— Спасибо, — деликатно кивнула Джеймисон, пряча улыбку.
От дома Бэйтс они вернулись на улицу.
— Если бы Ричардс пошла пешком, то до «Резиденс Инн» она бы по времени подошла как раз к тому моменту, как было совершено убийство. А уж если б на такси, так еще и с запасом.
— Если на такси, мы можем найти об этом запись. У них, интересно, здесь «Убер» есть?
— Вряд ли.
Они позвонили еще в два дома, но там никто не ответил.
— Вся наша логика строится на том, что Сьюзан Ричардс мы по-прежнему считаем подозреваемой, — заметил Декер.
— А сам ты действительно считаешь, что она могла это сделать?
— Мотив у нее самый прямой, хотя на этом пути множество препятствий. Начать с того, откуда ей было знать, что он снова в городе.
— У тебя нет мысли, что Хокинс сам пошел бы к ней?
— Откуда он мог хотя бы знать, где она живет? Ланкастер ему ничего не сказала, это я знаю точно. А если в тех убийствах он невиновен, то незачем было и ходить извиняться.
— Вообще нагуглить чей-то адрес можно без проблем, — рассудила Джеймисон. — Хотя он только что вышел из тюрьмы и был смертельно болен. Честно сказать, не могу представить его в обнимку с компом и интернетом. А уж тем более чтобы активно ими пользовался.
— Но он мог пытаться что-нибудь у нее разузнать, особенно если думал, что за содеянным стоит она.
Декер покачал головой.
— Нет. Хокинс по суду знал, что у нее твердое алиби. — Он сделал паузу и задумчиво добавил: — Теоретически она могла кого-нибудь нанять вместо себя, но никаких доказательств этому нет. И тут мы неизбежно возвращаемся к проблеме мотива. При муже она могла оставаться дома и спокойно растить детей. Вторично замуж она так и не вышла, не было на подхвате и бойфренда. На убийстве членов своей семьи она не разжилась. Так что не вижу смысла. И убивать своих собственных детей она явно не собиралась.
— Соглашусь, — кивнула Джеймисон. — Есть, пожалуй, один человек, разговор с которым может что-нибудь приоткрыть.
— И кто он?
— Кен Фингер.
— Кен Фингер? Каким он здесь боком?
— Он был общественным защитником Хокинса.
— Он еще на плаву?
— Вот и узнаем.
Глава 8
Кен Фингер действительно был на плаву.
Декер наконец дозвонился до Ланкастер, и они договорились встретиться в офисе Фингера, что в квартале от центрального здания суда.
Секретарша Кристин Берлин, женщина за сорок, встретила троицу визитеров суровым взором.
— Мистер Фингер сейчас крайне занят, — объявила она при виде нежданных гостей.
Ланкастер протянула удостоверение:
— Я думаю, Кен сориентируется, кого к себе пускать.
Берлин разглядывала пластиковый бейдж нарочито долго и придирчиво.
— Да ладно вам, Кристин, — с ноткой раздражения сказала Ланкастер. — Вы как будто не знаете, кто я. У вас дети ходят в одну школу с моей Сэнди. А Декера вы тоже знаете, по работе с Кеном.
— На работе, детектив Ланкастер, я стремлюсь поддерживать сугубо деловую атмосферу.
— Всецело с этим согласен, — одобрил Декер. — Так где Кен?
Берлин кольнула его взглядом.
— Я слышала, вы на несколько дней вернулись в город, — сказала она. — Вы все еще работаете в ФБР?
Декер кивнул, и она перекочевала взглядом на Джеймисон.
— Вас я тоже помню. Вы, кажется, консультант Бюро?
— Уже нет. Спецагент, — поправила Джеймисон.
— Какая странная метаморфоза: из журналистки в агенты ФБР.
— Не такая уж и странная, — парировала Джеймисон.
— Это почему?
— Агент ФБР стремится открыть правду и добиться, чтоб виновные получили по заслугам. Журналист копает, чтобы ее отрыть и привлечь внимание общественности. И в результате, хоть и не всегда, это приводит к наказанию виновных.
— Хм! — Берлин скептически усмехнулась. — В этом что-то есть.
— Где, собственно, Кен? — нетерпеливо спросил Декер. — Мы здесь теряем драгоценные минуты.
Берлин насупилась:
— Лично в вас, я вижу, перемен не произошло никаких.
Она подняла трубку коммутатора и сделала звонок.
Через несколько минут в ее сопровождении они прошли в кабинет Фингера — просторный, с большими окнами. Письменный стол из темного дерева, столешница с кожаным покрытием, занятая бумагами, грудами справочников и скоросшивателями с ходатайствами. На большой книжной полке громоздились фолианты по юриспруденции и пронумерованные красные папки. Вокруг стола располагались стулья. У одной из стен журнальный столик с двумя большими стеклянными банками «M amp;M’s». Кен Фингер восседал у себя за столом.
Когда он защищал Хокинса в деле по убийству, за которое тому грозила смертная казнь, ему было не больше тридцати. Очевидно, другого энтузиаста, готового отстаивать обвиняемого в изуверском убийстве четверых (из них двое дети), в суде не нашлось.
Сейчас Фингеру было за сорок, и он специализировался на защите тех, кто в этом нуждался. А в Берлингтоне — типичном городке средней руки — в его услугах нуждались весьма многие. Аккуратные каштановые волосы Фингера, как и ухоженную бородку, уже серебрила проседь. Брюки со стрелками держались на ярко-красных подтяжках, подчеркивающих белый фон французской сорочки. На жилистой шее висела ослабленная «бабочка» в полоску. Между подтяжками тыквой торчало брюшко.
Кен Фингер встал и поприветствовал гостей, жестом приглашая в зону отдыха вокруг журнального столика.
— Кажется, я знаю, зачем вы здесь, — сказал он, когда Берлин, выходя, прикрыла за собой дверь.
— Очень может быть, — кивнула Ланкастер.
— Как твои дела, чертяка Декер? — бойко спросил Фингер.
— Да ничего, — ответил тот, усаживаясь. — Значит, ты уже в курсе?
— Ну а как иначе? Берлингтон не настолько велик. И хотя это не сравнится с нападением на школу, когда здесь еще жил ты, новость довольно заметная: осужденный убийца возвращается в город и находит здесь свой конец.
— Он приходил к тебе повидаться? — поинтересовалась Ланкастер.
Фингер покачал головой:
— Ни шкурки, ни волоска его я не видел с той самой поры, как он загремел в тюрьму.
— Вы ни разу его там не навещали? — спросила Джеймисон.
— Слегка. Некоторым образом беру свои слова обратно. Я действительно навещал его там: мы подали апелляцию, но ее блокировали наотрез. Оснований для нее у нас не было действительно никаких. Судья и так в чем мог шел нам навстречу. Присяжные вообще могли вернуть смертный приговор, но не сделали этого, и я тогда сказал Мерилу, что избежать смертной казни было лучшим из того, чего можно было ожидать. Так что зачем гнать волну?
— Ты был убежден в его виновности? — спросила Ланкастер.
Фингер пожал плечами:
— Так или иначе, для меня это не имело особого значения. Моя работа — защищать. А у штата — доказывать вину. Я как моль, кроюсь в складках разумного сомнения. Как и все адвокаты защиты.
— Но был ли ты убежден в его виновности? — упорствовал Декер.
Фингер откинулся и сделал пальцы домиком.
— Тебе, думаю, известно, что адвокатская тайна остается и после смерти клиента.
— Я не прошу раскрывать какую-либо служебную информацию, — заметил Декер, — а лишь спрашиваю твое мнение по этому поводу. Это не является нарушением и никоим образом не может навредить твоему клиенту. Он уже был осужден, а теперь и вовсе мертв.
Фингер осклабился:
— Из тебя вышел бы хороший адвокат, Декер. Ладно, скажу. Да, я считал, что это сделал он. Думаю, он полез туда лишь затем, чтобы кое-чем поразжиться, а столкнулся с такой бездной неприятностей, что не описать словами. Не скажу, что этот парень был матерым преступником. Черт возьми, да у него не было даже штрафов за парковку! Думаю, это была одна из причин, почему ему не присудили смертную казнь. Видимо, он потерял контроль и начал стрелять и душить напропалую; не успел опомниться, а на полу валялось уже четыре мертвых тела. И он просто убрался оттуда от греха подальше. Но было уже поздно.
— И никто не видел, как он подъехал, вошел в дом, а потом уехал? — допытывался Декер. — Не слышал выстрелов?
Фингер пожал плечами:
— Да кто его знает. Люди говорят, что ничего не слышали. В одном доме играла громкая музыка. В другом сказали, что смотрели телевизор или спали. В третьем жильцы той ночью отсутствовали, а четвертый дом стоял заброшенным. Те дома стояли не так уж близко. К тому же шумела непогода. — Он блеснул на Декера глазами: — Черт возьми, Амос! Ведь это же вы с Мэри возбудили против него дело! Отпечатки, ДНК, мотивы, вероятность. А орудие убийства оказалось спрятанным в его доме. То есть, как адвокату защиты, мне фактически нечем было оперировать. Это просто чудо, что он получил пожизненное без права на УДО.
— А украденные вещи? Кто их видел? — спросила Ланкастер.
— У Хокинса этому не было объяснения, потому что он настаивал на своей непричастности. Хотя если хотите знать мое мнение, то я думаю, что он их просто повыбрасывал, когда понял, что не сможет их сбыть из-за привязки к убийству четверых.
Декер отрицательно покачал головой:
— При задержании у него в бумажнике нашли пятьсот долларов.
— Обвинение предположило, что это навар с продажи краденого. Хотя, судя по перечню пропавших вещей, он мог выручить за них и больше.
— Ты выдвинул версию, что Хокинс думал потратить эти деньги на анальгетики для своей жены, приобретя их на улице. Это он тебя надоумил или ты придумал сам?
— Да будет тебе известно, Декер, я с бухты-барахты ничего не «придумываю», — твердо и иронично сказал Фингер. — Все это озвучил мне он.
— Тогда откуда у него взялись деньги? — спросила Ланкастер.
— Он не говорил.
— Интересно почему, — задумался Декер. — Он ведь мог предъявить убедительные доводы, которые бы скостили изрядную долю обвинений в суде.
— Я пытался разговорить его, но он ни в какую.
— Незадолго до этого его уволили с работы, — припомнила Ланкастер. — И с деньгами у них было туго.
— Я лишь передаю то, что он мне рассказал, то есть ровным счетом ничего. И я не давал ему самому выступать на процессе, чтобы обвинение не истолковало тему денег в свою пользу. Я пытался проделать в обвинении дырки и акцентировал, что Хокинсом двигало желание купить своей смертельно больной жене препараты. Я ставил цель получить в зале суда некоторое сочувствие, но пронять присяжных не получалось. Они скрепили ниточками те полтысячи и похищенное барахло. Обойти это никак не удавалось. И по логике, те пятьсот баксов пришли действительно оттуда. Кто знает, сколько денег мог дать скупщик за горячий товар, добытый по «мокрому»? Но не появлялось зацепки вплести тему скупки в канву дела. Так что не было у меня никакой возможности докопаться до корней, если б только Мерил сам не раскрылся. А он этого не сделал.