Знаком ли тебе офорт Бракемона – портрет Конта? Это шедевр.
Мне также нужны, как можно скорее, 12 тюбиков цинковых белил от Тассе и 2 тюбика средних размеров с гераниевым лаком.
Затем, пришли, как только сможешь – мне совершенно необходимо делать с них копии, – все «Этюды углем» Барга, ты их знаешь – обнаженные фигуры. Я могу довольно быстро перерисовать их, скажем, за месяц – все 60 листов; ты вышлешь мне экземпляр с условием возврата, я буду обращаться с ним так, чтобы не оставлять пятен и другой грязи. Если я вновь пренебрегу изучением пропорций и обнаженных фигур, то впоследствии окажусь в скверном положении. Не сочти это нелепым или бесполезным.
Гаше также сказал, что, если я хочу доставить ему большое удовольствие, он желал бы, чтобы я сделал для него копию «Пьеты» Делакруа, которую он очень долго рассматривал. Позднее он, вероятно, поможет мне с моделями; чувствую, он полностью понимает нас и будет работать с тобой и со мной без задней мысли, употребив весь свой ум из любви к искусству для искусства. Может быть, он захочет, чтобы я писал портреты. Но чтобы заполучить клиентов для портретов, следует показать кое-какие из уже написанных. Это единственная возможность пристроить что-нибудь, которую я вижу. И однако, однако сотни картин когда-нибудь найдут своих ценителей. Я только думаю, что вся эта шумиха вокруг громадных цен, уплачиваемых в последнее время за Милле и т. п., уменьшила шансы хотя бы окупить расходы на живопись. Просто-таки кружится голова. А потому не стоит думать об этом – можно свихнуться. Лучше помаленьку искать друзей и жить сегодняшним днем. Надеюсь, с малышом все будет хорошо и дальше, как и с вами двоими, вплоть до нашей встречи. До скорого, крепко жму руку.
879. Br. 1990: 883, CL: W22. Виллемине Ван Гог. Овер-сюр-Уаз, четверг, 5 июня 1890
Дорогая сестра,
я уже давно должен был ответить на два твоих письма, которые получил еще в Сен-Реми, но поездка, работа и множество новых волнений вплоть до сегодняшнего дня заставляли откладывать это. Очень интересно было узнать, что ты ухаживаешь за больными в Валлонской лечебнице: ты, конечно, научишься там многим вещам, лучшим, самым нужным, которым только можно научиться, и я сожалею о том, что сам не знаю о них вовсе – во всяком случае, достаточно хорошо.
Для меня было большим счастьем повидаться с Тео и познакомиться с Йо и малышом. Тео кашлял сильнее, чем когда я распрощался с ним 2 года назад, но, разговаривая с ним и глядя на него вблизи, я нашел, что он, в сущности, изменился скорее к лучшему, а Йо полна благоразумия и благих намерений. Малыш не тщедушен, но и не крепок. Хорошо, когда женщина, живущая в большом городе, рожает в деревне и проводит там с малышом первые месяцы его жизни. Но так как роды вызывают опасение, особенно в первый раз, они, конечно же, не могли найти лучшего выхода и поступить иначе. Надеюсь, они вскоре приедут сюда, в Овер, на несколько дней.
Что до меня, то с поездкой и остальным, вплоть до прибытия сюда, все обошлось хорошо, и возвращение на север заметно отвлекает меня. Затем, я нашел в докторе Гаше готового друга, он станет для меня кем-то вроде другого брата – настолько мы похожи с ним физически и нравственно. Он очень нервен и довольно странен, дружит с художниками новой школы и оказал им множество услуг, насколько это было в его силах. Я написал его портрет и буду писать портрет его 19-летней дочери. Несколько лет назад он потерял жену и сломлен во многом из-за этого. Можно сказать, что мы подружились сразу же, и я буду приходить к нему раз или два в неделю, чтобы работать у него в саду: я уже написал два этюда, один – с южными растениями, алоэ, кипарисом, ноготками, другой – с белыми розами, виноградом и фигурой. И еще букет лютиков. Кроме этого, у меня есть картина побольше, с видом деревенской церкви – эффект, благодаря которому церковь кажется слегка багряной на фоне неба простого темно-синего цвета, чистого кобальта, витражные окна кажутся пятнами ультрамарина, все вместе – фиолетовое и частью оранжевое. На переднем плане – немного зелени с цветами и розовый песок, освещенный солнцем. Напоминает этюды, которые я писал в Нюэнене, – старая башня и кладбище. Правда, сейчас цвет, вероятно, стал выразительнее и богаче. Под конец своего пребывания в Сен-Реми я работал как одержимый, особенно над букетами цветов, роз и фиолетовых ирисов.
Для малыша, сына Тео и Йо, я привез довольно большую картину, которую они повесили над фортепьяно: белые цветы миндаля, большие ветви на небесно-голубом фоне; у них дома есть также новый портрет арлезианки. Мой друг доктор Гаше – решительный энтузиаст этого последнего портрета арлезианки – копию которого я сделал для себя – и моего автопортрета; мне это приятно, так как он побудит меня писать фигуры, и я надеюсь, что он найдет для меня интересные модели. Больше всего меня вдохновляет – намного, намного сильнее всего прочего в моем ремесле – портрет, современный портрет. Я ищу путь к нему через цвет, и, конечно, я не единственный, кто ищет этот путь. Я ХОТЕЛ БЫ – как видишь, я вовсе не хочу говорить, что способен сделать все это, но, так или иначе, стремлюсь к этому – я хотел бы писать портреты, которые век спустя будут казаться видениями тогдашним людям. А потому я стремлюсь передать не фотографическую схожесть, а наши вдохновенные выражения, используя нашу науку и современный вкус к цвету как средства выражения и подчеркивания характера. Отсюда портрет доктора Гаше: вы видите лицо цвета кирпича, перегретого, опаленного солнцем, рыжие волосы, светлую фуражку, среди пейзажа, на фоне синих холмов, одежда – ультрамариновая, что подчеркивает лицо и бледнит его, несмотря на кирпичный цвет. Руки – руки акушера – бледнее лица.
Перед ним на красном садовом столике – желтые романы и темно-пурпурный цветок наперстянки. Мой автопортрет почти такой же, но синий – это прекрасная синева юга, а одежда – светло-лиловая. Портрет арлезианки выполнен в телесном тоне, бесцветном и матовом, глаза спокойные и очень простые, одежда черная, фон розовый; она облокотилась на зеленый стол с зелеными книгами. Но в той копии, которая есть у Тео, одежда розовая, фон – бело-желтый, передняя часть корсажа – из муслина, белого, переходящего в зеленый. Среди всех этих светлых цветов только волосы, ресницы и глаза образуют черные пятна.
Мне не удалось сделать хорошего наброска.
На выставке есть великолепный Пюви де Шаванн.
Персонажи одеты в светлое, неизвестно, сегодняшние это наряды или древние одеяния; с одной стороны – две беседующие женщины (опять же в простых длинных платьях), с другой – мужчины, люди искусства, посередине женщина с ребенком на руках срывает цветок с цветущей яблони. Одна фигура – незабудково-синяя, другая – светло-лимонная, третья – нежно-розовая, четвертая – белая, пятая – фиолетовая, они помещены на лугу, усеянном белыми и желтыми цветочками. Даль – синяя, видны белый город и река. Вся человеческая раса, вся природа представлена в упрощенном виде, такой, какой могла бы быть, но еще не стала.
Это описание не говорит ничего, но, глядя на картину, долго рассматривая ее, думаешь, что ты присутствуешь при неминуемом, но благотворном возрождении всего, во что верил, чего желал: странная и счастливая встреча далекой древности с самой настоящей современностью.
Я был рад вновь увидеть Андре Бонгера, который выглядит крепким и спокойным и, право же, очень разумно рассуждает на художественные темы, что доставило мне большое удовольствие, когда я был в Париже.
Еще раз спасибо за твои письма. До скорого, мысленно обнимаю тебя.
889. Br. 1990: 894, CL: 642. Тео Ван Гогу. Овер-сюр-Уаз, вторник, 17 июня 1890
Дорогой Тео,
большое спасибо за твое позавчерашнее письмо и за купюру в 50 фр., которая была в нем. Я ждал красок и кистей от Тассе, которые только что прибыли, – за них я также очень благодарен. Отвечаю на вопрос о разнице между красками от Танги и Тассе: это совершенно одно и то же, тюбики от Тассе, особенно с белилами, порой не заполнены до конца. Однако и Танги, со своей стороны, не заполняет их до конца – конечно, ненамеренно, взять, например, тюбик с кобальтом, который я держу в руках; итак, я говорю, основываясь на факте, свойственном для обеих сторон, и попросту не вижу причин, по которым один может всерьез упрекать другого.
Есть ли разница в счетах? Вот что меня интересует больше всего. И затем, краски подделывают, так же как вино. Может ли судить здраво тот, кто, наподобие меня, не знает химии? И все же я нахожу, что ты поступишь очень хорошо – если папаша Танги постарается для нас как следует, потратив время и силы на упаковку и отправку картин, что лежат у него в мансарде, – взяв краски у него, даже если они окажутся чуть хуже, чем у другого. Это будет лишь справедливо.
Но повторяю, то, что он говорит о разнице между тюбиками, – чистая выдумка с его стороны. Мы обращались к Тассе потому, что его краски в целом не такие блеклые. Сейчас же эта разница не так важна, и если Танги проявит добрую волю, упаковав картины, что хранятся у него, будет справедливо отдать ему заказ на краски.
Я был рад познакомиться с голландцем, приехавшим вчера[345]. Он кажется слишком славным, чтобы заниматься живописью в нынешних условиях. На случай, если он все же будет упорствовать в своем желании, я сказал, что хорошо бы ему поехать в Бретань с Гогеном и де Ханом, поскольку там он сможет жить на 3 франка в день вместо 5 и у него будет хорошая компания. Я тоже надеюсь присоединиться к ним, раз Гоген едет туда. Я доволен тем, что они собираются возобновить там свои попытки. Конечно, ты прав: для Гогена это лучше, чем оставаться в Париже. Еще я очень доволен тем, что ему нравится голова той самой арлезианки. Я надеюсь выполнить несколько офортов с южными мотивами, скажем 6, так как могу напечатать их даром у г-на Гаше, – если я выполню их, он сделает оттиски бесплатно. Конечно, это необходимо сделать, и мы должны действовать так, словно это в некотором роде продолжение публикации Лозе по Монтичелли, если ты не возражаешь. Гоген, вероятно, сделает вместе со мной несколько гравюр по своим работам: по картине, которая принадлежит тебе, и особенно по вещам с Мартиники.