– Не стоит, – говорю сдержанно. Стараясь не грубить.
– Прости, – хмурится, присаживаясь на стул, – я просто хотела, – поднимает голову, – просто хотела тебя поддержать.
– Спасибо. Тань, я мальчик взрослый, мне жилетка поплакать не нужна. Сам справлюсь.
– Извини еще раз, – начинает хаотично переставлять тарелки, открывает воду, та шумит, и я не слышу ее всхлипов, только вижу, как изредка подрагивает спина, а пальцы сильнее сжимают поролоновую губку.
Только этого всего мне здесь не хватало.
– Тань, я вызову тебе такси, – касаюсь ее плеча и ухожу из кухни.
Заказываю машину. В дверь настойчиво трезвонят, убираю телефон, открывая защелку. Дверь распахивается мгновенно, а на пороге стоит Гера. Хмурюсь, пробегаю взглядом по ее лицу, волосам, спускаюсь ниже и только потом замечаю стоящий рядом чемодан.
– Впустишь? – ежится под моим взглядом.
Киваю. Пока ничего не могу понять. Ни *ера.
Гера топает мимо меня, таща за собой своего двухколесного друга. Отпускает ручку, а я как раз закрываю дверь. Мы поворачиваемся друг к другу одновременно. Смотрю и сатанею от желания убить ее или тра*нуть прямо здесь. В башке бардак. Алкоголь уже успел тяжелым грузом лечь на мои мысли по поводу нас, и я не совсем адекватен.
– Чего пришла? – усмехаюсь, рассматривая ее смазливое личико. – Вылечилась?
– Мне уйти? – приподымает бровь.
На кухне становится тихо, и Таня выходит в коридор. Гера бледнеет. Я вижу, как сжимаются ее кулаки, как расширяются зрачки и стискиваются зубы. Она зла и подавлена. Она готова рвать голыми руками, я чувствую ее неприязнь и ненависть, словно свои собственные эмоции. Но она натягивает на лицо улыбку и с ядовитым, полосующим на куски взглядом задает свой вопрос:
– Я не вовремя?
– Я уже ухожу, – бормочет Танька, натягивая ветровку.
– Вот спасибо. Удружила, – Гера злобно смеется. – Какая же ты сволочь, Шелест, – губы начинают подрагивать.
Она хаотично ощупывает себя руками, теряясь в пространстве. Думает, размышляет. В ее голове сейчас, как и в моей, тысячи мыслей. Хватает свой чемодан и ломится обратно к двери. Преграждаю ей путь, крепко стискивая плечи.
– Не трогай меня, сволочь, гад, – бьет с остервенением по моей груди, пытаясь вырваться, – я … Как, как ты мог? – содрогается в рыданиях, переставая кричать.
Таньки уже давно простыл след. И правильно. Не стоит Гере под горячую руку попадаться. Не нужно.
– Тише-тише, – прижимаю ее к себе, – ты не так поняла…
– Что я не так поняла? Время – ночь, а она здесь. С тобой! – вновь начинает кричать и вырываться.
– Успокойся, – встряхиваю ее, заставляя посмотреть на меня, – прекрати истерику, – повышаю голос, не ору, просто говорю, чтобы до ее взвинченного сознания дошло хоть что-то. – Ничего у меня с ней нет и быть не может, слышишь?
Трясу ее, как куклу, но она не слышит, продолжает сопротивляться. Не верит. Хочет, по глазам вижу, что хочет верить. Но не может. Двоякая ситуация. И я это знаю. Становится жарко. Ее тело настолько близко, что у меня окончательно сносит крышу. С силой прижимаю ее грудью к стене, шире разводя коленом стройные ножки. Гера сопротивляется, бьет меня по рукам, пока я не стискиваю их мертвой хваткой, продолжая…
– Не трогай, ненавижу тебя, не трогай, – крик превращается в плач, но у меня окончательно сорвало планку, вжимаю ее в стену, трогая упругую грудь, она без лифчика. Рычу от возбуждения, сминая острые соски, целуя изящную шею, кусая мочки ушек.
– Ты хочешь, я знаю…
– Нет, не хочу, пусти, пусти меня, после нее ни за что…
– Прекрати нести чушь, – усиливаю захват, – молчи, – задираю тонкое, почти как ее кожа, платье, – молчи.
Пальцы скользят по бедрам, проникая под взмокшую ткань трусиков.
– Врешь, – сквозь зубы, – врешь. Хочешь. Ты мокрая, вся мокрая, для меня, – проникаю в нее пальцами, слыша стон, – только моя. Никто не нужен, никто, кроме тебя, – продолжаю эту пытку для нас обоих, медленно вожу по набухшим складочкам в готовности кончить от одних прикосновений, – я весь этот год только о тебе, – ускоряю темп, сильнее прижимая ее к себе, – моя, – фиксирую ладонь на ее хрупкой шее, заставляя запрокинуть голову, чтобы поцеловать в эти пухлые, манящие, сладкие губы, – всю неделю…
Гера становится мягкой как пух. Больше не сопротивляется, лишь подается навстречу моей руку, кусая губы.
– Покричи, не сдерживайся, – зарываюсь пальцами в ее волосы, медленно притягивая на себя, – я хочу, чтобы ты кричала, – добавляю еще один палец, проникаю глубже, большим продолжаю терзать ее набухший бугорок, – не молчи.
Сласть, смешанная с болью. Намеренно применяю силу. Хочу ее. С ума по ней схожу. Сдохнуть без нее хочется.
– Богдан, – с губ срывается очередной стон, она подрагивает, пытаясь отнять мою руку, но я не позволяю, – пожалуйста, я…
Не слушаю, задираю платье, спуская спортивные штаны, вхожу в нее полностью, лишь немного отодвигая ткань промокших трусиков. Резко, грубо. Гера вздрагивает. Давлю на спину, пусть наклонится ниже, подхватывая ладонью под живот. Такая узкая. Не могу сдерживаться, не хочу нежности, хочу страсти, грубости. Убить ее готов и боготворить одновременно. Это шиза. Настоящая, неуправляемая мной и ей. Она выгибается, стонет мое имя, кусает губы, двигаясь вместе со мной.
– Моя – шепчу ей на ухо, – моя, – прикрываю глаза, злясь из-за подступающей разрядки. Слишком быстро, чертов год… с*ка.
Выхожу из нее, кончая на стройные ноги. В башке – ураган, я ни *ера не соображаю, только продолжаю крепко сжимать ее стройное тело. Пару минут на отдышаться.
Поворачиваю ее к себе, мокрую, взъерошенную, с искусанными губами и горящими щеками. Мою. Любимую. Самую. Надеваю приспущенные штаны.
Провожу пальцами по ее лицу, прикрывая глаза. Я потерял чертов контроль. Такого никогда не было. Только с ней. Она сводит меня с ума и вытаскивает самые низменные желания наружу. Обращает мою страсть к ней в кару.
– Герда…
Глава 4
Герда.
Очнулась в своей комнате с дикой болью. Когда подошла к зеркалу, ужаснулась своему отражению – распухшая губа, с запекшейся в уголке кровью. Аккуратно провела пальцами по розовой коже, всхлипывая. Рассматривала свое лицо с каким-то больным извращением. Ненавижу. Ненавижу его. В голове набатом отдавались эти едкие, омерзительные слова. Он не человек. Как он может им быть? Как может быть моим отцом? Он торгует мной, как какой-то вещью. Куском мяса… даже не спрашивает… просто ставит перед фактом. Но я не сдамся, не позволю ему разрушить мою жизнь окончательно. Ни за что.
Быстро иду в душ, а после приглаживаю мокрые волосы, завязывая их в тугой хвост. Хочется позвонить Богдану, хочется увидеть его. До ломки. Но я не могу, не могу прийти к нему с таким лицом, поэтому отправляю смс. Вряд ли я сейчас в состоянии говорить, голос дрогнет, и я разрыдаюсь. Мы перекидываемся парами фраз, и на душе теплеет.
Из комнаты выхожу после обеда, не хочу никого видеть, но жажда сильнее меня. На кухне наливаю в стакан воды, желая одного – пусть меня никто не увидит. Но мои желания вообще редко когда исполняются. За спиной появляется Дашка. Выдыхаю, крепче сжимая в руке стакан с холодной водичкой.
– Ты как? – садится за стол.
Молчу. Как я? Как? Отвратительно. Меня тошнит от этого дома, от себя самой, от отца. От всего, что здесь когда-либо происходило. Хочется позвонить маме. Хочется поделиться с ней, но я знаю, что ответом будет молчание. Не будет сожалений. Ничего не будет. Я одна. Я чертова сирота при живых родителях. Вытираю выступающие слезы, натягивая улыбку. Она дается с болью. Облизываю сухие губы, поворачиваясь к Даше.
– Нормально, – усмехаюсь, – да ты и сама видишь.
– Герда…
– Красивая? Пол-утра на себя в зеркало любовалась.
– Он не мог…
– О-о-о, ты не знаешь моего папочку.
Смех слетает с губ, а коварная истерика ходит где-то рядом. Выжидает. Ждет удачный момент.
– Мне так жаль.
– Забей, ты тут точно ни при чем.
Дашка обнимает меня, крепко прижимая к себе. Он нее пахнет Живанши, «Ангел и демон». Терпкие и очень тяжелые духи. Но от ее объятий становится легче. Я знаю, что она меня жалеет. Но мне этого не нужно. Резко отталкиваю ее от себя и без слов бегу в свою комнату. Последующие шесть дней безвылазно сижу за закрытой дверью, прося Любу приносить еду мне в комнату. Отец зол, и ему плевать на то, что я не присутствую на его дурацких завтраках. Все меняется, и я жду этих перемен. Чувствую их.
На седьмой день своего заточения понимаю, что собрала целую коллекцию пропущенных звонков от Богдана. Сжимаю телефон в руках, но боюсь ему звонить. В доме слышатся голоса, и я знаю, что Назаров опять приперся к моему отцу. Они говорят о делах и его сыночке. Меня начинает тошнить. Закрываю рот ладонью, проклиная их всех.
В голове крутятся мысли, и я никак не могу ухватиться за истинную. Ту, которая даст мне вздохнуть и жить дальше. А потом все происходит само собой. Широко распахиваю шкаф, натыкаясь на чемодан. Я собрала его год назад. Год назад, перед тем как узнала, что Шелеста забирают в армию.
Голоса утихли. Уехали. У меня есть пара часов. Вызвала такси и спустилась вниз. Вышла в домашнем платье. Плевать.
Дашка поймала меня у двери, явно боясь последствий.
– Герда, подумай хорошо, ты понимаешь, чем это может для тебя закончиться?
– Понимаю.
– Тогда зачем?
– Не могу так больше. Сил нет.
Из кухни выбежала Любава.
– Деточка, ты… ах, – приложила ладони к щекам, – ты чего задумала? Отец с ума сойдет.
– Хватит кудахтать, – отрезаю как на духу, – меня ждет машина. Я позвоню.
Выхожу за дверь и на трясущихся ногах дохожу до такси. Водитель болтает все дорогу до дома Баженовой. Я его не слушаю, только изредка улыбаюсь. Улыбаюсь и думаю, что ему скажу? Я игнорировала его неделю, вдруг… не вдруг. Все будет хорошо, настраиваюсь, а когда Марина открывает дверь, теряюсь.