Ван дер Вееле присудили серебряную медаль, которую он более чем заслуживает, я рад, что она досталась ему.
Я долго думал о той его картине, потому что видел, как он работал над ней, мы с ним обсуждали ее, и она очаровала меня с самого начала[187].
Полагаю, Тео, что я тоже смогу написать нечто подобное в будущем, если продолжу непрестанно и спокойно трудиться.
Однако этому должна предшествовать усердная работа с масляными красками, для чего потребуются средства, и сейчас мне кажется маловероятным, что они у меня будут. Ван дер Вееле нашел выход: половину своего времени он жертвует на вещи, которые создает не ради своего удовольствия, но это позволяет ему держать ящик с рисовальными принадлежностями наполненным, покупать пропитание и т. п. Возможно, возможно, если бы среди моих работ нашлась пара таких, которые кто-нибудь захотел бы приобрести, я смог бы устроить дела таким же образом. Что касается коммерческого успеха моих картин, то, если бы от него не зависело будущее моего ремесла, он почти не волновал бы меня. Скажу откровенно, что представления об искусстве, приобретенные мной за время работы в «Гупиль и Ко», – хотя мой художественный вкус с тех пор не изменился – почти бесполезны на практике: материализация идей происходит не так, как ее представляет себе торговец произведениями искусства, – у художника другая жизнь и иной путь исканий. Трудно сказать, в какой степени, но сейчас я верю словам Добиньи: «Ce ne sont pas mes tableaux que j’estime davantage, qui me rapportent le plus»[188]. И если бы я услышал эту фразу во времена моей службы в «Гупиль и Ко», то принял бы ее просто за фигуру речи.
Прощай, старина. Я все еще немного переживаю – на примере описанной мной утренней стычки ты видишь, что люди не слишком со мной церемонятся. Если бы я чаще носил цилиндр и прочую чепуху, возможно, меня бы оставили в покое. Ведь у каждого свое ви`дение мира, и все происходящее может показаться кому-то неприятным. В любом случае мне бы хотелось, чтобы мои работы оценили, тогда у меня будет больше свободы действий. До свидания. Напиши поскорее, я очень этого жду.
371 (309). Тео Ван Гогу. Гаага, вторник, 7 августа 1883, или около этой даты
Дорогой Тео,
в ожидании твоего приезда не проходит и минуты, чтобы мои мысли не возвращались к тебе.
В эти дни я направил все свои усилия на написание различных этюдов, чтобы ты смог их оценить.
И я чувствую себя прекрасно: изменения в моей работе – та отдушина, которую я ищу, ибо даже если я не действую так, как Вейсенбрух, который по две недели может жить в домах землекопов, то все равно следую той же манере, а созерцание зелени успокаивает меня.
К тому же у меня появилась надежда, что я тем самым существенно продвинусь в работе с цветом. Мне кажется, что последние мои этюды маслом более насыщенны и основательны по цветовому решению.
К примеру, те, что я написал на днях во время дождя, – мужчина на мокрой, илистой дороге, – по-моему, лучше передают общее настроение. Ладно, посмотрим, когда приедешь. Это в основном впечатления от увиденного пейзажа, не буду утверждать, что эти работы так же хороши, как те, что ты упоминаешь в своих письмах, ведь я еще не так искусен в технике, но все же, по-моему, в них что-то есть.
Например, очертания вечернего города на закате и бечевник с мельницами.
К сожалению, в остальном все плохо – когда я не работаю, то чувствую слабость, но, кажется, мне постепенно становится лучше. Я сделаю все от меня зависящее, чтобы набраться сил, потому что они понадобятся мне, когда я буду непрерывно писать, в том числе людей. В последние дни, занимаясь живописью, я ощутил, что во мне пробуждается некое чувство цвета, более острое и не похожее на то, какое я испытывал до сих пор.
Возможно, плохое самочувствие в последние дни привело к изменениям в методе моей работы, к которым я так долго стремился и над которыми много размышлял. Я уже много раз пытался писать не так сухо, но результат всегда был примерно одним и тем же. Однако сейчас общая слабость мешает мне творить в моей обычной манере, но это как будто не вредит мне, а скорее идет на пользу, так что я даю себе волю, и теперь вместо того, чтобы вглядываться в изгибы и анализировать структуру предметов, я смотрю на них полуприкрытыми глазами и воспринимаю их как цветные, взаимно контрастирующие пятна.
Любопытно, как это будет развиваться и во что выльется. Я не очень сильный колорист, и это не раз приводило меня в удивление, ведь от человека с моим темпераментом можно ожидать гораздо большего, но до сих пор этот навык был очень слабо развит.
Повторю, мне любопытно, что будет дальше и к чему это приведет, – я отчетливо вижу, что мои последние живописные этюды отличаются от предыдущих. Если память меня не подводит, у тебя есть мой прошлогодний этюд со стволами деревьев в лесу. Полагаю, он неплох, но в нем еще нет того, что видишь в работах искусных колористов. Некоторые цвета подобраны верно, но все равно не создают нужного эффекта, и, хотя краски кое-где наложены густо, в целом все выглядит бледно. Я привожу этот пример потому, что, на мой взгляд, последние этюды более насыщены по цвету: хотя краски положены не очень плотным слоем, они смешиваются, а мазки перекрывают друг друга, все сливается, образуя единство, и появляется возможность передать, например, мягкость облаков или травы.
Раньше меня очень беспокоило то, что я не делаю успехов при работе с цветом, а сейчас появилась надежда. Посмотрим, что выйдет. Теперь ты понимаешь, что я с нетерпением жду твоего приезда, ведь если ты заметишь изменения, это развеет мои сомнения в правильности выбранного пути. Я не решаюсь довериться собственному глазу при оценке своих работ.
Например, те два этюда, которые я написал во время дождя, – илистая дорога с маленькой человеческой фигуркой – кажутся мне полной противоположностью некоторых других моих работ: при взгляде на них я вновь чувствую тоскливую атмосферу дождливого дня, а в фигурке, хотя это всего лишь несколько пятен краски, есть определенная жизненная энергия, что достигается не за счет точности рисунка – как такового рисунка там нет. Я имею в виду, что, на мой взгляд, в этих этюдах присутствует некая таинственность, которую ощущаешь, если смотреть на природу полуприкрытыми глазами, сквозь ресницы, из-за чего формы упрощаются, превращаясь в цветные пятна.
Со временем нам все станет ясно, а пока я нахожу, что некоторые мои этюды отличаются от остальных по цвету и тону.
В последнее время я порой вспоминаю рассказ, который прочел в одном английском журнале, – о художнике, который подорвал здоровье в трудное для него время и отправился в глушь, на торфяные болота, и там, созерцая унылые пейзажи, вновь стал собой и начал писать природу так, как чувствовал и видел ее. В рассказе все описано очень верно, – очевидно, автор разбирается в искусстве. Эта история поразила меня, и время от времени я мысленно возвращаюсь к ней.
Короче говоря, надеюсь, что мы вскоре сможем вновь все обсудить и сделать выводы. Напиши поскорее, если будет возможность. Разумеется, чем быстрее ты сможешь выслать какие-нибудь деньги, тем больше я буду рад.
Мысленно жму руку.
Невольно, без видимой причины, хочу добавить кое-что к этому письму: мне в голову пришла одна простая мысль.
Я не только поздно начал заниматься рисованием, но к тому же не имею оснований рассчитывать на то, что проживу очень долго. Когда я думаю об этом хладнокровно и расчетливо – словно планируя или оценивая что-то, – то понимаю, что не смогу узнать ничего определенного, такова уж природа вещей.
Однако, сравнивая различных людей, жизненный путь которых нам известен, или проводя аналогию с теми, с кем мы видим некое сходство, все же можно прийти к небезосновательным выводам.
Относительно того, много ли времени у меня осталось для работы, думаю, что не сильно ошибусь, предположив, что мое тело точно продержится как минимум еще несколько лет – от шести до десяти. Я беру на себя смелость предположить это, quand bien même[189] сейчас нет никаких причин говорить о «минимуме».
Это время, на которое я С УВЕРЕННОСТЬЮ могу рассчитывать, по поводу остального нет смысла рассуждать, ибо я не могу сам определять свою судьбу, тем более что она зависит от этих первых десяти лет – последует за ними что-то или нет. Если человек изнуряет себя лишениями и тяжелой работой в эти годы, то не перешагнет сорокалетнего рубежа; если он достаточно хорошо сохранился, чтобы противостоять напастям, сопровождающим человеческую жизнь, проходя через более или менее сложные физические испытания, то в сорок–пятьдесят он вновь войдет в относительно спокойные воды.
Но речь сейчас не о том, чтобы рассчитать это, а, как сказано выше, о том, что следует составить план на ближайшие пять–десять лет.
Я не намерен беречь себя, избегая волнений и трудностей; долго ли, коротко ли я проживу – мне безразлично. К тому же я несведущ в вопросах своего физического здоровья, в отличие, например, от того же врача. Так что я продолжу жить в неведении, но одну вещь буду знать наверняка: за несколько лет я должен закончить определенную работу. Я не буду слишком подгонять себя, потому что от спешки мало проку, но я должен ПРОДОЛЖАТЬ работать, сохраняя полное спокойствие и безмятежность, как можно более регулярно и сосредоточенно, как можно более четко. Мир касается меня лишь настолько, насколько я чувствую себя виноватым и в долгу перед ним, потому что до тридцати лет я бродил по этой земле и в благодарность хочу оставить по себе память в форме рисунков или картин, созданных не для того, чтобы угодить поклонникам того или иного направления, а для того, чтобы выразить в них искреннее человеческое чувство. Итак, творчество – вот моя цель, и когда я сосредоточиваюсь на этой мысли, все остальное, то, чем я занимаюсь или