Карлос с удовольствием представил себе, как через полчаса взрыв расшвыряет эти машины. Пристроив мину, они прошли еще немного вдоль машин и затаились. Теперь часовой шел обратно, тихо насвистывая себе под нос и похлопывая рукой по крыльям грузовиков. Когда он поравнялся с ними, Ян уверенным движением обхватил часового и, зажав ему рот, свалил. Винтовка глухо стукнула о крыло машины...
– Не шуми, – угрожающе прошептал Карлос, засовывая солдату в рот свой шейный платок и стягивая ремень на его запястьях.
– Как пойдем? – спросил Карлос.
– За парком сразу подымемся в лес...
Ян стоял спиной к заднему борту большого крытого грузовика, когда чья-то тень бесшумно поднялась оттуда и тяжелый приклад обрушился на его голову. Большое тело Яна без звука рухнуло на землю. Все произошло так неожиданно, что Карлос не сразу понял. Но кто-то выпрыгнул из кузова и оказался перед ним. Карлос выхватил пистолет и двумя выстрелами в упор покончил с обоими своими противниками. Затем он опустился на землю и ощупал разбитую голову Яна.
– Ян, ми керидо[9], Ян! – скорбно прошептал он, убедившись, что друг его мертв.
Выстрелы Карлоса всполошили поместье. Захлопали двери, послышались голоса и топот бегущих людей. Горе, отчаяние, ярость – все смешалось в голове Карлоса. Что делать? Мстить. Уходить, оставив тело Яна врагам? Унести его он не сможет, но он не уйдет так просто! Отстегнув две гранаты, он бросил их через грузовики в мечущихся на площадке людей. Он кинулся в чащу парка, перемахнул через пролом в стене и чуть ли не на четвереньках стал быстро подниматься по крутому, заросшему цепкими кустами склону. Горькие слезы текли по его щекам. Все выше и дальше уходил он, не чувствуя боли в разодранном ветками лице...
Глухой, рокочущий взрыв, повторенный эхом горных долин остановил его. Вот взорвалась последняя мина Яна, и там, где внизу была Ла-Гранха, вспыхнуло зарево пожара. И после смерти Ян разил врагов!
Карлос забился в кусты под скалой на склоке Мухер Муэрта, прилег на камни. В голове была тяжесть. Усталость сковывала его. Потом он не мог вспомнить этих часов под скалой. Не то спал, не то был в оцепенении. Под вечер он сполз к роднику и долго пил холодную воду, а потом пошел напрямик к хребту, за которым была Раскафрия.
Уже ночью подошел он к таверне, где мы их ждали. Как и тогда, в камине тускло горел уголь. Ленивые фиолетовые огоньки медленно лезли из жара, бросая на стены колеблющиеся тени людей, сидевших вокруг очага. Карлос открыл дверь, все обернулись.
– Ян Рубио погиб... – тихо сказал он и опустился на колени, как в церкви.
Да, успех этого похода был оплачен гибелью Яна. Я долго не мог забыть этого человека, которого знал на протяжении всего лишь нескольких дней. Война сразу же показала мне свое кровавое лицо...
Карлос Чико стал моим "телохранителем" – он всегда ездил со мной, готовый вступить в схватку с убийцами из "пятой колонны", франкистами, охотившимися на пустынных дорогах и в темных улицах за советскими и другими добровольцами.
Прошло неполных два года со времени похода к Ла-Гранхе, и отважный испанский комсомолец Карлос Пинтадо, прозванный Чико, погиб в феврале 1939 года, сражаясь на улицах Мадрида, когда предатели Касадо и Миахи восстали против республики и сдали столицу франкистам. Я свято храню его фотографию, где он снят с непокрытой головой, в простой рубашке с боевыми ремнями крест-накрест...
Потом было много походов, они чередовались одни за другим. В густонаселенной небольшой Испании днем двигаться было опасно, а поэтому когда мы уходили на несколько суток, то обычно устраивали дневки в укрытых местах, в узких лощинках, окруженных холлами, или на склонах, усеянных гранитными глыбами и кустами. Наши наблюдатели сидели на высотках, со стороны возможных подходов. В светлое время дня часами рассказывали друг другу разные истории. Среди бойцов отряда были неутомимые, изобретательные рассказчики. Лежа на сухой земле в тени под кустами, смотрели на небо, но которому плыли облачка, похожие на куски белой ваты, парили орлы. Кругом трещали кузнечики. В кустах гнездились птицы, и их нежное щебетание слышалось со всех сторон. Они стремительно носились над кустами и, внезапно обнаружив нас, на мгновение застывали, трепеща крылышками, а затем исчезали, уносясь прочь. От окружающего пейзажа веяло таким безмятежным покоем, что ожесточенная война на этой земле уходила из сознания.
МЫ ДЕЙСТВУЕМ НА МАДРИДСКОМ ФРОНТЕ
Сыроежкин не засиживался в тылу (хотя понятие тыла в то время в Испании было весьма относительным). Под властью республиканского правительства находилась меньшая часть Испании, целиком доступная вражеской авиации. В городах при каждом удобном случае проявляли себя в диверсиях и вредительстве подпольные вражеские группы; так называемая "пятая колонна".
Приезжая в отряды, Григорий часто отправлялся с группой па выполнение заданий. Перед этим он обязательно сам изучал местность, переходил с одного наблюдательного пункта на другой и безошибочно определял, где безопасней перейти линию фронта, а ночью шел с группой "на ту сторону". Чего только не случалось с нами в этих походах!..
Однажды дождливой ноябрьской ночью мы возвращались из похода на реку Хараму. Машину вел матрос Игнасио, рядом с ним сидел мой постоянный спутник автоматчик Таба, отважный боец-болгарин, пришедший к нам из интернациональной бригады.
Мы с Гришей сидели на заднем сиденье удобного большого лимузина "испано-сюиза", мчавшегося по пустынной дороге со снятым глушителем. Проехали Аранхуэс, направляясь к Чинчону.
Дождь усиливался. Спустившись в темную долину, Игнасио спутал дорогу и, повернув налево, повел машину в сторону Сесеньи, занятой фашистами. Мы взяли подъем и выскочили на открытое плато. Кругом мрак. За ревом мотора мы не услышали выстрелов кавалерийского разъезда мавров, и только свист близко пролетавших пуль заставил Игнасио остановить лимузин. Послышался топот скакавших лошадей.
Не успел я сообразить, что произошло, как Гриша сунул в карман пару гранат, Схватил свой крупнокалиберный пистолет и, выскочив из машины, скрылся в темноте.
– Разверни машину! – крикнул он мне.
Таба побежал за ним, а я, выйдя на дорогу, стал помогать Игнасио разворачивать на узкой дороге громоздкую машину. Сделать это было совсем не просто. Два раза мы едва не вогнали наш автомобиль в кювет, из которого вряд ли выбрались бы без посторонней помощи.
Вблизи раздался треск автомата Табы, а за ним Два разрыва брошенных Гришей гранат, Мавры ответили воем и нестройной стрельбой. Наконец Игнасио удалось развернуть машину. Гриша и Таба появились из туманной мглы и вскочили на подножки. На предельной скорости Игнасио погнал автомобиль назад. Вдали на дороге был виден свет красного фонаря. Мы остановились и нас окружили вооруженные солдаты, охранявшие эту злосчастную развилку дорог. Здесь не было сплошной линии фронта. Шел дождь, охрана сочла за лучшее укрыться в шалаше и спать, полагая, что в такую ненастную ночь никто шататься по дорогам не будет. Когда же мимо них с ревом промчалась машина, они решили, что это перебежка к противнику. Подобные случаи бывали. Теперь же кто то мчался со стороны франкистов! Капрал приказал перегородить дорогу. С недоверием слушали солдаты нескладное объяснение Игнасио, признававшегося в своей ошибке. Но Таба вмешался в разговор, коротко объяснив, что в машине два русских товарища – военные советники. Это рассеяло сомнения патруля, и, пожелав нам счастливого пути, капрал разрешил следовать дальше. Когда я хотел вмешаться в разговор с патрулем, Григорий удержал меня, сказав: "Пусть они сами договорятся...".
Казалось, ничто не может вывести Григория Сыроежкина из равновесия. Все его поступки и действия обычно были неторопливы, порой казались медлительными и даже ленивыми. В любой обстановке он ориентировался мгновенно, принимай нужное решение. У него было скромное образование (да и никто из нас в то время не мог похвастаться ученостью), и тем не менее в его манере говорить было что-то от ученого; в суждениям осторожен, не спешил с выводами, взвешивал каждое свое утверждение, и в спорах всегда у него был убедительный довод.
В июне 1937 года, вскоре после гибели на фронте под Уэской командира 12-й интернациональной бригады генерала Лукача – венгерского писателя Матэ Залки, мы с Григорием выбирали на Гвадалахарском фронте место для ночного перехода одной из наших групп. Мы переезжали с одного наблюдательного пункта на другой, пока не оказались на Французском шоссе, проходившем по плоскогорью между двумя долинами, расположенными восточнее деревушки Гаханехос.
Местность была совершенно открытой, и с дальних высот противник просматривал участок шоссе, примыкавший к передовой. Игнасио поставил машину за полуразрушенным домом, а мы пешком прошли к наблюдательному пункту. Заметив наше возвращение, он вывел машину на шоссе и поджидал нас. В этот момент послышался выстрел 88-миллиметровой немецкой пушки, затем свист приближающегося снаряда, а за ним, несколько в стороне от дороги, его разрыв, примерно на уровне домика дорожного мастера. Едва мы тронулись с места, как вражеская батарея открыла беглый огонь. Снаряды стали рваться с обеих сторон шоссе. В моем сознании со всей отчетливостью возникла обстановка недавней гибели Матэ Залки. Я крикнул Игнасио: "Пронто!"[10]. Но этот обычно спокойный и немного флегматичный человек, видимо, тоже был взволнован и, как иногда бывает в подобных ситуациях, нечаянно заглушил мотор.
Я взглянул на Григория, сидевшего рядом со мной. Он спокойно закуривал сигарету. Затем локтем руки уперся мне в грудь, заставляя распрямиться. Оказывается, слыша свист летящих снарядов, я машинально нагнулся.
Наконец Игнасио вновь включил двигатель, и мы тронулись с места. Но не успели проехать и нескольких десятков метров, как очередной снаряд разорвался впереди прямо на шоссе. Со свистом пронеслись осколки, и один из них, видимо, совеем маленький, разбил переднее стекло нашей машины. Выключив скорость, Игнасио выскочил наружу и бросился в кювет, а за ним и я, Григорий и Таба, два невозмутимых человека, оставались на своих местах. Каждый миг ждал я попадания снаряда в машину и не мог преодолеть в себе этого чувства – ведь так погиб Лукач! Теперь от наблюдателей противника наш автомобиль был закрыт домиком до