Однажды Джоан привела туда Мартина — в то время его звали Бадди, Мартин приехал на мотоцикле из Индианы, где учился в колледже. Он предложил подвезти ее до работы в машине ее отца «де сото». Как всегда, он превышал скорость, то и дело поглядывая в зеркальце над рулем, не появится ли полицейская машина, — поэтому к дому Даггерсов они подъехали задолго до начала занятий.
— Не хочешь посмотреть? Здесь интересно, — предложила Джоан.
Их шаги гулко отдавались в пустом помещении. В танцевальном зале было полутемно. Они едва различали резные фигуры на потолке высотой в два этажа, обрамлявшие пустоты, откуда когда-то свисали тяжелые люстры.
— Как в церкви, — сказал Бадди. Подстрижен ежиком, в кожаной куртке, сигарета прилипла к губе, как у Марлона Брандо. Он написал уже два романа, непригодных для печати, — ужасных, с ее точки зрения, хотя ему она об этом не говорила. Но несмотря ни на что Джоан была абсолютно уверена, что Бадди станет знаменитым — когда, наконец, пошлет к черту Джеймса Джойса.
Она крепко сжала его руку, они остановились, постояли, потом поцеловались. Затем прошли через зал дальше, к сцене, где ученики Даггерсов демонстрировали свои успехи. Поднявшись на сцену, они оказались среди затененных фонарей, канатов, рабочих помостов — здесь было темно, как в царстве теней, и вся механика сцены казалась не только из другого времени, но и с другой планеты. Они снова остановились и поцеловались, он обнял ее. Потом она нащупала его руку и положила ее к себе на грудь, под свитер, и он, несмотря на свой опыт, как всегда, запутался и долго не мог расстегнуть бюстгальтер. Она чувствовала, что все ее существо рвется к нему, он прижимался все теснее. Взмахнув свободной рукой в сторону тусклого, полного призраков зала, он шепнул:
— Милая леди, вам нравится отдаваться на глазах у этих людей.
Она хмыкнула и, не отпуская его руки, повела его в другое крыло к маленькой двери в комнату, которую она обнаружила несколько недель назад. Там, опутанные паутиной, хранились старые ящики, электропровода, бумажные мешки, рассохшиеся рамы от старых декораций и повсюду стояли столы, стулья, кушетки, укрытые от пыли брезентом.
— Может быть, нам стоит порепетировать? — предложила Джоан.
Они пробрались под высокое окно, из которого падал единственный луч света, и Джоан посмотрела на часы. Еще пятнадцать минут. Она оглядывалась, не отпуская его руки со своей груди, и наконец он заметил кушетку, подошел, сбросил брезент, и, когда уже был с ней, как всегда жадный и нетерпеливый, — но и она тоже, она тоже! — Джоан спросила:
— Ну как, интересно было?
Она взглянула на Мартина — Бадди средних лет. Он привычно следил за дорогой, занятый своими собственными мыслями. Он уже давно забыл о Даггерсах, о тех временах. Его руки, держащие руль, были мягкими, даже пухлыми, но все еще сильными. Переведя взгляд на его лицо, она спросила:
— О чем ты думаешь?
Мартин, моргнув, встряхнулся, как бы извиняясь.
— Да так, ерунда, — сказал он. — О том, что Афина сказала Одиссею. Ерунда. — Вид у него был почему-то смущенный.
Она посмотрела в окно, достала сумочку, открыла, нащупала таблетку.
— Опять болит?
Это «опять» кольнуло ее, она досадливо поморщилась:
— Просто устала.
— Надо было лететь самолетом, — сказал он и, пригнувшись над рулем, взглянул на небо над крышами домов.
Небо было серое, спокойное, светлое, как озеро Эри, если смотреть на него с умолкших, опустевших берегов. Джоан подумала о Джеки Даггере.
— В термосе есть еще кофе, — сказал Мартин.
— Кофе?
— Запить таблетку.
— Не надо, уже проглотила.
Его беспомощная заботливость трогала ее. «Одиссей», — подумала она. Его доклад в Урбане был о Гомере. Она грустно улыбнулась. Как всегда, ему хотелось бы поговорить о себе. Но он, конечно, этого не сделает. Слишком хорошо воспитан. Она же, со своей стороны… Она покачала головой и снова улыбнулась.
Даггерсы занимали всю левую часть дома от входа со стороны улицы. Более красивых комнат в те времена Джоан еще не приходилось видеть, хотя в отделке интерьера не было ни большого вкуса, ни особой оригинальности. Позже она встречала много похожего в Сан-Франциско и значительно более элегантного — в Лондоне и Париже. В квартире Даггерсов все было белым — стены, ставни окон, мебель, даже цепи, на которых висели люстры. И на белом фоне свободно, непринужденно разместились картины, написанные, по-видимому, друзьями, очень любопытные и запоминающиеся, как казалось Джоан, — грязные пятна, яркие брызги, одно из полотен — белое с мелкими серыми и ярко-голубыми мазками; скульптура — прелестная абстрактная композиция из темного дерева, фигурка танцовщика из кусочков старой проволоки, копии с музейных экспонатов «мобил»— конструкция из дерева и нержавеющей стали, полки с книгами, пластинками. И огромный проигрыватель с отдельным динамиком. Кроме как у Даггерсов, Джоан нигде таких не видела. Однажды Джеки пригласила Джоан зайти, чтобы выписать чек за неделю. Но, не дойдя до кухни, Джеки неожиданно остановилась, повернулась характерным движением балерины и вдруг предложила:
— Джоан, показать вам мои туфли?
— О да, мне очень бы хотелось их увидеть! — воскликнула Джоан.
Джеки скользнула по комнате, грациозно помахивая вытянутой вперед рукой, и, подбежав к белой раздвижной стене, толкнула ее в сторону. Джоан замерла. Полки с наклоном вперед, занимавшие половину стены, были заставлены крохотными туфельками. Джеки хранила триста пар — золотых, серебряных, желтых, красных, зеленых, с длинными завязками, яркими, точно новые ленточки, с маленькими бантиками и просто черных, как подкладка кармана.
— Откуда у вас все это? — спросила Джоан.
Джеки рассмеялась.
— В основном из Парижа. — Она окинула Джоан быстрым оценивающим взглядом. Затем снова засмеялась. — Милочка, в Париж вам еще предстоит влюбиться. Там есть большой магазин, универсальный, называется «Прэнтан». Когда вы там будете, передайте воздушный поцелуй от Джеки! — Она закатила глаза. — О, французский язык!
Несколько лет спустя, когда Джоан впервые вошла в «Прэнтан» за покупками, она вспомнила Джеки и исполнила ее просьбу. И еще несколько лет спустя она вспомнила Джеки, когда, возвращаясь вместе с семьей из Европы, вышла в аэропорту «Ламберт филд» в Сент-Луисе и к ней с камерой и микрофоном подошли репортеры, проворные, профессионально бесстрастные негры из телекомпании «КСДФ», и спросили, не имеет ли она предложений по улучшению обслуживания аэропорта.
— Ну-у… — кокетливо протянула она, обворожительно улыбаясь и хлопая ресницами. (Мартин с детьми скрылся в толпе.) Потом пальчиком в дорогих кольцах постучала себе по губам и, глядя в сторону камеры хранения с вызовом, словно что-то сокровенное нехотя произнесла — Мне бы хотелось, чтобы все эти люди умели говорить по-французски.
Эту сценку показали вечером по телевидению в программе местных новостей. Ее семья, к счастью, передачу пропустила, а родственники с удовольствием сообщали по телефону, что видели Джоан по телевизору, но ее словам, похоже, никто не придал значения.
— Не знаю, попаду ли я когда-нибудь в Париж, — сказала Джоан в тот день у Даггерсов.
Джеки весело, молодо рассмеялась, хотя ей было уже сорок.
— Играйте на рояле и ни о чем не думайте, — сказала Джеки. — Если вы не поедете в Париж, Парижу придется приехать к вам.
«Интересно, куда же они девались, когда жить здесь стало слишком опасно? — подумала Джоан. — Да и живы ли еще?» Неожиданно без явных на то причин ей пришло в голову, что Пит Даггере похож на мистера Миксидоу, героя любимой книжки ее детства, в конце которой весь мир катится в бездну. Эту книжку Джоан искала повсюду, ей очень хотелось, чтобы Ивен и Мэри прочитали ее, но ни одного экземпляра книги найти не могла. Коллекционеры, у которых Мартин доставал редкие старые издания, и те не нашли и следа ее. Может быть, и Пита Даггерса, и Джеки тоже поглотила тьма? Как-то она справилась о нем в «Эбби» на Тринадцатой улице в Нью-Йорке, куда трижды приезжала посмотреть представление, называвшееся «Хуферс»[8]. На этот праздник танца собирались все выдающиеся мастера чечетки. Дожидаясь у выхода из театра, когда Мартин приедет за ней, она разговорилась с Бодженглисом Робинсоном и Сэндманом Симсом. Они танцевали прямо на тротуаре — один справа, другой слева от нее, смеясь и хлопая в ладоши, демонстрируя отдельные приемы, и она спросила, не знает ли кто из них Пита Даггерса. Сэндман закатил глаза и приподнял шляпу, будто хотел заглянуть в нее.
— Даггере, — сказал он, роясь в памяти.
— Вы говорите, этот человек работал в Сан-Луи? — вмешался Бодженглис.
— Я была аккомпаниатором у его жены, она преподавала в балетной школе, — сказала Джоан.
— Даггере, — сказал Сэндман, — что-то очень знакомое.
— Белый, женатый на учительнице танцев, — произнес Бодженглис, прикрыв рукой рот. — Что-то такое я припоминаю.
— Даггере, — повторял Сэндман, поглядывая на освещенное уличными фонарями небо, — Даггере…
— Он развивал бешеный темп, а потом неожиданно замирал на месте, — сказала Джоан. — Превосходный танцор.
— Даггере, — задумчиво проговорил Бодженглис. — Наверняка я его знаю. Провалиться мне на этом месте. Держу пари, что вспомню.
Они остановились на ночь в шестидесяти милях от Сент-Луиса в мотеле «Рамада инн», новой бетонной коробке, засунутой в рану черной земли, где еще совсем недавно была ферма. Мартин заснул, а Джоан села в постели, ожидая, когда начнет действовать димедрол. На гладком, как зеркало, ореховом туалетном столике лежала рукопись Мартина «Справедливость у Гомера и ложь по законам искусства». Хотя он уже выступал с этим докладом, текст снова пестрел поправками. Его нужно было еще «доработать», сказал он, потом, отчаявшись, отложил рукопись в сторону и, поцеловав ее, как обычно, в щеку, лег спать. Он, конечно, вставит этот опус в какую-то книгу или напишет на эту тему роман или рассказ. Он без конца совершенствует свои творения, подобно богу бабушки Фрэзьер, с холодными, как лед, глазами и сурово сжатым ртом, или подобно богу, не имеющему снисхождения. Мелькнуло воспоминание — нью-йоркский доктор, который понес какую-то чепуху о «необходимости прибегнуть к помощи психиатрии и волшебной силе молитвы»; она усилием воли отбросила эту мысль. Потянувшись к рукописи Мартина, двумя пальцами придвинула ее к себе и взглянула на первые строки. «В Древней Греции», — писал он. Дальше шло что-то непонятное, вероятно, по-гречески.