— Иван Дмитрич, напротив Варшавского моста выловили второй мешок.
Путилин оторопел:
— Неужели голова?
— Неизвестно, но мешок похож на тот, что у Ново-Каменного. Оказалось, городовой, оповещенный о находке, сразу же известил о ней участкового пристава, а тот по инстанции доложил на Офицерскую.
Схватив шляпу и трость, Путилин выскочил из кабинета. Вслед за ним поторопился Жуков.
Нетронутый мешок лежал на камнях набережной. Путилин ткнул в него тростью.
— Брат-близнец вчерашнего. Режь веревку.
Из мешка извлекли белую женскую блузку с большими перламутровыми пуговицами, на которой темнели пятна, а затем руки, ногу и голову. Голова сохранилась хорошо. Волосы и аккуратная бородка хоть и были темными от воды, но рыжина угадывалась. На затылке зияла большая рана — скорее всего, след топора.
— Голову и все остальное в анатомический театр, — распорядился Путилин. — Туда же художника, пусть сделает портрет для показа родственникам пропавших и городовым. Пусть посмотрят, проживал ли этот мужчина на их участках. Да, и предупредите обязательно приставов: пусть присылают родственников и знакомых на опознание в Обуховскую больницу, куда завтра перевезем голову.
— Не пойму, — произнес после недолгого молчания помощник, — как можно было его разрубить, как барана, на куски?
— Я думаю, дело простое. Убийцы, скорее всего, две женщины, одна бы не управилась, но, возможно, одна или здоровенный мужик. Наш рыжий явно не ожидал такого поворота событий, ведь били сзади и, видно, не единожды. Наверное, убитый сильно кому-то насолил. А после надо было от него избавиться. Нести такую ношу неприятно и тяжело, вот и разрубили, чтобы и не так приметно, и тяжесть поменьше была, а может, чтобы невозможно было опознать. Ясно, что убивали поблизости. Надо проверить дома от Ново-Каменного до Невы. Издалека тащить бы не стали: вдруг кто приметит.
— И то верно, — Жуков поморщился. — Фу, страсть какая. Иван Дмитриевич пожал плечами.
— Я в театр, возьму портрет, потом сам обойду дома, — сказал помощник.
— Хорошо… Проверь в первую очередь до Екатеринославской улицы, дальше идут казармы, сомневаюсь, чтобы убили там… Да, до Екатеринославской. Жду с новостями, а я кое-что проверю.
Вечер, девятый час пошел, а солнце словно и не собиралось садиться.
Первый из отпущенных на расследование семи дней катился к закату, но не это волновало Ивана Дмитриевича. Он чувствовал, что след нащупывается. Убиенный из местных и наверняка жил на пересечении набережной Обводного канала и Предтеченской улицы. Там есть четырехэтажный дом, прекрасный выход к воде. Путилину самому захотелось проверить свое предположение, но он сдержал себя, положившись на дотошного помощника. Тот землю рыть будет, зубами грызть, но докопается до истины.
Помощник и сопровождающий его агент появились перед Путилиным без четверти десять. Лица у обоих хоть и со следами усталости, но довольные.
— Иван Дмитрич! — Михаил, не спрашивая позволения, шлепнулся на стул. Губы растянуты в улыбке. Мгновенно осекся, когда увидел строгое лицо начальника, вскочил, вытянулся. Но глаза начальника уже загорелись любопытством.
— Садитесь, — кивнул он, — и по порядку.
— Иван Сорокин, тридцать два года, — начал доклад помощник, — уличный торговец на Обводной набережной. Его опознал околоточный участка, на котором он проживал. Три года как женат на Альбине Петуховой из Новгородской губернии. Ни в чем дурном не замечен.
— Хорошо.
— Жену тревожить не стали, сперва хотели посоветоваться с вами.
— Завтра часам к десяти привези ее в анатомический на опознание, там и поговорим. В каком доме проживали наши супруги?
— На пересечении Предтеченской и Обводного.
— Понятно, — удовлетворенно кивнул Путилин.
Следующим утром Иван Дмитриевич прохаживался по коридору анатомического театра в ожидании женщины и помощника.
Альбина оказалась невысокой, с круглым, словно полная луна, лицом. Бледные щеки и красные глаза говорили о проведенной без сна и в слезах ночи. На плечи накинут черный плат, словно она уже предчувствовала, что стала вдовой.
— Доброе утро, сударыня! — поздоровался Иван Дмитриевич. Она кивнула в ответ.
— Вы готовы к столь печальной процедуре?
— Да, — выдавила женщина осипшим голосом. — После двух бессонных ночей я готова ко всему.
— Мой помощник предупредил вас о… — Путилин запнулся, подбирая слова. — О страшной находке?
Женщина молча подняла глаза, в которых читалось смирение с неизбежным.
— Посмотрите. — Путилин протянул ей рисунок головы, сделанный художником. Мужчина с рыжеватой бородкой взирал на белый свет открытыми глазами.
Альбина осторожно взяла лист бумаги, словно боялась обжечься.
— Это мой муж Иван. Где он?
Иван Дмитриевич передал рисунок помощнику.
— Сударыня, сия процедура хоть и неприятна, но позволит нам установить истину. Пройдемте, только прошу, не надо слез…
Голова лежала изрубленным затылком на металлическом столе. Белая простыня, под которой было свернутое одеяло, доходило до подбородка, создавая впечатление, что под ней лежит целое тело.
Женщина охнула и отшатнулась от стола. Дикий взгляд скользнул по лицу мертвеца и остановился на мнимом теле.
— Господи! Ваня! Что с тобой сотворили? — Женщина захлебывалась в рыданиях и повторяла: — Это мой Ваня! Это мой Ваня!
Ее увели. Путилин заранее договорился о том, чтобы побеседовать с новоиспеченной вдовой в отдельной комнате.
Стакан с водой ходил ходуном в ее руке.
— Сударыня, вы готовы к разговору?
— Да, — едва слышно проговорила она. — Я два дня лила слезы в ожидании мужа, предчувствовала, что добром это не кончится.
— Извините, что именно не кончится?
— Он ходил торговать торбами, кнутами и рукавицами вдоль канала, а там места нехорошие, много нехороших людей.
— Как часто он ходил на торговый промысел?
— Почитай, каждый день. Говорил, что, мол, волка ноги кормят. С восходом солнца на ногах.
Альбина говорила, не поднимая глаз, комкала платок в дрожащей руке.
— Так. А два дня тому назад?
— Вышел из дома, как всегда. Я ему блинов напекла, он почаевничал, и с того часа больше я Ивана не видела, — опередила женщина очередной вопрос Путилина.
— С вашего позволения, хотелось бы провести обыск в вашей квартире на предмет выявления дополнительных улик, которые могут пролить свет на столь запутанное дело. Вы не против?
— Я? — Маленькая заминка и промелькнувшая искра настороженности. — Не против, только найдите этих изуверов.
— Постараемся сделать все, что в наших силах. В последнее время к вам никто не приезжал?
— Вообще-то нет.
— Нет или да?
— Из моей деревни Ирина Кузьмина, мы вместе росли… Только она здесь чуть ли не с год живет.
— А к Ивану?
— Нет. Не любил он, когда приезжали его родственники. Он из Псковской губернии.
Квартира Сорокиных была хоть и бедно обставлена, но сияла чистотой. Скатерти накрахмалены, словно их постелили в ожидании гостей. Пока агенты проводили обыск, Путилин поговорил с Ириной Кузьминой, девицей двадцати пяти лет. Ее грубоватое лицо как-то не вязалось с мягким приятным голосом.
— Давно приехали в столицу?
— Почитай, год.
— Где проживаете?
— В этом же доме.
— Чем зарабатываете на жизнь?
— Шью я. Сегодня вот Альбина попросила, чтобы с дитём понянчилась, пока она к вам ездила.
— Вы знали ее мужа?
— Ивана, что ли? Знала, а как же. Я ж частенько у них бывала, мы с одной деревни с Альбиной.
— Как они жили?
— Да как мужик с бабой живут? Чтобы ссоры были, то я не видала. — Она пожала плечами, стараясь не смотреть на Ивана Дмитриевича. — Но дите он шибко любил, вечерами с. рук не спускал, все нянчился. Вином Иван не баловался, как наши деревенские; ну, понятное дело, как всякий мужик, потреблял, не без этого.
— Хорошо. А когда в последний раз встречали Ивана?
— Да в тот вечер, когда он сгинул.
— То есть позавчера? И где?
— Шел, как всегда, в чайную на Тамбовскую.
Путилин отметил это «как всегда».
— И часто туда захаживал?
— Нет, — поняла свою ошибку Ирина и бесцеремонно спросила: — А что вы ищете-то?
Путилину вопрос не понравился, но он ответил:
— Следы преступления.
Собеседница вздрогнула.
Подошел Жуков, прошептал:
— Иван Дмитрич, очень у них чисто, будто нарочно убрались перед нашим приходом, даже полы поскоблили.
— Я думаю, здесь искать больше нечего. У меня есть другие соображения. Топора не находили?
— Нет, — покачал головою помощник.
— Ну и ладушки.
Его Величество Император Российский взирал с портрета на Ивана Дмитриевича Путилина и Михаила Жукова, молчаливо напоминая о неумолимо приближающемся сроке поимки преступников.
— Иван Дмитрич, вы говорили о двух женщинах…
— Я помню, — перебил его Путилин. — Все наличествует — и подозреваемые, и дом возле воды, но связать воедино, понять, что побудило их к такому зверству, я пока не в состоянии. Вот что, голубчик, проверь чайную на Тамбовской. Часто ли там бывал наш убиенный? Проверь и скобяные лавки поблизости от к его дома. Не покупал ли кто топор в последние дни? В особенно-I ста женщины. Иди, Михаил, иди…
Сам же Иван Дмитриевич отправился к извозчикам. Полдня потратил на опросы. Ни один не отозвался о Сорокине добрым словом. «Негодный человечишка» — таким был общий приговор. Похвалялся, что жена стала как шелковая: приучил ее к изрядному послушанию кулаком и плетьми, которых у него было в достатке. Продавал товару мало, но деньжата водились. К ребенку относился как к пасынку.
Путилин воротился в кабинет в отвратительном расположении духа. С одной стороны, напоминала о себе неделя, отведенная обер-полицмейстером на раскрытие убийства, с другой — вставал образ несчастной женщины. Теперь он не был уверен в ее виновности, хотя многое говорило об этом. Противоречивые подробности семейной жизни Сорокиных вносили сумбур в ход рассуждений.