Академия художеств, в которой всего тридцать действительных членов, составляет элиту. В Союз художников входят все, кто профессионально занимается искусством. Номинально членами Союза являются даже некоторые неофициальные художники. В его московском отделении 6000 членов. Между Союзом и Академией существует некоторый антагонизм. Члены Союза полагают, что выборы академиков проходят несправедливо. Их разногласия выглядят как разногласия между «консервативной» Академией и «либеральным» Союзом. И всё же в вопросах искусства их расхождения несущественны. Предметом реальной борьбы является распределение должностей и почестей.
В Советском Союзе художники в целом занимают весьма привилегированное положение. Элита живет в роскоши, превосходя по уровню жизни быт некоторых министров. Даже среднему художнику живется гораздо лучше, чем, скажем, среднему инженеру или университетскому преподавателю.
Некоторые из наиболее успешных художников старшего поколения аморальны и циничны. Они давно позабыли об искусстве и отдают все силы одному – защите своих привилегий и укреплению связей с властями.
Однако в большинстве своем советские художники, вероятно, искренни. Они верят в свою полезность и в широкую государственную программу поддержки искусства (на одни только скульптурные монументы тратится примерно пятьдесят миллионов рублей в год). Художники являются частью системы: они управляют своими предприятиями по производству искусства. Подобно государственным чиновникам, они открыты умеренной критике в свой адрес, касающейся частностей, но любые общие выпады против системы представляются им проявлениями личной несправедливости и социальной безответственности.
Среди художников есть те, кто понимает, что изобразительное искусство отстало от перемен – и подчас коренных, с точки зрения теории, – происшедших в других областях: в экономике, физике, агрономии, литературе. Они могли бы приветствовать реформы, но только такие реформы, которые бы не затрагивали основ государственной политики в области искусства и не подрывали веру народа в существующее искусство. (Мы уже видели, что эта вера – не более чем всеобщая привычка к тому, что было навязано.)
И Академия, и Союз противостоят Неизвестному, так как воспринимают его скульптуры как угрозу. Есть и другие художники-нонконформисты, чьи работы стилистически смелее, но к ним относятся более терпимо. Неизвестный представляет угрозу потому, что смысл и цель его произведений публичны, хотя работает он совершенно независимо. Он предлагает альтернативу не столько направлению, в котором мог бы развиваться отдельный художник, сколько официальной концепции публичного искусства. Его обвиняют в индивидуализме не потому, что его скульптуры необычны, а потому, что он сам бросает вызов государственной политике. С точки зрения художественной администрации, этот вызов безответственен. Государственную политику в области искусства невозможно изменить мгновенно, как может кому-то показаться. Но этот конфликт не создан Неизвестным. Он достался ему в наследство.
За последние десять лет Неизвестный получил один официальный заказ – на большую скульптурную композицию в пионерском лагере «Артек» в Крыму. История реализации этого проекта – это история интриг, обмана, переделок и угроз. В 1967 году работа была наконец одобрена. Возможно, само произведение (я не видел его in situ[19]) носит следы этой борьбы и компромиссов. Неизвестный не пурист: порой он готов пойти на компромисс с властями. Возможно, это покоробит некоторых людей на Западе, исповедующих романтические представления о мятежном художнике.
Но, в сущности, Неизвестный не мятежник. Именно поэтому он представляет собой угрозу и его пример – совершенно особый.
Если не считать этого единственного заказа, Неизвестный работает самостоятельно. Он живет случайными доходами, продавая маленькие скульптуры и рисунки частным лицам, в основном ученым разных специальностей. Все заграничные заявки на покупку его работ отклоняются «Салоном продажи произведений искусства» при Союзе художников СССР.
Для советского скульптора работать независимо и в то же время оставаться в рамках закона практически невозможно. Живописец может купить необходимые материалы в магазине. Писателю они вообще не нужны. Но где скульптору приобрести большие куски дерева или камня и инструменты для их обработки? Академия и Союз художников обладают монополией на все поставки. Купить необходимые материалы частным образом можно только на черном рынке.
Еще труднее положение скульптора, который почти все свои работы отливает из металла. Государственные литейные мастерские принимают работы для отливки только через официальные органы. В дальнем конце своей мастерской Неизвестный соорудил маленькую литейную печь. Большие скульптуры приходится отливать по частям. Отливки получаются грубыми, с шероховатой поверхностью. И, опять-таки, металл для них приходится приобретать на черном рынке.
Таким образом, академическая система вынудила Неизвестного стать мелким правонарушителем. Трагикомичность этой ситуации обнаружила его знаменитая конфронтация с Хрущевым в декабре 1962 года. Для лучшего понимания этой конфронтации и сил, двигавших ее участниками, следует обратиться к истории русского искусства со времен Петра Великого. Подобная сцена не могла бы случиться ни в одной другой стране. Возможно, когда-нибудь ее назовут началом конца второй эры академизма. Но пока говорить об этом рано.
Случилось это так. Союз художников решил устроить выставку к 30-летию своей Московской организации. Выставка, задуманная как «либеральная», должна была привлечь внимание к узости академических критериев. Неизвестного пригласили участвовать, поскольку в данном случае история его отношений с Академией могла придать позиции Союза больший вес.
Неизвестный согласился при условии, что на выставку примут работы некоторых других молодых художников-экспериментаторов. Союз отказался. Однако идея устроить выставку экспериментального неофициального искусства была подхвачена человеком по имени Элий Белютин, который тогда руководил художественной студией. Каким-то образом ему удалось устроить выставку под покровительством Моссовета. На выставке предполагалось показать работы студийцев Белютина, Неизвестного и еще нескольких молодых художников, предложенных Неизвестным. Трудно понять, как ее вообще разрешили. Возможно, Академия хотела устроить провокацию, чтобы убедить правительство в необходимости пресечь дальнейшее развитие «нигилизма» – этот старый ярлык тогда приклеили к нонконформистам. Возможно также, что, по причине бюрократической некомпетентности и отсутствия связи между отделами Союза художников, никто не понимал значения выставки, пока не стало слишком поздно.
Выставка открылась и вызвала сенсацию. Отчасти потому, что подобные работы не выставлялись по меньшей мере последние двадцать лет, но главным образом благодаря энтузиазму, с каким их встретило молодое поколение. Таких огромных очередей, такого наплыва посетителей никто не ждал. Через несколько дней выставку официально закрыли, а художникам предложили переместить свои работы в здание Манежа неподалеку от Кремля, чтобы правительство и Центральный комитет могли обсудить все поднятые ими проблемы.
Эта официальная реакция с неясным обещанием дискуссии и непредвзятых выводов была огромным шагом вперед, по сравнению с абсолютной сталинистской ортодоксией. Но, в то же время, никакого изменения политики провозглашено не было. Никто из художников не знал, как далеко простирается новая терпимость. Никто не знал, какие меры последуют далее. Никто не мог оценить ни риски, ни открывшиеся возможности. Всё зависело от того, удастся ли в чем-то убедить самого Хрущева. Загадка его личности оставалась решающим фактором.
Белютин предложил художникам выставить в Манеже наиболее традиционные произведения, отказавшись от наиболее радикальных. Неизвестный возразил, что этим никого не обманешь и, к тому же, нельзя не воспользоваться возможностью того, что власти официально признают хотя бы сам факт существования их работ.
Художники развесили свои работы в Манеже[20]. Некоторые трудились всю ночь. Потом они стали ждать. Здание оцепили сотрудники органов безопасности. Галерею обыскали. Проверили окна и шторы.
В здании появилась свита – около семидесяти человек. Хрущев, не успев подняться по лестнице, начал кричать: «Дерьмо собачье! Безобразие! Мазня! Кто за это отвечает? Кто здесь главный?»
Один из художников выступил вперед.
– Вы кто?
– Белютин, – еле слышно ответил он.
– Кто? – заорал Хрущев.
Кто-то из начальства сказал:
– Не этот главный, а вот этот! – И указал на Неизвестного.
Хрущев опять начал орать. Однако на этот раз Неизвестный заорал в ответ:
– Вы, может быть, премьер и первый секретарь, но не здесь, перед моими работами. Здесь я премьер, и мы будем говорить на равных.
Многим из друзей Неизвестного его ответ показался более опасным, чем гнев Хрущева.
Стоявший рядом с Хрущевым министр сказал:
– С кем вы разговариваете? Это же председатель Совета министров. А вас мы отправим на урановые рудники.
Два сотрудника безопасности схватили Неизвестного за руки. Проигнорировав министра, тот обратился прямо к Хрущеву. Они оба невысокого роста и примерно одинаковой комплекции.
– Вы разговариваете с человеком, который в любой момент может сам себя шлепнуть. И ваших угроз я не боюсь!
Форма заявления делала его чрезвычайно убедительным.
Человек, приказавший сотрудникам госбезопасности схватить Неизвестного, сделал знак его отпустить.
Почувствовав, что он свободен, Неизвестный медленно повернулся спиной к толпе и направился к своим работам. Некоторое время все стояли на месте. Он понимал, что второй раз в жизни близок к гибели. То, что случится в следующий момент, решит все. Он продолжал идти, напряженно вслушиваясь. Художники и зрители хранили молчание. Наконец он услышал за спиной тяжелое дыхание. За ним шел Хрущев.