н сейчас предложит их вам по цене того самого бутерброда. Однако в последние годы я стал замечать, что он стоял с пустыми руками и, кроме того, его одежда и внешность стали выглядеть гораздо хуже. А совсем недавно я видел, как он сидел, сгорбившись, на ближайшей лавочке, в нескольких шагах от своего привычного места, и сквозь зубы бормотал ритуальную фразу, но не договаривал до конца: «За стихи бутерброда…», как будто механизм заедало на полуобороте. Но и тогда, охваченный каким-то неудержимым уважением к человеку, я не смог остановиться.
Было очевидно, что парень окончательно превратился в бродягу и у него уже нет сил продолжать свое стихотворное попрошайничество, но по привычке, ставшей ритуалом, он по-прежнему машинально выполнял свою таинственную миссию на этом островке тротуара, который закрепился за ним по праву. Но что же скрывалось за этим необычным упорством?
Прошлой весной, во время книжной ярмарки «Рынок поэзии» (которая вздымает свои шатры в нескольких кабельтовых оттуда на площади Сен-Сюльпис), поскольку я уже слегка прогулялся меж бесчисленных стендов, где, не смешиваясь, взаимодействовал маленький мирок официальных поэтов, очень напоминавший съезд любителей кроссвордов или филателистов во время взаимных поздравлений, и в очередной раз, для очистки совести, но тщетно, попытавшись разгадать какую-нибудь головоломку из журналов, лежавших стопкой на столе, я решил немного пройтись, чтобы развеяться.
Неизбежно проходя по улице Севр к своему метро, я вновь увидел, как он сидел на лавочке, обессиленный, и уже даже не повторял заученную фразу, а только, потупив взгляд, бормотал себе в бороду что-то нечленораздельное.
Тронутый до глубины души, я впервые отважился с ним заговорить. Приблизившись, я спросил, могу ли чем-то ему помочь. Он поднял голову и посмотрел на меня пристальным, абсолютно непонимающим, почти ошеломленным взглядом, и в его растерянных глазах я ясно прочел признаки полу-безумия. (Быть может, с ним впервые за долгое время заговорили?) Он ничего не ответил, и я пошел своей дорогой.
Позднее, когда я в сомнениях и грусти шагал мимо высоких, ярко освещенных окон этого шикарного квартала, мне вдруг вспомнилось, что точно в такой же вечер поэт Жерар де Нерваль, достигший предела своего безумия и скудных средств, по выражению Жоржа Лембура, «повесился на газовом фонаре парижской улицы, как на огромной деснице Бога».
Спортсмены и призраки Булонского леса
Чем меня всегда завораживали парки, так это своим фантастическим обществом.
Будь то в дни моей молодости, благодаря теннисным тренировкам на стадионе «Ролан-Гаррос» или в Гоночном клубе Франции, во время командных встреч, когда для нас были открыты двери ресторана «Тир о пижон» и клуба «Поло де Багатель», или позднее, когда я проезжал его целиком на двух колесах, или же ночью на машине, возвращаясь из западного пригорода, задержанный скоплением машин, фары которых освещали полуобнаженных существ, похожих на женщин или мужчин, которые, распахнув полы плаща, трясли возбужденным членом, этим предметом культа всех времен, за долгие годы в моей памяти скопилось множество стоп-кадров из жизни Булонского леса, на которых причудливым образом смешались спортсмены и призраки.
Приезжая в «Поло де Багатель» для командных встреч, мы с товарищами по клубу немного нервничали при мысли о буржуазной роскоши, с которой нам предстоит столкнуться, я не мог удержать улыбки, видя — в двух шагах от роскошных лимузинов, где дремали шоферы в униформе и из которых только что вышли денди в сапогах, в шляпах из лакированной кожи, в блейзерах с гербом (в ту пору некоторые еще носили монокли), за ними мажордомы, несущие спортивные сумки и длинные деревянные молотки, а невдалеке конюхи, гонявшие рысью по газону нарядных лошадей, — обширный арсенал из рыболовных снастей, съестных припасов и родни (термосы, барбекю, маленькие приемники, зонтики, раздвижные удочки, вопящая малышня, еле ходячие бабули и дедули и т. д.), который размещали — словно на снимках первых оплачиваемых отпусков Картье-Брессона — несколько рыбаков, разбивавших свой лагерь на берегу маленького пруда (доступного всем) в каких-то десятках метров оттуда.
Примерно такая же роскошь, хотя и на ступень выше по социальной лестнице, царила в «Тир о пижон» (тогда туда ходили в основном отставные генералы) и в Гоночном клубе Франции (уже негласно завоеванном, к великому прискорбию давних членов, довольно заносчивыми парижскими нуворишами в спортивных костюмах с иголочки). Мне нравилось наблюдать, как пожилые красавцы спортсмены, играя немного помятыми мускулами, отработанными скачками бегали по газонным дорожкам на виду у бесчисленных наяд, загорающих у бассейна в ожидании покровителя.
В перерывах между тренировками на «Ролан-Гарросе», поскольку я уже давно понял, что необходимо скрыть мой интерес к книгам от товарищей по спорту, чтобы почитать, я прятался напротив, в роскошных теплицах сада Отей, где обитали ботаники, впадавшие в экстаз от карликового папоротника Суматры, и которые, кажется, слава Богу, смотрели на паренька, средь бела дня уткнувшегося в книгу, как на родственную душу.
Много лет спустя, отправляясь по утрам в субботу на остров Пюто, где я был тренером по теннису, я выбирал маршрут вдоль гоночных треков Лоншан и останавливался полюбоваться на сменявшие друг друга стремительные потоки велогонщиков, мчавшихся что было сил по отдельной дорожке, выгнув спину над велосипедом, в облегающих флюоресцентных костюмах, шлемах и очках, как на легендарной велогонке Париж — Рубе, как они, вполне понятно, проносясь мимо, оскорбляли докучных любителей без шлемов, с прямой спиной, когда те как ни в чем не бывало спокойно крутили педали, и по их нарочито беспечному виду было легко догадаться, что они явились сюда специально, чтобы исподтишка тормозить рекордный заезд фанатиков спортивных достижений.
Если я выбирал внутренний маршрут, то ехал вдоль озера, завидуя флиртующим парочкам в лодках, плывущих к маленькой Кифере, зеленому островку посередине, затем я срезал путь, что позволяло мне мельком видеть важных рыболовов, ловивших на муху, как раз когда они забрасывали удочку в искусственную речку.
Сегодня, когда я въезжаю на велосипеде на парковые аллеи — обычно, чтобы потом немного побегать вокруг озера, — переехав западное шоссе по маленькому мосту, который нависает над ним за «Ролан-Гароссом», я ненадолго задерживаюсь у площадки для игры в петанк, где, по слухам, делаются астрономические ставки, потом еду к бассейну, где лучшие моделисты с помощью пульта управляют маневрами своих опытных образцов, и, наконец, доезжаю — встречая десятки бегунов и собак всех мастей — до полей, где по выходным сражаются команды регбистов и футболистов перед маленькой горсткой сонных болельщиков, долго стою, наблюдая, как по полустертой разметке на вытоптанной траве, недалеко от могучих деревьев парка Багатель, эти спортсмены-любители в разномастных футболках гоняют, как одержимые, и не без горечи думаю о том, чего лишил меня большой спорт, когда я распрощался с детством: чистой радости от усилий, без награды и задних мыслей.
Но если и есть некий незримый, далекий от спорта друг, мысль о котором неотступно преследует меня во время прогулок по Булонскому лесу, это, конечно, Марсель Пруст, который, как известно, уделил ему в своих «Поисках» особое место. Между тем как-то вечером, когда я задержался у большого водопада, рассеянно слушая шум воды, в тени нависавших над ним деревьев мне вдруг привиделся силуэт человека, несколько чопорного в своей элегантности, облаченного в тяжелую старую шубу, который, казалось, наблюдал за припозднившимися прохожими, завершавшими прогулку по аллеям парка. И внезапно мне пришло в голову, что в конце концов очень возможно, что в сомнительные часы мир духов иногда позволял себе краткие уступки тем, кто этого достаточно сильно желал…
Варварство в центре города
В прошлый четверг одна моя знакомая ехала на велосипеде по набережной Рапе и была сбита насмерть грузовиком, водителя которого, как и многих автомобилистов, в чем я недавно смог убедиться, раздражали велосипеды, тормозившие движение.
Но причиной, по которой я здесь об этом заговорил, стал тот ошеломляющий факт, что во время похорон и последующих разговоров я почувствовал какую-то фатальную и неизбежную покорность парижан перед тем, что езда на велосипеде в современном городе стала настолько опасной, что это средство передвижения оставалось только запретить, чтобы позволить автомобилям без помех ездить еще быстрее. Как будто автомобилист король и имеет священные и незыблемые права, сравнимые со старинными привилегиями сеньоров.
Поскольку самому себе я запретил пользоваться в городе автомобилем и уже десятки лет езжу на велосипеде, не отрицаю, что при нынешнем положении дел это занятие чревато многими опасностями, о которых следует знать и по-разному на них реагировать, что также требует определенных навыков: выработки нужных рефлексов, неослабного внимания и осторожности, как во время матча по регби или, хуже того, по австралийскому футболу. Однако здесь я хотел бы сказать, что такого не только не должно быть, но необходимо сделать так, чтобы привычки изменились, и я совершенно не понимаю, почему автомобилисты, а тем более водители грузовиков и автобусов должны продолжать думать, что у них больше прав, как дикари, которые навязывают свое мнение силой.
На эту тему я хочу рассказать один случай, произошедший со мной несколько лет назад в Абиджане[29].
В центре города на перекресток неожиданно выехал человек на ржавом велосипеде, а проезжавший автомобиль, не сумев вовремя затормозить, сбил его. Вокруг раненого (стонавшего на земле) немедленно собралась большая шумная толпа, а водитель, вышедший из автомобиля, остановив его посреди дороги с открытой дверцей, подобно трибуну обратился к присутствующим с речью. А поскольку я стоял во втором ряду и не участвовал в споре, у меня завязался разговор с соседом. Указывая на водителя, он сказал: