елке, и вытянулся над столом, накладывая себе по чуть-чуть каждого блюда.
Первым нарушил молчание доктор.
— А где Наталья? — спросил он, ни к кому конкретно не обращаясь. — Започивала, что ли?
— Пусть кто-нибудь сходит за ней, — сказал Аркадий, прожевывая.
— Кто у нас секретарь компании, а? — с усмешкой проговорил Иван.
Все оглянулись на Катерину. Посмотрел на нее и Жаров. Катерина нехотя встала, бросила полотенце на стул и пробурчала:
— Может, она просто не хочет так поздно ужинать?
— Худеет, наверное, — вставил доктор.
— Да некуда ей худеть, — заметил Иван.
Катерина вышла из комнаты. Общество вновь погрузилось в молчание. Жаров задумался: если тут намечается корпоративная вечеринка, то когда она должна состояться? Уж наверняка сегодня, иначе зачем всем руководящим сотрудникам жить в этом коттедже, бросив свою фирму на произвол судьбы? Сегодня как раз суббота: самое время. Скорее всего, о чем они молчат, кто-то должен был приехать, но помешала пурга. Поэтому и ужин такой скучный, несмотря на изысканные деликатесы — очищенные крабьи клешни, заливные языки и прочее… Его размышления прервал истошный вопль наверху, сменившийся частой дробью каблучков по дубовому полу.
Катерина выбежала в бельэтаж и, тяжело дыша, ухватилась за перила. Все повскакивали со своих мест, Жаров попытался успокоить гостей, раскинув ладони над столом. Девушка, в сумраке верхнего этажа похожая на привидение, откинула руку назад, указывая во тьму коридора.
— Она без движения! Она…
— Мертва… — констатировал доктор, когда все поднялись в комнату Натальи.
Она лежала поперек кровати, ее глаза были широко раскрыты, словно перед смертью женщина испытала настоящий ужас.
Жаров сделал предостерегающее, властное движение ладонью в сторону Аркадия, Ивана и Катерины, застывших на пороге, но явно намеревавшихся войти. Сказал:
— Прошу ничего здесь не трогать. А еще лучше — пусть все проследуют в коридор.
Гости вышли, толпясь и натыкаясь друг на друга. Жаров прикрыл за ними дверь. Спросил доктора:
— Итак, Саша? В чем причина смерти, по вашему мнению?
— Я бы сказал: отравление быстродействующим ядом.
Доктор взял и отпустил руку погибшей, рука упала на постель.
— Подобный цвет ногтей, кончиков пальцев… — продолжал он. — Все это говорит о цианиде.
На столе поблескивала ополовиненная бутылка вина, два пустых бокала.
— Получается, что она пила тут с кем-то вдвоем, — сказал Жаров. — Убийца подсыпал ей яд в бокал, ушел, а затем преспокойно сел за общий стол ужинать… Ну-ну! А кем работала Наталья в вашей фирме? В которой такие странные нравы…
— Она была заместителем гендиректора фирмы. И его женой.
Говоря это, доктор мрачно смотрел на мертвую женщину…
Вдруг вскинул голову на Жарова:
— Насчет нравов… Вы что же, думаете, что это сделал один из нас?
— А вы что думаете? Один — из нас? Я, журналист, владелец городской газеты? Или следователь с переломанной ногой?
— А если в доме есть кто-то еще?
— Когда вы приехали сюда, дом выглядел пустым? Никаких шорохов, движений? Могли убийца уже находиться здесь?
Доктор пожал плечами.
— Трудно сказать. Дом большой. Свет нигде не горел. Заперт был снаружи. Замок пришлось отогревать.
— Тогда вывод ясен: убийца — один из сотрудников фирмы.
Доктор вдруг поднялся, шагнул в сторону Жарова.
— А откуда мне знать, что вы двое — журналист и следователь? Документы ваши, знаете ли… Много на свете умельцев.
Жаров, в свою очередь, подался в сторону доктора, будто собираясь двинуть ему по роже. Сказал:
— Ага. Мы просто киллеры. Нас наняла конкурирующая фирма. Которая торгует презервативами в Феодосии. Между прочим, вы не заметили, что у моего друга сломана нога?
— А что, снегоход с киллерами не мог потерпеть аварию и киллер не мог сломать ногу?
— В общем, ладно, — махнул рукой Жаров. — Этот разговор нас никуда не приведет. Мне бы найти какую-нибудь коробку.
— Зачем еще вам коробка?
Жаров проигнорировал вопрос. Он прошелся по комнате в поисках чего-то, куда можно было устроить вещдоки. Вдруг его внимание привлекла репродукция на стене. Точно такая же рамка, что и в их комнате, обычная технология с тиснением, имитирующим холст: во времена расцвета уличной торговли девяностых художники подмалевывали такие изделия ширпотреба, чтобы кое-где создать рельефные мазки, и выдавали их за добросовестные копии маслом, извлекая десятикратную прибыль за несколько минут.
Картина чем-то озадачила Жарова, он остановился посреди комнаты, разглядывая ее. Доктор с раздражением наблюдал за ним.
Известное полотно изображало момент, когда один из учеников протягивает Сократу чашу с ядом. Через несколько минут философ умрет.
— «Смерть Сократа» Жака Луи Давида, — задумчиво проговорил Жаров.
— Ну и что? — недовольно отозвался доктор.
— Ничего. Просто лишний раз убеждаюсь в том, что реальность устроена совсем не так, как мы думаем.
— Что вы имеете в виду, любезнейший?
— На картине изображен Сократ, греческий философ, которого приговорили к смерти за то, что он не чтит богов и развращает юношество. Вот один из учеников протягивает ему чашу с ядом. И картина висит как раз в той комнате, где была отравлена эта женщина. Вот я и говорю, что с нашей реальностью что-то не так. Странное, мистическое совпадение.
Говоря, Жаров бродил по комнате, даже заглянул в шкаф и наконец нашел в углу за шкафом предмет, подобный которому и искал, — коробку из-под винной бутылки. Доктор недоуменно наблюдал за ним. Жаров поставил коробку на стол и двумя пальцами обеих рук, за ободок и донышко, взял один из бокалов. Сказал:
— Между прочим, это очень странно, что убийца даже не удосужился стереть свои отпечатки. Это просто совершенно непостижимо, если учесть, что в доме следователь, а преступник знает об этом.
— Почему вы так думаете? Может, он как раз и стер отпечатки.
— Тут и думать нечего, — сказал Жаров. — Я просто вижу пятна на стекле.
Жаров устроил бокалы в коробку и аккуратно закрыл ее. Через несколько минут следователь Пилипенко столь же осторожно извлек их из коробки, повернул, рассматривая на просвет, на фоне лампы.
— Ничего странного и непостижимого, как ты тут говоришь, — прокомментировал он. — Будь другом, приведи сюда всех фигурантов как можно скорей.
Жаров поднял голову в немом вопросе.
— Экстренное совещание по чрезвычайным обстоятельствам, объяснил следователь.
Жаров уже открыл дверь, когда Пилипенко окликнул его:
— И обязательно принеси из бара бутылку красного вина.
Жаров пожал плечами. Красного так красного. Нарочно не будет спрашивать, зачем это нужно следователю, но что не для праздного питья — так это уж точно…
Жители коттеджа с молчаливым удивлением разглядывали журнальный столик, где лежал распотрошенный блокнот следователя и возвышалась марочная «Изабелла». Жаров распечатал бутылку и осторожно налил немного вина в блюдечко, будто собираясь накормить кота.
— Это незаконно! — воскликнул Иван.
Пилипенко поднял руку с незажженной сигаретой. Тихо, но убедительно произнес:
— Молчать.
Возражений не последовало. Жаров с удовлетворением отметил, что все понимают, кто здесь и сейчас — главный.
— Сначала дамы! — сказал он.
Катерина подошла и с достоинством протянула руку, словно для поцелуя. Жаров осторожно взял ее, окунул палец в блюдечко и поставил отпечаток на лист.
— Не думал, что это получится с вином, — заметил Аркадий.
— Краска, она краска и есть, — сказал Пилипенко.
— Следующий! — скомандовал Жаров.
Когда Иван, доктор и Аркадий отдали свои отпечатки, Жаров невозмутимо, вальяжным жестом официанта, протянул блюдечко следователю, затем окунул и свой палец.
— Все свободны, — завершил процедуру Пилипенко.
Когда гости покинули комнату, он проговорил, вытянувшись на кровати настолько блаженно, насколько позволяла зацементированная нога:
— Напрасно убийца думает, что следователь на отдыхе не имеет с собой должных предметов, чтобы снять отпечатки со стекла.
— А он имеет? — спросил Жаров.
Пилипенко усмехнулся.
— Нет, конечно. Но если ты тут найдешь кое-что, то я это сделаю. Значит, так. Для начала мне нужен скотч. Затем — какая-нибудь черная бумага. Или просто темная — коричневая там, синяя…
А вместо серебрянки используем муку, думаю, как в любом доме, она есть где-то на кухне. Пригодилась бы и колонковая кисть, но это уже нереально. Завтра с утра и выступай на поиски.
Пилипенко бросил последний взгляд на листы со снятыми отпечатками, положил их на тумбочку рядом с кроватью, выключил ночник. Вскоре его дыхание стало ровным. Друг умудрялся сохранять спокойствие в какой-то умопомрачительной ситуации, с убийцей где-то за стеной, с болью в сломанной ноге. Жаров же долго не мог уснуть, слушая шум пурги, маниакальную колотьбу снега о стену дома, сложенную из белого керченского ракушечника.
Что-то странное происходило с его жизнью, будто был он героем вертикального сериала, где в каждой части разворачивается отдельная детективная история. Особенностью этих мрачных историй был женский образ. Часто женщины, которые фигурировали в них, нравились ему с первого взгляда, а затем оказывались либо убийцами, либо соучастницами убийц. И вот теперь та, что едва успела его взволновать, сама стала жертвой убийства.
Меж тем ровный, монотонный гул пурги странным образом гипнотизировал его, вызывая навязчивые образы каких-то работающих механизмов, мерно раскачивающихся маятников, молоточков, колотящих по шестерням… Казалось, что он маленький, как муравей, и живет внутри работающего двигателя, где в любой момент может сорваться с места какой-нибудь шарнир или клапан и невзначай хрустнуть его жалким хитином…
Утром Жаров чувствовал себя уже персонажем виртуальной игры, где герой должен преодолеть какое-то пространство, замкнутое компьютерной программой и программистами, собирая в свой рюкзачок некие нужные вещи, чтобы составить, скажем, волшебное снадобье.