Единственной ценностью в квартире была большая, сделанная в форме сундучка, коробка с шахматами. Каждая фигурка, изготовленная из бронзы, черного дерева, слоновой кости и перламутра, имела вид человечка в старинном одеянии. Пешки-солдаты, воины на слонах, рыцари в доспехах, звездочеты на башнях, всадники, королева-ферзь с роскошным воротником и диадемой на распущенных волосах, величественный король в мантии. Для полного комплекта не хватало четырех фигурок: черного ферзя, двух белых пешек и белого короля. Наверное, потерялись в годы войны, блокады, а может, и революции.
Грёза работала в социальной службе, получала копейки, но не роптала и не переносила недовольство жизнью на своих подопечных. Собственно, никакого недовольства она и не испытывала: крыша над головой есть, на кое-какую одежду и еду хватает – что еще надо? Годы, проведенные в детском доме, научили ее ценить одиночество и довольствоваться скудными дарами судьбы. Ей хотелось бы иметь семью, близких людей рядом, но только если они не станут ее притеснять, навязывать свои принципы и заставлять ее делать то, что другие считают правильным.
Грёза росла в шумном, разношерстном коллективе, где каждый – от воспитанников до воспитателей и спонсоров – стремился так или иначе подавить ее индивидуальность и привить «общественную мораль». Она чудом избежала усредненности и сумела сохранить свое лицо. Она не хотела больше быть обязанной никому и возненавидела благотворительность. Она тяготилась коллективными празднованиями и мечтала об уединении. Она хотела сама себе покупать подарки, а не получать их из рук представителей различных фондов и церкви. Она жаждала зарабатывать на жизнь собственным трудом и не нуждаться в подачках. Она имела в душе достаточно милосердия, чтобы оказывать его другим, а не получать самой. Она невыразимо устала от сочувственных взглядов, горестных вздохов и покровительственных напутствий. По ночам ей снилась свобода – от всевозможной опеки, от чужого куска хлеба, от необходимости подчиняться и ломать себя.
Возможно, поэтому Грёза с удовольствием ухаживала за немощными стариками, которые были рады ее участию, доброму слову, нехитрой заботе и видели в ней желанного собеседника, близкого человека, призванного скрасить их печальный близкий уход. Она была их ангелом, их прощальной благодатью, и это ей нравилось. Некоторые старики имели семью, детей, которые совершенно забыли и забросили их; некоторые давно потеряли родных и отвыкли от ласки и человеческого тепла, озлобились, замкнулись, погрязли в своем одиночестве и болезнях. Все они напоминали Грёзе о милосердии и любви, в которых человек особо нуждается как в первые, так и в последние свои дни на земле. Почему приход в этот мир и уход из него наполнены болью?
Ответа на этот вопрос Грёза не знала. Как не знала она многих вещей: счастливого детства, родителей, хорошего отдыха, возможности покупать и носить красивую одежду, есть то, что хочется, а не то, что дешевле, и еще… бесчисленных естественных проявлений дружбы, понимания и приятия. У нее не было домашних животных, смешных коллекций значков или марок, альбомов с семейными фотографиями, личных игрушек, велосипеда, коньков, роликов… Легче перечислить то, чем она владела, чем то, чего судьба ее лишила. Только теперь, когда Грёза вышла из стен детского дома и получила профессию социального работника, у нее появились свои деньги, свое жилье и даже кот Никон, доставшийся ей в наследство вместе с квартирой.
Могла ли она добровольно расстаться хоть с чем-нибудь из сих благ, включая пропахший многолетней пылью и средством от моли хлам? Для нее этот ветхий, переживший свою хозяйку скарб являлся вовсе не рухлядью, а символом некоего домашнего очага, якоря, который определяет место человека в суете и лихорадке современного мира. Каждый корабль должен иметь свой причал, куда он может вернуться из любых странствий и где каждая доска, каждый проржавелый крюк и обросший водорослями камень – священны.
После смерти Фаины Спиридоновны девушка взяла на попечение двух оставшихся в доме старушек – убирала у них в комнатах, носила белье в прачечную, готовила диетическую пищу, приносила им продукты и лекарства, вызывала врача, выслушивала их исповеди, советы и жалобы, потакала их капризам.
По вечерам Грёза приходила к себе, на скорую руку готовила ужин, кормила Никона и включала телевизор. Лежа на диване с просевшими пружинами и рассеянно взирая на экран громоздкого допотопного «Рубина», она отдыхала.
– Купи себе новый телик! – неоднократно предлагал сосед. – Не хватает денег, я одолжу. Или возьми в кредит.
Парень торговал на вещевом рынке кроссовками, получал приличную зарплату и время от времени преподносил симпатичной соседке подарки – то конфет купит, то фруктов, то вина. Грёза принимала его подношения настороженно и не отказывалась только из-за старушек, которых тайком подкармливала из своих запасов. Но взять у Виктора деньги на телевизор она не решалась, а слово «кредит» вызывало у нее панический страх.
– Не надо мне телевизора, – упрямо отказывалась Грёза. – Да и смотреть нечего. Мыльные сериалы я не люблю, а от хороших фильмов только слезы проливаю. Лучше не бередить душу.
– Сходила бы куда-нибудь, – удивлялся парень ее несговорчивости. – На дискотеку, например. Не надоело со старыми бабками возиться да сидеть одной вечерами, как сыч в дупле? Потанцевала бы, знакомства завела!
– Зачем?
– Разве тебе не скучно?
– Нет, – отвечала Грёза, широко распахивая большие карие глаза.
Это была чистая правда. Одиночество ее не тяготило, скорее радовало. И потом, Грёза еще в детдоме избавилась от иллюзии, что, находясь среди людей, обретаешь радость общения. Наоборот – только острее чувствуется отчуждение, разница между ними и ею. Сверстники Грёзы интересовались простыми вещами – повеселиться, что означало выпить, закусить и попрыгать под незатейливую музыку; подыскать легкий заработок; пробежаться по магазинам; облачиться в модные шмотки; помечтать о красивой жизни, чтобы потом устроить свою по общепринятым меркам: семья, дети, работа. В лучшем случае – карьера; в худшем – рутина, заботы, болезни, бессмысленная суета, неудовлетворенность, раздражение, сигареты, алкоголь. Или совсем безнадежный вариант – наркотики.
Ухаживая за стариками, Грёза постоянно имела перед собой наглядный печальный финал бесплодно прожитой жизни. А какими они должны быть, плоды?
Однажды она поделилась своими мыслями с соседом. Тот слушал, озадаченно потирал затылок, посмеивался.
– Вот ты, Витя, чего от судьбы ждешь? – спросила она в заключение.
Парень долго молчал, моргая глазами.
– Имя у тебя странное, – наконец пробормотал он. – И сама ты… чудная какая-то. Думаешь, если вот так мозги себе сушить, то получишь от жизни необыкновенный подарок? Манна небесная на тебя посыплется? Или заморский принц прискачет на белом коне, предложит руку, сердце и родовой замок в придачу? Ох и обломаешься ты, девушка! Жалко мне тебя.
Грёза умолкла и с тех пор предпочитала говорить с Виктором только на привычные темы – о бытовых неурядицах, которых в старом доме было пруд пруди; о ценах на продукты и коммунальные услуги; о погоде и здоровье. Иногда парень помогал Грёзе вывести пожилых дам на прогулку, чинил вышедшую из строя сантехнику, вкручивал лампочки, забивал гвозди и точил ножи.
– Что бы мы без тебя делали? – вздыхала она.
Оставаясь одна, Грёза запиралась в комнате и предавалась развлечению, которое придумала сама и которое весьма ей полюбилось, – доставала сундучок с шахматами, расставляла на доске изящные фигурки… передвигала их, говорила за них, разыгрывала короткие сценки. Гордые рыцари, королева, король, воины-пешки будили в ее воображении смутные картины то ли прошлого, то ли чего-то далекого, навеянного чтением желтых истрепанных журналов покойной Фаины Спиридоновны. Ей представлялись пышные балы, рыцарские турниры, гулкая темнота дворцовых коридоров, чад и копоть факелов под каменными сводами, мраморные скамейки в зарослях цветущего миндаля, тихий любовный шепот, горячие прикосновения, страстное томление в крови. Эти путешествия в сумрачный, полный волнующего ожидания мир так увлекали молодую женщину, что она с трудом заставляла себя оторваться от магических фигурок, вернуться к привычной повседневной жизни: квартире с облупленным потолком и трещинами на стенах, к выщербленным лестницам, скрипучим полам, сырости, завыванию холодного ветра за окнами, больным капризным старушкам, беготне по магазинам, уборке, стирке, запаху лекарств и запущенного жилья, к своему беспросветному одиночеству.
– Ты же красивая! – говорил ей Виктор. – Привести тебя в порядок, приодеть, подкрасить – от мужиков отбоя не будет!
– Зачем мне это? – искренне недоумевала Грёза.
Но все же подходила к зеркалу, украдкой рассматривала себя, оценивала придирчиво, строго. Рост нормальный, не высокий и не низкий – средний; фигура, пожалуй, слишком тонкая, худощавая. Волосы густые, цвета ореха; если их распустить, а не закалывать в тугой узел на затылке, то они шелковистой волной лягут на плечи. Шея длинная, лицо, правда, невыразительное, даже какое-то изможденное – бледное, тени под глазами, никакого намека на румянец. Зато глаза хороши – выразительные, большие, блестящие, как спелые каштаны, а вот губы… великоваты.
– Тьфу ты! – опомнившись, возмущалась Грёза. – Что это мне взбрело в голову стоять перед зеркалом и рассматривать себя, словно портрет в полный рост?! Неужто делать больше нечего?
Но странные, сладкие мысли уже закрались в ее сердце, отравили его колдовским дурманом, глупой романтикой…
Мрачный колодец серых стен, грязные стекла чужих окон и квадрат асфальта внизу – вот и весь вид во двор из квартиры Ольги Евлановой. Она уже несколько лет была прикована к инвалидной коляске, ее дни стали ужасно длинными, а ночи – нескончаемыми. У нее появилась уйма времени для раздумий, горьких или приятных.
Способность самостоятельно передвигаться Ольга потеряла в результате автомобильной аварии. Маршрутка, в которой она ехала вечером с работы, врезалась в грузовик. Ольга очнулась на снегу: ее выбросило из салона, и только благодаря чуду она осталась жива. Чудеса просто так не происходят – значит, Ольга должна была еще что-то сделать, раз судьба от