Там мы раскладывали свое снаряжение: крючки, грузила и лески, глубиномер, садок, сак, зев-ник, ножи, ножницы и все остальное. Ставили на берегу складные стулья, бросали щедрый прикорм из конопляной каши и вареной пшеницы и, наживив на крючок навозного червя или опарыша, закидывали удочки в неторопливый поток тихой заводи. И вот в тишине, под колыхание ветвей ольхи и ивы, начинался наш долгий сон наяву, а ничтожной, но завораживающей мандалой становился этот невозмутимый — трансцендентальный;^ раскрашенный пробковый поплавок, чье малейшее подергивание тут же возвращало нас в реальную жизнь. И тогда за долю секунды нужно было отличить быстрые и мелкие рывки от других, более плавных, когда злосчастное грузило касалось дна, хотя и тут еще требовалась ловкость, чтоб распознать вялую крупную рыбу (как линь или голавль), заявлявшую о себе таким же долгим неторопливым потягиванием.
Наконец к полудню (крупную рыбу — которую предстояло чистить и потрошить Ша мы оставляли на ужин) у нас уже было достаточно мелочи на жарёнку, и отец приступал к готовке: вынимал из сумки складную сковородку, бутылочку масла, аккуратно складывал камни для очага и доставал из реки бутылку сидра, которую клал туда охладиться. Я в это время должен был собрать хворост. Затем отец разводил костер, ждал, пока останутся угли, ставил на них сковородку с маслом и бросал туда мальков, пескарей и уклеек размером не больше ломтика жареной картошки; потом добавлял (вынутые из сумки) помидоры, лук, соль, перец, немного приправы, и, когда блюдо было готово, мы, вприкуску с хлебом и сыром, запивая все прохладным сидром, уминали за обе щеки хрустящую жареную рыбу, вкус которой для меня до сих пор не сравнится ни с чем!
Очень хорошо помню, что эта простая, но восхитительная еда — которую со временем я уже предвкушал, стоило мне увидеть бьющуюся на крючке рыбу, — соединялась в моих мыслях с неспешной ленивой рекой, мягко касавшейся берега у наших ног, на гладь которой мы смотрели не отрываясь, пока сидели под деревом и смаковали приготовленное отцом угощение. И уже тогда, несмотря на свой юный возраст, я понимал, что таким путем отец хотел постепенно привить мне вкус к истинному удовольствию и прелестям этого мира и показать, что достичь их можно с помощью самых простых вещей.
Помню даже, как однажды он, не любивший вообще-то красивых слов, не удержался от искушения увенчать свои уроки фразой, прозвучавшей немного торжественно, но за которой скрывалось крайнее смущение от внезапно охватившего его порыва. Отец произнес слова, которые навсегда запечатлелись в моей душе.
— Знаешь, сынок, зачастую мы гораздо счастливее, чем нам это кажется!
Трудное искусство почти ничего не делать
Задумайся, могла б карьера царедворца
Сравниться с вековечным лесом?
С кувшинчиком вина, уютным очагом,
Со счастьем слушать песню ветра
И просто среди бела дня
Спать безмятежным сном.
Я мирно дремал у себя в гамаке в саду баронессы Монти в Тоскане, убаюканный неумолчными переливами птичьих трелей, в надежде урвать несколько сладких минут безделья от порученного мне в этой писательской резиденции задания — написать новый окончательный текст, когда мой сон внезапно был прерван какой-то птицей, которая совершенно беспардонно принялась изображать телефонный звонок… пока до меня не дошло, что это звонит мой мобильный, который я забыл отключить!
Звонили из одного журнала с предложением написать статью о лени…
Польщенный вниманием, да и немного застигнутый врасплох, я не сразу сообразил обговорить условия, а когда повесил трубку и окончательно отошел ото сна, срок исполнения показался мне чудовищно кратким, так что впредь я решил крепко держать свои порывы в узде.
К счастью, у меня в запасе всегда большой выбор коротеньких небылиц и забавных историй со щекотливыми ситуациями.
Рассказывают, что во время последней войны один американский генерал, теснивший немцев к северу Италии, овладел Венецией, где в ратуше между ним и прежним мэром состоялась передача полномочий. Однако когда бывший глава города кончил приветственную речь, а генерал в свою очередь поблагодарил его, мэр объявил, что приготовил своему преемнику подарок, чрезвычайно полезный для ознакомления с итальянскими делами, и указал на большую красивую гальку, лежавшую у него на столе.
— Видите ли, этот предмет совершенно необходим, и вот как следует его использовать: каждый раз, как получите письмо с пометкой «срочно», кладите на него этот камень и больше к нему не притрагивайтесь. Поверьте моему долгому опыту, дела от этого пойдут только лучше!
В романе Гончарова «Обломов» один отрывок также наводит на размышления. В старую фамильную усадьбу в глубокой провинции, где все (господа и слуги) живут словно в летаргическом сне со своими правилами (здесь нельзя не только торопиться, но и принимать важных решений и учинять малейшие случайности), вдруг приходит письмо, которое рассеянный слуга имел несчастье принять из рук почтальона (за что барыня обозвала его дураком) и посмотреть на которое сбегается весь дом: внимательно изучается почерк, письмо вертят, нюхают, громко читают адрес, взвешивают, разглядывают на просвет и так далее, но никто ни разу не делает даже намека на то, чтобы его распечатать. Весь дом до того взбудоражен, что досадный предмет решают запереть под замок и больше его не касаться. Однако в последующие дни у всех мысли только о письме, разговоры лишь о том, что там внутри, догадки строятся самые невообразимые. И когда отец семейства в присутствии слуг и родных, собравшихся за столом, героически решает распечатать конверт, обнаруживается, что письмо от дальнего родственника, который спрашивает рецепт пива! Радостное возбуждение тут же сменяет тревога, каждый с пафосом подыскивает слова для сердечного ответа, написание которого, однако, осмотрительно откладывается на потом, когда для эпистолярных занятий найдется более благоприятный момент. Несколько недель спустя во всем доме воцаряется тишина, ибо папенька наконец решил сесть за ответ на послание, но тут выясняется, что отыскать рецепт не представляется возможным, и все снова откладывается на неопределенное время…
Роберт Бенчли[4] в своем знаменитом эссе «Как довести до конца то, что нам нужно сделать» делится с нами секретом своего метода:
Многие спрашивали, как мне удается столько работать, сохраняя при этом такой беспечный вид.
На что я отвечал: «А вам бы хотелось это узнать, да?» Что само по себе не такой уж плохой ответ, учитывая, что в девяти из десяти случаев я не слушаю вопроса, который мне задают. Однако секрет моей энергии и невероятной трудоспособности совсем немудрен. Он состоит в применении хорошо известного психологического принципа, чье совершенство я довел до такой степени, что он стал уже чересчур совершенным, и скоро мне придется немного вернуть его к примитивному состоянию, в каковом он пребывал изначально.
Этот принцип гласит: Любой человек может сделать любую работу при условии, что за нее не нужно приниматься сейчас.
Посмотрим, как это выглядит на деле. Допустим, что мне необходимо сделать пять дел до конца недели: 1) ответить на пачку писем, некоторые из которых датированы 28 октября 1928 года; 2) привинтить к стене этажерки и разложить на них книги; 3) сходить в парикмахерскую; 4) просмотреть и вырезать статьи из стопки научных журналов (я собираю всевозможные сведения о тропических рыбах с целью когда-нибудь их завести); 5) написать статью для журнала.
Однако, столкнувшись в понедельник утром с этими грозящими мне пятью обязанностями, неудивительно, что я тут же после завтрака снова ложусь в постель, чтобы набраться побольше сил перед нечеловеческими трудами, которые мне предстоят. Mens sana in corpore sano[5] — таков мой девиз.
И далее, как и поясняет писатель, следует изловчиться и убедить себя в том, что самое срочное дело не имеет никакой важности, а уж потом, после того, как карандаши будут аккуратно очинены, книги сложены в алфавитном порядке, письмо далекому кузену, с которым давно утрачена связь, написано, рамы нескольких картин в кабинете обновлены, а парикмахеру нанесен визит, нужная статья напишется словно сама собой.
Итак, мне предстояло написать статью о лени, и эта задача сразу показалась мне непреодолимой не только потому, что это звучало парадоксально, но еще и оттого, что писать о том, что свойственно тебе самому, всегда очень затруднительно. Тем более что, как подразумевал Бенчли, настоящие лентяи — те лентяи, которые, как я бы сказал, превратили свою лень в искусство, — в действительности люди очень деятельные, просто им почти невозможно сделать то, о чем их просят. К счастью, однако, вырисовывалась замечательная возможность: случай в данной ситуации уникальный — испытать радость истинного безделья.
Что касается этой темы, в ней я с полным правом считаю себя человеком сведущим. Наставник, который в детстве окунул меня в источник знаний, часто повторял, что он никогда еще не встречал мальчика, способного сделать так мало за такое долгое время; это напоминает мне мою бедную бабушку, которая как-то мимоходом заметила, что я-то уж точно никогда не сделаю больше того, что мне велят, и она даже уверена, что я обязательно сделаю меньше.
Боюсь, я не оправдал пророчества этой пожилой леди. Благодаря небу на самом деле я, несмотря на свою лень, сделал больше, чем должен был.
Лень всегда была моим достоинством. Но я этим отнюдь не хвалюсь, это дар. И дар редкий. Конечно, ленивых и медлительных на свете полно, но настоящий лентяй — большая редкость. И это вовсе не тот, кто весь день слоняется руки в брюки. Напротив, истинный лентяй, как правило, человек очень деятельный. Оценить его лень можно только тогда, когда ему предстоит прорва работы. Не так уж весело ничего не делать, когда делать-то, собственно говоря, и нечего! А вот терять время зря — это настоящее дело, да и притом утомительное. Часы безделья, подобно поцелую, дарят наслаж