– А можно Богдана?
Марина Юрьевна внимательно меня осматривает, хмурится, замечая чемодан.
– Его нет дома, он теперь живет в городской квартире.
– Да?
– Ты не знала? – с явным удивлением.
– Просто… мы… я… – накрываю лоб ладонью. Слова заканчиваются, как и выдержка.
Марина громко вздыхает.
– Записывай адрес…
– Спасибо.
Я ухожу молча. Впрочем, Баженова не говорит мне ничего, кроме адреса. Ничего не спрашивает, только с опаской поглядывает на мой чемодан. И я знаю почему. Знаю, но все равно к нему еду. Дура. Эгоистичная. Себялюбивая дура. Хочется разрыдаться.
Повторно вызываю такси, которое приезжает почти сразу. Водитель любезно помогает запихать мой чемодан в багажник, а я, как зомби, падаю на заднее сидение. Боже, какой долгий день. За окном простирается огромный яркий город. Ночная подсветка превращает его в красивую сказку. Но я не люблю сказки. С детства не люблю…
Стою у подъезда и не решаюсь подняться наверх. Боюсь позвонить в домофон, а когда дверь распахивается и на улицу выходит женщина с собачкой, я пользуюсь моментом, проскальзывая внутрь. Поднимаюсь на пятый этаж, волоча за собой чемодан. Пальцы начинают неметь от тяжести, но я не останавливаюсь.
Звоню в нужную дверь, еще и еще.
Богдан открывает дверь, совсем не ожидая меня увидеть. Хмурится, подобно Марине, удивленно бросает взгляд на чемодан, а я готова провалиться сквозь землю.
– Впустишь?
Он кивает, немного отходя в сторону. Протискиваюсь между ним и стеной, таща за собой чемодан. Мы поворачиваемся друг к другу одновременно. И мне становится страшно. От его взгляда. В нем мириады чувств. Ежусь, ступая назад. Облизываю губы и до безумия хочу его обнять. Такого родного. Пальцы покалывает от этого сумасшедшего желания. И я уже готова сорваться вниз. К нему. Но он останавливает. Слишком жестко, с присущим ему безразличием и смехом.
– Чего пришла? Выздоровела?
– Мне уйти?
Защищаюсь. Ударом на удар. А потом валюсь в болезненный нокаут. Он лишает воздуха, заставляя задыхаться. Двигать губами как рыба, выброшенная на берег. Мне дурно. Хочется убежать, разрыдаться, но я натягиваю улыбку, сжимая руки в кулаки. Опять эта дрянь. Она мне сразу не понравилась. Маленькая су*ка, вечно прикидывающаяся овечкой.
– Я не вовремя?
Усмехаюсь, переводя взгляд то на нее, то на Богдана. Он не реагирует. А вот Танюша явно растеряна.
– Я уже ухожу, – бормочет, накидывая ветровку.
– Вот спасибо. Удружила, – сквозь зубы. – Какая же ты сволочь, Шелест, – губы начинают подрагивать.
Я не верю, этого не может быть, но где-то на задворках сознания всплывают воспоминания. Дворец спорта, наше столкновение, его рука, сжимающая ее, то, как он ее защищал…
Хватаю свой чемодан, хочу уйти отсюда. Тянусь к ручке двери, но он преграждает пути к отступлению. С болью вцепляется в мои плечи, а мне хочется орать. Хочется, чтобы отпустил, и настолько же хочется быть с ним. Ощущения накатывают волной, и я захлебываюсь в них, тону.
– Не трогай меня, сволочь, гад, – колочу по его груди, слезы текут по щекам, но мне все равно, – я… как, как ты мог? – оседаю в его руках, не в состоянии больше вымолвить и слова.
– Тише-тише, ты не так поняла…
– Что я не так поняла? Время – ночь, а она здесь. С тобой! – кричу из последних сил, не веря ни одному слову.
Не верю, но до ужаса в глазах хочу, чтобы он убеждал. Доказал обратное. Я просто не переживу этого. Не переживу, если это все правда.
– Успокойся, – трясет меня, как куклу, – прекрати истерику, – орет так, что закладывает уши. Я невольно сжимаюсь. – Ничего у меня с ней нет и быть не может, слышишь? – уже тише.
Смотрю на него и не верю. Что-то щелкнуло, переменилось. Меня трясет от собственных слез. Еще немного, и я просто потеряю сознание, перед глазами плывут черные пятна, но я пытаюсь вырваться, все еще пытаюсь вырваться…
Крах наступает после, когда он прижимает меня к стене, лишая возможности двигаться.
– Не трогай, ненавижу тебя, не трогай, – кричу рыдая, но он не слышит.
Сжимает мою грудь до едкой боли. Всхлипываю, прикрывая глаза. Ненавижу его, но в то же время безумно желаю. Каждое его прикосновение пробуждает мое тело. Заставляет откликнуться на эти зверские ласки.
– Ты хочешь, я знаю, – шепчет, словно псих. Это пугает и заводит одновременно.
– Нет, не хочу, – дергаюсь, – пусти, пусти меня, после нее, ни за что.
– Прекрати нести чушь, молчи! Молчи…
Кровь приливает к лицу, и я чувствую, как краснею. Богдан сильнее прижимает меня к себе, бесцеремонно задирая подол платья. Меня лихорадит от его прикосновений. Желания. Я чувствую жар между ног, чувствую выступающую влагу. До боли закусываю губу, когда его наглые пальцы скользят под промокшую ткань.
– Врешь, – как удар под дых, – врешь. Хочешь. Ты мокрая, вся мокрая, для меня, – его пальцы творят что-то невероятное, заставляя издать стон, – только моя. Никто не нужен, никто кроме тебя.
Богдан продолжает эту пытку, его слова действуют как катализатор. Я готова сделать все, что он скажет. Поверить во все что угодно. Я больше не злюсь. Я верю ему. Верю и безумно хочу.
– Я весь этот год только о тебе…
***
– Умка…
Делаю шаг в сторону, и он позволяет. Разжимает захват. Ждет моей реакции. А у меня нет слов. Ничего нет. Смотрю на него, а потом оседаю, медленно сползая по стене. Шелест опускается рядом, упирается спиной в стену, широко расставив ноги, колени подпирают локти, а ладонь обхватывает голову.
О чем он думает? Хочется заглянуть в его глаза, но я не шевелюсь.
Аккуратно кладу голову ему на плечо, смотря перед собой. Глаза все еще затянуты пеленой слез и удовольствия. Мне больно от всего происходящего, душа болит. Хочется выть от бессилия и обиды. Обиды на него, на отца… на все происходящее.
Наверное, раньше я бы сошла с ума от всего, что только что здесь произошло. Возненавидела бы его. Раньше. Сейчас я сижу в коридоре, не моргая смотрю в противоположную стену и сильнее прижимаюсь к его теплому телу.
Его реакция меня не задела. Впрочем, как и этот жесткий выпад. Если бы я начала вопить о том, как он мог, то соврала бы самой себе. Потому что он мог. Он мог, и мне понравилось. Снесло все рамки, границы. Только этот липкий, слегка жгущий нутро отголосок не дает растворить небольшое разочарование в моменте.
Разочарование. Да, именно оно, потому что Шелест ведет себя по-свински, потому что эта его подружка здесь не случайно. Я на тысячу процентов уверена в его невиновности, но на столько же уверена в ее совсем не бескорыстных и дружеских мотивах. И это разочаровывает. То, что он этого не видит. Или же делает вид, из жалости…
– Переезжаешь?
Его голос разрывает эту тишину, и я вздрагиваю. Оборачиваюсь на свой чемодан, а когда возвращаю взгляд, сталкиваюсь с его глазами.
– Я ушла из дома…
Почему-то говорить это стыдно. Словно это не я ушла, а меня выгнали.
– Что произошло?
Я молчу. Не хочу говорить об отце, Грише, этих идиотских идеях, и о том, что он меня ударил. Прижимаю пальцы к губам, словно проверяя, не сон ли это.
– Ге-е-ера, – протягивает мое имя, и что-то мне подсказывает, что ничего хорошего это не сулит, – у меня складывается впечатление, что я нужен тебе лишь тогда, когда у тебя все плохо. Ты поругалась с папочкой и прибежала ко мне, а пока у тебя все было хорошо, неделю не отвечала на мои звонки.
Нет. Нет. Все не так. Что он несет? Как он вообще мог до такого додуматься? Хотя мое поведение действительно смахивает на нечто подобное. Что сказать? Правду? Соврать? Я не буду ему врать. Недоговаривать и врать – разные вещи… наверное…
От этого тона становится пусто и холодно.
Богдан тяжело вздыхает, но вместе с этим притягивает к себе. Кутаюсь в его объятия, чувствуя себя лучше, сильнее.
Мне очень хочется сказать правду. Очень. Но я знаю, что это не приведет ни к чему хорошему. Богдан будет злиться и может наделать глупостей.
– Мы поругались, и я ушла из дома. Сбежала…
– А неделю почему молчала?
– Перед этим он узнал, что ты вернулся, и запер меня, телефон почти отобрал, интернет отключил…
Вру во благо, во благо же?
Мы встречаемся глазами, и то, что я в них вижу, мне совсем не нравится.
– Все хорошо, – словно оправдываюсь, – уже все хорошо. Слышишь? Не надо никуда лезть, пожалуйста. Ничего не делай, всем будет только хуже, – умоляю его, сильнее сжимая огромную ладонь.
Богдан усмехается. В нем словно что-то переключается.
– Прорвемся, Умка, – целует в висок, – прости, – поворачивает меня к себе, касаясь моего лица.
Я морщусь больше по памяти, нежели от боли. Отрицательно мотаю головой. Тянусь к нему ладонями. Хочу обнять. Обнять и не отпускать. Он мне нужен. Нужен как воздух.
– Я, как всегда, подумала о тебе хуже, чем есть на самом деле. Идиотка.
– Ге-е-ра, – так нежно протягивает мое имя, что по спине ползут мурашки, – я ничем не лучше. Не знаю, что на меня нашло… я так не хотел… можешь меня выгнать, я с удовольствием переночую на коврике.
– Дурак. Все нормально. Это было даже, эммм, интересно, – смеюсь, наконец-то отпуская эти проблемы.
Глава 5
Богдан.
– …Герда, я даю тебе месяц. Если через тридцать дней ты вернешься в мой дом, то я забуду все, что ты натворила, если же продолжишь играть в любовь, не обессудь, помощи от меня ты больше никогда не получишь.
– Даже не надейся…
– Месяц, дочь, один месяц. Я думаю, тебе хватит этого времени, чтобы хлебнуть проблем.
Я слышу этот диалог. Он бьет по барабанным перепонкам. Злит. Очень злит. Гера отходит от окна, роняя руку. У нее такой взгляд, самому сдохнуть хочется. С*ка, почему у нас все так? Все!
Откладываю вилку, барабаня пальцами по столу. Что не день, то праздник, блин!
– Гер…
– Не надо, ничего не говори, Богдан. Ничего, – устало вздыхает, – мне плевать на все, что он думает и чего хочет!