На Западе этика, поощряющая стремление людей к знаниям, зародилась в Древней Греции и Древнем Риме. Древние греки развивали дух разума и поиска, возвысив стремление к знаниям и сделав его определяющим аспектом как индивидуальной самореализации, так и коллективного блага. В знаменитом мифе о пещере из труда «Государство» классического философа Платона говорится о важности поиска истины. Представленная в виде диалога между Сократом и Главконом, эта аллегория уподобляет людей узникам, прикованным спиной к свету. Узники не видят ничего, кроме теней, отбрасываемых из просвета пещеры на расположенную перед ними стену. Философ же подобен освободившемуся узнику, который имеет ясное представление о мире. Платоновский поиск истинной формы вещей говорил о его вере в существование абсолютной сущности (эйдоса, внутренней формы), к которой можно стремиться, но нельзя достичь.
Древнегреческих философов и их последователей вдохновляла на великие свершения убежденность в том, что мы можем постичь хотя бы некоторые аспекты реальности с помощью дисциплины и разума. Пифагор и его ученики исследовали связь между математикой и внутренними гармониями природы, возводя это стремление в ранг эзотерической духовной доктрины. Фалес Милетский создал исследовательский метод, схожий с современным научным методом, – им вдохновлялись и первопроходцы науки раннего Нового времени. Обширная классификация знаний Аристотеля, новаторская география Птолемея и трактат «О природе вещей» Тита Лукреция Кара свидетельствовали о том, что древние мыслители верили в способность человеческого разума открыть и понять хотя бы главные основы мироздания. Благодаря этим работам и способу мышления, который в них использовался, человек научился создавать изобретения, укреплять оборону, проектировать и строить великие города, которые, в свою очередь, становились центрами образования, торговли и дальнейших исследований.
И все же древних мыслителей не смущало существование необъяснимых на первый взгляд явлений, которые сложно было адекватно объяснить с помощью одного лишь разума. Эти таинственные явления приписывались воле множества богов. Богам следовало поклоняться с сопутствующими обрядами и ритуалами, их нужно было знать, но их нельзя было объяснить человеческой логикой. Рассказывая о достижениях античности и об упадке Римской империи, Эдвард Гиббон, историк XVIII в., то есть эпохи Просвещения, описывал мир, в котором языческие божества использовались в качестве объяснения фундаментальных природных явлений, таинственных, важных и пугающих:
Тонкая ткань языческой мифологии быта сплетена из материалов хотя и разнородных, но вовсе не дурно подобранных один к другому… Божества тысячи рощ и тысячи источников мирно пользовались своим местным влиянием, и римлянин, старавшийся умилостивить разгневавшийся Тибр, не мог подымать на смех египтянина, обращавшегося с приношениями к благодетельному гению Нила. Видимые силы природы, планеты и стихии, были одни и те же во всей Вселенной. Невидимые руководители нравственного мира неизбежно принимали одни и те же формы, созданные вымыслом и аллегорией[9].
Науке еще не было известно, почему сменяются времена года и почему земля регулярно умирает и возрождается. Древнегреческая и древнеримская культуры признавали чередование дня и ночи и времен года, но не объясняли его на основе экспериментов или чисто логически. Вместо объяснения предлагались знаменитые Элевси́нские мистерии, в которых разыгрывалась драма богини урожая Деметры и ее дочери Персефоны, обреченной проводить часть года в подземном царстве Аида. Участие в таких эзотерических обрядах позволяло людям узнавать о том, как времена года влияют на урожайность региона и на общество в целом. Аналогично, торговец, отправляющийся в путешествие, мог из опыта, накопленного его общиной, знать о приливах, отливах и морской географии, но он все равно стремился умилостивить богов, от которых, как он верил, зависят ситуация на море и безопасность его путешествия.
Появление монотеистических религий изменило баланс между разумом и верой, характерный для Древнего мира. Размышляя о природе божественного и о божественности природы, древние философы, как правило, не называли некой единой и главной фигуры или сущности, которой можно было бы поклоняться. Однако ранняя христианская церковь сочла, что подобные логические умозаключения заводят в тупик – или, в самом лучшем случае, могут служить разве что предвестниками откровений христианской мудрости. Скрытая реальность, над постижением которой трудился Древний мир, теперь считалась божественной, доступной лишь частично и косвенно – через поклонение при обязательном посредничестве церкви. Церковь на протяжении веков удерживала почти абсолютную монополию на знание, а знание заключалось в постижении священных ритуалов и Священного Писания, язык которых был понятен лишь немногим мирянам.
Обещанной наградой для тех, кто следовал «истинной вере» и придерживался обозначенного ею пути к мудрости, была загробная жизнь – якобы более реальный и значимый уровень бытия, чем наблюдаемая реальность. В Средние века – период от падения Рима в V в. до захвата Константинополя Османской империей в XV в.[10] – человечество прежде всего стремилось познать Бога. Мир можно было познать только через Бога, теология фильтровала и упорядочивала опыт людей в отношении природных явлений. Мыслители и ученые раннего Нового времени, такие как Галилей, подвергались преследованиям и гонениям за то, что осмеливались пренебречь посредничеством церкви.
Главным инструментом постижения реальности стала схоластика, уважавшая отношения между верой, разумом и церковью. Последняя оставалась арбитром легитимности как для верований, так и (во всяком случае, в теории) для политических лидеров. Многие полагали, что христианство должно быть единым, как теологически, так и политически, хотя в реальности разногласия между различными религиозными течениями и политическими группами существовали с самого начала. Впрочем, мировоззрение Европы не обновлялось в течение многих десятилетий. Огромный прогресс был достигнут в описании и изображении Вселенной – к этому периоду относятся «Сумма теологии» Фомы Аквинского, произведения Джефри Чосера, живопись Джотто ди Бондоне и изыскания Марко Поло, – но не в ее объяснении. Каждое непонятное явление, большое или малое, просто считалось делом рук Господа.
В XV–XVI вв. Запад пережил две революции, которые открыли новую эпоху – а вместе с ней и новую концепцию роли человеческого разума и сознания в восприятии реальности. Изобретение печатного станка позволило распространять информацию среди больших групп людей на понятных им языках, а не на латыни ученых классов. Это свело на нет историческую зависимость населения от церкви, которая должна была интерпретировать для него все идеи и представления. Благодаря печати протестантская Реформация провозгласила, что люди сами могут и должны определять для себя божественное. Им больше не нужны разрешения, гильдии или титулы, и каждый может использовать свои собственные способности для чтения и рассуждений, чтобы понять Священное Писание.
Реформация, разделившая христианский мир, утверждала возможность существования личной веры без посредничества церкви. С этого момента авторитет в религии, а со временем и в других сферах стал подвергаться проверке и испытанию собственными исследованиями. Это новшество сохранилось до наших дней.
Новые технологии, новые способы мышления и широкомасштабные политические и социальные изменения подпитывали друг друга. Когда книгопечатание упростило тиражирование и распространение информации без дорогостоящего труда монастырских переписчиков, новые идеи стали распространяться и получать популярность быстрее, чем их можно было запрещать. Централизованная власть – будь то католическая церковь, Священная Римская империя под руководством Габсбургов (считавшаяся преемником единого Римского государства на Европейском континенте), национальные или местные правительства – уже не могла остановить распространение печати или эффективно бороться с неугодными идеями. Лондон, Амстердам и другие ведущие города отказались от запрета на распространение печатных материалов, поэтому свободные мыслители, преследуемые правительствами своих государств, могли находить убежище и доступ к развитой издательской индустрии в соседних странах. Мечта о доктринальном, философском и политическом единстве уступила место многообразию и раздробленности, что во многих случаях сопровождалось свержением сложившихся общественных классов и жестокими конфликтами между противоборствующими фракциями. Поразительный научный и интеллектуальный прогресс шел рука об руку с жесткими религиозными, династическими, национальными и классовыми спорами, которые принесли людям много бед и опасностей.
На фоне доктринального брожения и раздробления интеллектуальной и политической власти отличались удивительным богатством художественные и научные изыскания – отчасти благодаря возрождению классических текстов, способов обучения и аргументации. Это и было Возрождение – то есть возвращение классического образования, когда новое искусство, архитектура и философия одновременно стремились прославлять достижения человека и вдохновлять его на дальнейшее развитие. Гуманизм, руководящий принцип эпохи, был направлен на воспитание личности, способной к полноценному участию в гражданской жизни, ясному мышлению и самовыражению. Эти навыки следовало воспитывать путем обучения гуманитарным наукам: искусству, письму, риторике, истории, политике и философии. Людей эпохи Возрождения, проявивших мастерство в науках и искусствах, – Леонардо да Винчи, Микеланджело, Рафаэля – почитали не меньше, чем великих философов древности с фрески «Афинская школа» последнего. Гуманизм воспитывал любовь к чтению и образованию – первое способствовало второму.
Заново открытые греческая наука и философия опять вдохновили исследователей на поиски глубинных механизмов нашего мира и инструментов их изучения. Аналогичные изменения происходили в сфере политики и государственного устройства – ученые формировали новые политические концепции, не поддерживавшие идею восстановления христианского единства под эгидой Ватикана. Итальянский дипломат, философ и классицист Макиавелли, описывая прагматичные (и зачастую не слишком привлекательные) способы утверждения государственных интересов, не смущался тем, что они не всегда совпадают с христианской моралью