Кратко — самообладание уже возвратилось к нему — консул изложил компрометирующие факты. Услышав имя Хосе, полицейский вмиг утратил вид спокойной бдительности. Когда консул закончил, сержант в нерешительности изучал носки своих ботинок.
— Плохо дело, — вымолвил он. — Вы уверены, что тут нет никакой ошибки? Я знаю этого Хосе Сантеро. Может, он и бывает иногда… несдержан, но… украсть?..
Консул выпрямился, приняв обычный официальный вид.
— Вы позволяете личным чувствам влиять на свои служебные обязанности?
— Нет, нет, сеньор, — поспешно ответил сержант. — Давайте сначала с ним поговорим.
Они вошли в столовую, где, стоя, застыв в страдальческом недоумении, их ждал Хосе.
Глава 17
Для Николаса будто солнце выглянуло из-за туч, когда ему разрешили одеться и спуститься в столовую позавтракать вместе с отцом и профессором Галеви. Это было избавлением от полного одиночества, от холодного, впивающегося в грудь края подноса, с которого он ел, не ощущая вкуса, напряженно прислушиваясь, не донесутся ли снизу новые, таящие опасность звуки. Он чувствовал, что отец и профессор что-то от него скрывают, тем не менее, напряжение последних дней несколько спало, что было довольно неожиданно, и их общество не было ему неприятно. Профессор, откусывая намазанный маслом гренок, не умолкая, говорил с Николасом, сохраняя на лице уклончивую улыбку, словно вчерашнего допроса никогда и не было. Отец несколько раз незаметно выглядывал из-за листов «Эха Парижа», и в его по-прежнему отстраненном взгляде сквозил намек на примирение. Когда, покончив с завтраком и напряженно выпрямившись на стуле, Николас ожидал его приказаний, консул с деланной строгостью сказал:
— Тебе, наверное, хочется пойти в сад… Ты давно не гулял. — И, повернувшись к Галеви, он так же подчеркнуто сдержанно произнес: — Сегодня я не пойду в офис раньше полудня. Не посмотрите ли заключительную часть моей рукописи, если, конечно, это не слишком утомительно.
— С удовольствием, друг мой! — ответил Галеви, деликатно промокая губы салфеткой.
Они встали. Николас весь дрожал — эти сеансы наверху не прошли для него бесследно, ноги едва держали его. Но он взял себя в руки, спокойно направился к входной двери, и в следующую минуту был уже на крыльце.
До чего же хорошо было снова очутиться на улице, ощутить себя свободным после заточения — раздув ноздри, он вдохнул свежий аромат бриза. Разумеется, ни в коем случае нельзя сразу бежать к Хосе! Медленно, стараясь быть как можно незаметнее, он брел вдоль травянистого бордюра, останавливаясь через каждые несколько шагов и нюхая цветы. Один из розовых круглых камешков, окаймлявших дорожку, откатился в сторону — он аккуратно положил его на место. Он наблюдал, как улитка с выставленными рожками тащит куда-то бочонок своего замка, оставляя за собой серебристый след. Краем глаза он увидел, как из дома появился профессор Галеви, неся в руках клетчатый плед и пакет с драгоценной рукописью о Мальбранше. Когда психолог удобно устроился в шезлонге возле беседки, Николас бочком направился в сторону конюшни, куда его уже некоторое время манил стук топора.
Но там его ждало разочарование — это Гарсиа, закатав рукава, орудовал мачете, и Николас встревожено поспешил вокруг каретного сарая к новому рокарию. Рокарий выглядел прекрасно, нежно-зеленые листья папоротника уже покрыли камни с прожилками слюды. Но Хосе и там не было. Ускоренным шагом Николас прошел за олеандрами, пересек заросли мирта, свернул к пустому сараю и катальпе и, наконец, замкнув круг, опечаленно вернулся к беседке.
Уютно укутавшись, с трудом удерживая тяжелую стопку листов, скрепленных полосками металла, профессор, казалось, был так погружен в чтение, что неловко было его беспокоить. Но, поколебавшись, Николас всё же решился подойти. Галеви посмотрел на него поверх пенсне.
— Извините, сэр… Вы не видели большую лейку?
— Нет, — добродушно ответил профессор. — А ты?
— И я не видел. Но петунии нужно срочно полить.
— Что ты говоришь?.. Ну так найди ее.
— Я не знаю, где стоит лейка… А если бы и знал, она слишком тяжела для меня.
— Тогда выбрось это из головы.
— А как же петунии? Кто-нибудь должен о них позаботиться.
— Думаю, с ними ничего не случится.
Николас молча смотрел на профессора, чей взор снова был устремлен на бесценную рукопись. Не поднимая головы, тот произнес:
— Дитя мое, предлагаю тебе продолжить прогулку. Мы побеседуем вечером. А пока прошу меня не беспокоить.
Мальчик, понурившись, отошел. Со двора по-прежнему доносились удары топора, и он решил, что сможет незаметно подойти к заднему крыльцу. Вопреки необъяснимому поведению Магдалины накануне, казавшемуся теперь таким далеким и нереальным, он всё-таки считал её своим другом.
А вот и она на крыльце перед открытой кухонной дверью, ощипывает лежащую у нее на коленях курицу. В темноте кухни блестят на полках медные кастрюли, в очаге потрескивают ветки розмарина. Мальчик остановился и, засунув руки в карманы, смотрел на Магдалину сквозь окутавшую ее метель. По резким, злым движениям поварихи он понял, что та не в духе, но все-таки спросил тихо и умоляюще:
— Магдалина… Где Хосе?
Она гневно мотнула головой и с силой перевернула бедную птицу на спину, открыв ее синюю натянутую грудь.
— Уходи. Я ничего не знаю. Я не хочу ничего знать. Я день и ночь работаю… Тружусь как рабыня. — Неожиданно голос ее зазвенел и чуть не сорвался: — Ты слышишь меня? Уходи!
Николас ушел. Он пробрался сквозь живую изгородь из увядшей мимозы, шагая прямо по ковру из облетевших цветов, и вышел к утесу. Там, усевшись на каменную ограду, он грустно уставился на пустой залив. Ничего страшного, сказал он себе… Всё в порядке… Хосе скоро вернется, его, наверное, послали куда-нибудь с поручением.
Дымок сигареты заставил его обернуться и, вздрогнув, он едва не свалился. Гарсия, в сандалиях на веревочной подошве, бесшумно подошел со стороны конюшни с дымящимся окурком в желтых пальцах и встал рядом с Николасом, любуясь видом.
— Море, — изрек он. — Такое величественное. Лежит, как огромный зверь, и лижет свои лапы.
Превозмогая непроизвольную дрожь, мальчик сидел на камне, съежившись.
Дворецкий лучился необъяснимым счастьем, явно не скрывая непривычно приподнятого настроения. Он глубоко затянулся сигаретой, и зрачки его узких глаз сверкнули от удовольствия.
— Полезно побыть одному… Без этих заурядных смешных людей… Наедине с вечностью. Я знаю море. Я прошел все океаны. Я дрейфовал в раскаленном Саргассовом море. Водоросли… водоросли… зеленые водоросли под пеной на поверхности цепляются, как щупальца осьминога. — Отбросив окурок, он вынул из заднего кармана пачку бумаги и холщовый кисет, дернул острыми зубами за шнурок и стал одной рукой сворачивать новую сигарету.
— Я думал, вы были солдатом, — дрожащим голосом сказал Николас.
— Да кем я только не был! И матросом тоже. Не по своей воле. Два года в море! Не веришь? — Он вытащил руку из расстегнутой рубашки и, резко повернувшись, обнажил спину — гладкая кожа была сплошь исполосована белесыми шрамами. — Видишь, как меня секли? Секли, пока кровь рекой не полилась. А за что, спрашивается? Но им так и не удалось меня сломить. Никогда. Мне принесли хлеб и воду, а я сидел в камере, как король на троне.
— В камере? — Николас ахнул. Он был напуган, как птенец, но и очарован не меньше. — Вы были в тюрьме?
Гарсиа вдруг застыл, тяжело уставившись на Николаса. Огонек спички опалил ему пальцы, но он этого даже не почувствовал.
— Не лезь в мои дела, — пригрозил он; прикурил и громко захохотал. — Тюрьма… Неплохо было бы в тюрьме, как считаешь?
— Нет… — пролепетал Николас.
— Нет? — засмеялся Гарсиа. — Наконец-то ты правду говоришь! Знаешь испанскую тюрьму, где по стенам течет, а по тебе ночью бегают тараканы большие, как крысы? Где от одной только вонючей темноты сердце останавливается? А эта высокая стена, на которой стоят люди с винтовками, кажется, отделяет тебя даже от неба. Смотри, не попадайся, маленький господин. Будь умный, как я, и оставайся снаружи.
— Да, я буду! — пылко согласился Николас. — Кому захочется попасть в такое место?
— Ого! — еще сильнее развеселился Гарсиа. — Ну, ты даешь сегодня, маленький господин. Ясно, никому не хочется. Но иногда тебя вынуждают. Приходит полиция, защелкивает на человеке наручники и забирает. — И помолчав, он мягко прибавил: — Вот, как вчера.
— Вчера? — озадаченно повторил Николас.
— А ты не знаешь? — Гарсиа больше не смеялся, он устремил на мальчика ироничный, бесчеловечный взгляд, его зрачки сузились в точку, почти исчезли, а крапчатые радужки плавали в зеленоватом свете, как водоросли в грязном пруду, мерцая неприкрытой злобой. — Хосе вчера забрали в казармы… Он украл у твоего отца.
Николас отшатнулся, будто его ударили, потерял равновесие и свалился с ограды.
— Нет, нет! — прошептал он, силясь встать на колени.
— Это правда, — провозгласил Гарсиа зловещим шепотом, повергшим мальчика в ужас. — Он в тюрьме. Получит лет пять, не меньше. Твой Хосе вор! — Он повысил голос и с силой ударил себя кулаком в грудь, как в барабан. — Не будь глупцом, не стой у Гарсиа на пути! Он тебя уничтожит. Человек — среди себе подобных. Король — на троне. Имеющий уши да услышит!
Некоторое время он стоял, откинув голову, резко выделяясь на фоне опалового неба, потом, не говоря ни слова и лишь взглянув на Николаса со скрытой угрозой, повернулся и пошел прочь.
Николас стоял, будто окаменев, с сильно бьющимся сердцем, потерянный и всеми брошенный. Ему стала понятна снисходительность отца, исключительная покладистость профессора, возвышенное настроение Гарсиа — картина утра была завершена. Хосе в тюрьме… Вор… Нет, нет, никогда, — думал он с душераздирающей болью — никогда его не заставят в это поверить. Пусть он мал и ничем не может помочь, но его не сломить! Они не заставят его утратить веру в друга.