула официантка и ушла на кухню.
«Вот я и совершил глупость. Засветился! — вдруг сообразил Телков. — Она запомнит меня на всю жизнь. Клиента, который выпил двадцать стаканов чая кряду! И теперь, в случае чего, если ее спросят, не заметила ли она в этот день чего-нибудь странного, выложит мой словесный портрет. Хотя…»
Но на этом крутом повороте ход его размышлений был резко прерван, и он так и не узнал, какая новая мысль остановилась у его порога. За окном, на противоположной стороне улицы распахнулась высокая дубовая дверь, из подъезда вышел Маркизов и пошагал куда-то, покачивая черным кейс-атташе, посверкивая его металлической окантовкой.
«Он с кейсом! Значит, пошел по делам и вернется нескоро. Не раньше чем через час, — прикинул Телков. — Пожалуй, я успею управиться».
Он поискал глазами официантку, а та, оказывается, уже была у стола. Она бухнула перед ним двадцатый стакан, едва не выплеснув чай на его колени, и язвительно поинтересовалась:
— Будем заказывать двадцать первый?.. Валяйте! Наберете очко!