Еще на одном – сеятель с корзиной в руках.
Я мечтаю, чтобы однажды мне попозировала женщина с посевной корзиной, дабы запечатлеть тот образ, который я показывал тебе весной и который ты заметишь на переднем плане первого рисунка.
Иными словами, как говорит Мауве, «фабрика работает на полную мощность».
Если у тебя будут желание и возможность, поищи бумагу энгр цвета небеленого льна, самую плотную из всех. В любом случае напиши мне как можно скорее, если получится, мысленно жму твою руку.
179 (153). Тео Ван Гогу. Эттен, четверг, 3 ноября 1881
Эттен, 3/9[78] 1881
Дорогой Тео,
мое сердце гложет нечто, и я хотел бы поделиться этим с тобой. Возможно, ты уже в курсе и я не поведаю тебе ничего нового.
Я хочу рассказать тебе, как этим летом влюбился в Кее Фос, и настолько, что нахожу только такие слова: «Будто Кее Фос – самый близкий для меня человек, а я – для нее». И я признался ей в этом. Услышав мои слова, она ответила, что прошлое и будущее едины для нее и что она не сможет ответить на мои чувства.
Во мне кипела внутренняя борьба: покориться этому «нет, ни за что и никогда» или не считать дело решенным и оконченным, сохранить присутствие духа и не сдаваться.
Я выбрал последнее. И до сегодняшнего дня не раскаиваюсь в своем решении, хотя мне все еще противостоит это «нет, ни за что и никогда».
Разумеется, с тех пор я пережил много «маленьких горестей человеческой жизни», которые, будь они описаны в книге, могли бы позабавить, но, когда это случается с тобой лично, испытываешь не самые приятные ощущения. И сейчас я рад, что отбросил смирение – или принцип how not to do it[79] – и оставил его тем, кому оно по нраву, а сам набрался мужества. Ты можешь представить, что в подобном случае удивительно сложно понять, какими должны быть твои действия, границы дозволенного и обязательства. Однако, «скитаясь, найдем мы свой путь», а не сидя на одном месте.
Одна из причин, почему я до сегодняшнего дня не писал тебе, заключается в том, что мое положение было так неопределенно и шатко, что я не мог тебе этого объяснить.
Теперь мы продвинулись настолько, что я поговорил об этом – помимо нее самой – с папой и мамой, с дядей и тетей Стрикерами и с дядей и тетей в Принсенхаге. Дядя Сент был единственным, кто мне сказал, хоть и весьма неофициально и с глазу на глаз, что если я буду упорно трудиться и добьюсь успеха, то у меня появится шанс, – от него я этого совсем не ожидал. Его позабавило, как я воспринял ответ Кее «нет, ни за что и никогда», а именно то, что я не принял его близко к сердцу и даже шутил над этим, например: «Не надо лить воду на ее мельницу [под названием] „Нет, ни за что и никогда“, я желаю Кее всего наилучшего, вот только надеюсь, что упомянутая мельница разорится». Еще меня не сильно озаботили слова дяди Стрикера о том, что я «могу разрушить дружеские отношения и старинные связи»; я ответил, что, по-моему, этот случай может привести не к разрыву старых связей, а к обновлению того, что давно требовало ремонта. Короче говоря, я собираюсь и дальше продолжать в том же духе и не позволять себе впадать в уныние и пессимизм. Одновременно я буду усердно трудиться, а с тех пор, как я ее встретил, моя работа продвигается гораздо успешнее.
Ранее я говорил, что теперь обстоятельства прояснились. Во-первых, Кее сказала: «Нет, ни за что и никогда»; а во-вторых, полагаю, у меня будут большие проблемы со старшим поколением, которое считает дело окончательно решенным и постарается заставить меня отступить. Пока что они будут действовать очень аккуратно, держать меня на привязи и отделываться простыми отговорками до большого приема у тети и дяди Стрикер (в декабре). Потому что хотят избежать кривотолков. Но после этого, я опасаюсь, они примут решительные меры, чтобы от меня избавиться.
Прости мне грубоватые выражения, используемые мной в описании обстоятельств; я признаю, что немного мрачен и прямолинеен в своих высказываниях, но это позволит тебе получить более четкое представление об этом деле, чем если бы я ходил вокруг да около. Поэтому не обвиняй меня в отсутствии уважения к старшим.
Я лишь полагаю, что они настроены решительно против, и хочу, чтобы ты это понял. Они постараются сделать так, чтобы мы с Кее не смогли больше видеться, беседовать, переписываться, ибо понимают, что иначе мнение Кее может измениться. Сама Кее считает, что этого никогда не случится, и старшее поколение тоже пытается убедить меня, что это невозможно, но они опасаются, что это все же произойдет.
Они поменяют свое мнение не тогда, когда Кее изменит свое, а когда я стану тем, кто зарабатывает не меньше 1000 гульденов в год. Еще раз прости за прямолинейность, с которой я обрисовываю обстоятельства. Раз уж я почти не вызываю сочувствия у старшего поколения, то надеюсь, что хоть кто-нибудь из младшего сможет меня понять. Может быть, ты, Тео? Наверняка ты слышал разговоры о том, будто я хочу что-то навязать и тому подобное. Но разве не ясно, как бессмысленно что-либо навязывать, когда речь идет о любви! Нет, я очень далек от этого. Все же с моей стороны не ошибочно и не безрассудно стремиться к тому, чтобы мы с Кее, вместо того чтобы прекратить общение, могли видеться, разговаривать или переписываться, дабы, узнав друг друга получше, самим судить, подходим ли мы друг другу или нет. Год общения друг с другом благотворно повлиял бы на нее и на меня, но старики не уступят в этом вопросе. Если бы я был богат, они заговорили бы иначе.
Теперь ты понимаешь, что я готов на все, что приблизит меня к ней, и это мое твердое решение.
Любить буду так долго ее,
Пока не полюбит в ответ.
Plus elle disparaît plus elle apparaît[80].
Тео, бывал ли ты влюблен? Хотелось бы, чтобы это было так, ибо, поверь мне, и «маленькие горести» тоже ценны. Порой ты чувствуешь себя опустошенным, бывают минуты, когда ты словно находишься в аду, и все же с этим связаны и другие прекрасные минуты. Существует три стадии: 1) не любить и не быть любимым; 2) любить и не быть любимым (мой случай); 3) любить и быть любимым.
Сейчас я признаю, что вторая стадия лучше первой. Но третья – это то, к чему стоит стремиться!
Давай, мой мальчик, влюбись и ты и поведай мне об этом. Изображай неведение относительно упомянутого дела и прояви немного сострадания ко мне. Я был бы, разумеется, счастлив [услышать]: «Да. Аминь», но все же вполне доволен и моим «нет, ни за что и никогда». Я считаю, это уже кое-что, хотя старшие и мудрые говорят, что это ничего не значит. Раппард побывал здесь, привез акварели, и у него хорошо выходит. Надеюсь, скоро приедет Мауве или я отправлюсь к нему. Я много рисую и полагаю, что у меня уже выходит лучше, я гораздо чаще, чем раньше, работаю с кисточкой. Сейчас так холодно, что я почти все время рисую людей в помещении: швея, корзинщик и т. д.
Мысленно жму руку, напиши мне поскорее и верь мне,
Меня пытаются убедить, что я не должен больше ничего говорить и писать об этом деле, я так не хотел этому верить: по-моему, ни один человек на свете не имеет оснований требовать от меня (или кого бы то ни было в схожих обстоятельствах) чего-либо подобного. Я лишь заверил дядю Сента, что пока не буду писать Стрикеру, разве что непредвиденные обстоятельства вынудят меня. Жаворонок не может не петь весной.
Если ты когда-нибудь влюбишься и услышишь «нет, ни за что и никогда», не сдавайся! Но ты такой счастливчик, что, надеюсь, подобного с тобой не случится.
186 (159). Тео Ван Гогу. Эттен, пятница, 18 ноября 1881
Пятница, вечер
Дорогой брат,
когда сегодня утром я отправил тебе письмо, а именно когда опустил его в ящик, я почувствовал облегчение. Мгновение я колебался: «Рассказать ему или нет?» Но затем, серьезно поразмыслив, решил, что это не будет лишним. Я сижу и пишу в маленькой комнатке, которая сейчас служит мне мастерской, потому что в другой очень сыро. Что ж, когда я оглядываюсь по сторонам, то вижу, что она полностью завешана всевозможными этюдами на одну и ту же тему – «простолюдины Брабанта».
Итак, работа началась, и если сейчас меня вырвут из этой среды, придется опять искать новое занятие, а нынешнее бросить на полпути. Так нельзя! Я тружусь здесь с мая, начинаю узнавать и понимать своих моделей, мои работы становятся все лучше: это стоило немалых усилий, но я преуспел. И теперь, когда я делаю успехи, папа сообщает мне: «Ты пишешь письма Кее Фос, и это приводит к ссорам между нами (это основная причина, и что бы они там ни говорили, мол, я не следую „нормам приличия“ или чему-то еще, это просто пустая болтовня), так что из-за этих ссор я проклинаю тебя и прогоняю прочь».
Это уж слишком сурово, и было бы глупо бросать из-за этого дело, начало которому уже положено и в котором я делаю успехи.
Нет, так не пойдет. Впрочем, отношения между родителями и мной не настолько напряжены, совершенно не той природы, чтобы мы не могли находиться рядом. Но папа и мама стареют, порой бывают вспыльчивы, у них есть свои предрассудки и устаревшие представления о мире, которые ни ты, ни я больше не готовы разделять.
Например, если папа увидит меня с французской книгой в руках – Мишле или Виктора Гюго, – она наведет его на мысли о поджигателях, убийцах и «безнравственности». Но все это слишком глупо, и, разумеется, я не дам выбить себя из колеи подобной болтовней. Я очень часто говорил папе: «Прочитайте хоть пару страниц такой книги, и вам самим она придется по душе». Но папа упорно отказывается. Как раз сейчас, когда любовь пустила свои корни в моем сердце, я перечитал книги Мишле «Любовь» и «Женщина», и мне стали понятны многие вещи, которые раньше были для меня загадкой. Я сказал папе, что в этих обстоятельствах, если мне придется выбирать, я скорее последую совету Мишле, чем его. И тогда они начали вспоминать историю о двоюродном деде, который поддался французским идеям и пристрастился к выпивке, намекая на то, что и меня ждет подобная участь. Quelle misère!