тяпкой рассаду, это, естественно, равнялось тому, что ты на поле боя нечаянным выстрелом убил боевого друга. Одно такое событие ярко запечатлелось в моем мозгу. Однажды во время работы в деревне одна близорукая соученица срубила тяпкой ростки рассады. Ее одноклассники устроили собрание ее критики. Она, заикаясь, объясняла: «Я была невнимательна, не сосредоточилась...» Услышав такое объяснение, все соученики наперебой стали возмущаться: «А почему ты не сосредоточилась? То, что ты сделала, равносильно убийству боевого друга в своих рядах! Ты преступница! Твоя тяпка обагрена кровью боевого товарища!»... Довели ее до того, что она два дня не ела. Держа в руках те ростки, она, обливаясь слезами, твердила: «Я была невнимательна, простите меня. Я была невнимательна, простите меня»...
Впоследствии, в годы «культурной революции», поступкам, к которым приводило такого рода мышление, не было конца. Я и сейчас помню, что верил в возможность «вырастить» поколение людей почти одной модели, для этого надо отгородиться от внешнего мира, всех детей, родившихся, например, в 1987–1988 годах подвергнуть «специальному» воспитанию в любом каком-либо избранном направлении, и через 20 лет получим поколение людей, искренне верящих в то, что им привили. И в этом не будет ничего удивительного.
К моему стыду я, учащийся средней школы, очень интересовавшийся делами своей страны и всего мира, весть о «великой пролетарской культурной революции» получил от сборника старья дяди Лу. В тот день он переступил порог нашего дома и, расплывшись в широкой улыбке, без всяких предисловий выпалил:
— Эй, слушайте, надо снова браться за дело!
Мать, я, двое младших братьев и сестра как раз сидели за столом на кане и ужинали. На столе, как обычно, у каждого была пиала кукурузного зерна, пампушка, тарелка соленых овощей, блюдце с соевым соусом, головка лука.
Мать с пиалой в руках, подняв голову, взглянула на дядю Лу, неторопливо спросила:
— За какое? Опять за санитарию?
Несколько дней назад нам из психиатрической больницы прислали счет с просьбой быстрее внести плату за лечение брата — триста с лишним юаней. Часть денег мать заняла, но нужной суммы еще не набрала; несколько дней сильно переживала, ходила хмурая, расстроенная, сама не своя.
Что касается меня, то я как школьник был занят проблемами оказания помощи вьетнамскому народу в его борьбе против Америки, а также взял на себя заботы по переустройству домашнего очага семьи Цзяо Юйлу из Ланькао после его смерти. В то же время я был на перепутье, раздумывал, как мне быть дальше: продолжать учебу в школе или прервать ее и поступить на временную работу, помогать семье. Я знал, что мать совсем без энтузиазма воспринимала требования уличного комитета о ежегодных весенних санитарных проверках.
— Уважаемая невестка, я говорю о желании многоуважаемого председателя Мао начать новое движение! Во всех больших делах в Поднебесной то, что давно едино, надо разобщить, а то что давно разобщено, надо объединить, — безапелляционно, в высшей степени торжественно, как крупный политик, заявил Лу.
— Не болтай, если люди услышат, то подумают, что распускаешь ложные политические слухи, вносишь смятение в души людей! — предостерегла его мать.
— Эх, уважаемая невестка, я человек, которого сняли с должности за ошибки, неужели я осмелюсь еще и распускать политические слухи? Я сегодня собрал кипу газет, среди них «Бэйцзин жибао» с большой критической статьей. Разве движение 57-го года начиналось не с газет?
— А-а-а, — мать протяжно вздохнула, рассеянно ответила, — если снова надо начинать, то многоуважаемый председатель Мао должен об этом позаботиться. Если он считает, что надо начинать, то пусть он и начинает.., — помедлив, она спросила, — дядя Лу, ты можешь помочь мне, занять денег? Надо уплатить твоему племяннику за лечение...
— Это ..., — Лу остановился в нерешительности, потом успокаивающе сказал, — я помогу тебе найти способ. Не беспокойся, когда телега уперлась в гору, надо искать дорогу... Я вижу, что деревушка Саньцзяцунь попала в тяжелое положение! От судьбы не уйти!
— В деревне снова стихийное бедствие? — мать опять вздохнула, с печалью в голосе спросила, — В ЦК так много кадровых работников, и что, некому внести предложение многоуважаемому председателю Мао, чтобы не начинал движение? Сначала надо справиться с бедствием!
— Да не о бедствии в деревне я говорю. Когда я говорю о деревне Саньцзяцунь, я имею в виду деревню Унаньсин, — это был кивок в мою сторону. — Какая еще звезда?[4] Разве компартия не выступает против суеверия? А может быть ты говоришь об астрологии? — разъяснение дяди Лу еще больше сбило мать с толку, напустило туману. Она с тревогой посмотрела в его сторону, полагая, что он снова хватил лишнего.
Дядя Лу действительно выпил, но я видел, что он не пьян.
— Как бы долго ты ни слушала, все равно не поймешь. Унаньсин — это человек, он написал книгу под названием «Посиделки в Яньшане». Газеты критикуют ее, считая, что она пропагандирует буржуазную идеологию... — дядя Лу пытался втолковать моей неграмотной матери, чтобы она поняла и поверила, что пора начинать такое серьезное политическое движение.
— «Посиделки в Яньшане» написаны не Унаньсином, а Дэн То, — поправил я дядю Лу.
Я уже прочитал «Посиделки в Яньшане». Читал также и «Саньцзяцуньские записки». После издания этих двух сборников публицистических статей и опубликования сборника «Найти жемчужины в океане культуры», подготовленного Цзи Циньму, они привлекли внимание учащихся средних школ вызвали множество споров, ими зачитывались, передавая друг другу. Статья «Нищета», пользовавшаяся популярностью среди учащихся, как выяснилось, принадлежала перу Ху Фэна. Но я тогда еще ничего не знал об их авторах. Не знал, что Дэн То начальник отдела пропаганды Пекинского горкома, также, как не знал, что «Унаньсин» — это псевдоним трех писателей: Дэн То, У Ханя и Ляо Моша. Я даже считал, что Дэн То и Унаньсин — это два разных писателя.
— А ты, дитя, чего вмешиваешься в разговоры взрослых? — возмутился дядя Лу из-за того, что я указал ему на его неточность.
Я не стал с ним спорить, бросил еду и, сжав пальцы в кулаки, выскочил во двор. У его дома я увидел кучу старых газет и среди них ту самую «Бэйцзин жибао», о содержании которой дядя Лу поведал нам с матерью.
Прямо на первой полосе я увидел два заголовка: «Саньцзяцуньские записки» и «Посиделки в Яньшане», две больших статьи вольготно раскинулись на целых три полосы.
Это была газета за 16 апреля.
Я моментально пробежал глазами обе статьи. Не зная, когда дядя Лу уйдет из нашего дома, я стоял перед окном дядя Цзяна, потом громко позвал его:
— Старший брат Цзян, ты читал «Бэйцзин жибао» за 16 апреля?
— Я выписываю только «Харбин вань бао», как я мог прочитать «Бэйцзин жибао»? — послышался из окна ясный ответ дяди Цзяна.
— У меня она есть, возьми прочитай!
— Нет времени!
— Старший брат Ма, старший брат Ма! Ты дома? — к окну подходил дядя Лу.
— Что там у тебя? Чего кричишь на весь двор? — тощая фигура Ма появилась у окна своего дома.
— Ты такой интеллигентный и грамотный человек, наверно, интересуешься политикой? Читал «Бэйцзин жибао» за 16 апреля?
— Читал, — спокойно ответил Ма.
— И какое же у тебя мнение? Наверно снова надо начинать какое-то политическое движение? — дядя Лу рассчитывал найти человека, который возможно разделяет его мнения. Он сел на подоконник дома Ма. Дядя Ма разочаровал его:
— Имею честь объявить вам, что вопросы политики я не обсуждаю. Дядя Лу тактично спрыгнул с подоконника. Из двери своего дома во двор неторопливо вышел дядя Чжан, шутливо спросил:
— Чего это ты, Лу Эр Е, так заинтересовался политикой?
Лу захохотал:
— А что тут такого? Что, если я старьевщик, то не могу интересоваться политикой? Если я, Лу Эр Е, благодаря заботам многоуважаемого председателя Мао после потери работы все же смог в нашей социалистической семье выжить, то не интересоваться политикой крайне неблагодарно!
Дядя Чжан продолжал шутить:
— Не прикидывайся активистом, если снова развернется какая-нибудь кампания, то тебя обязательно будут исправлять!
— Исправлять меня? — повысил голос дядя Лу, — если даже теперь я, Лу Эр Е, не считаюсь рабочим по форме и по существу, то все равно никогда не исключался из рядов рабочего класса. По крайней мере, каждый должен признать меня люмпен-пролетарием! Достаточно того, что я все еще ближе всего подхожу к рабочему классу. Многоуважаемый председатель Мао без сомнения не станет безжалостно выправлять мою голову!
— Хорошо, в твоих словах есть резон! — захохотал дядя Чжан. А вот уже и тетя Лу вышла во двор. Она взяла за руку дядю Лу и потащила домой, приговаривая:
— Пойдем домой! Пойдем домой! Выпил и слоняешься от дома к дому, ведешь пустые разговоры. Разве не докучаешь людям?
Дядю Лу увели, а я, оцепенев, стоял, как вкопанный, с газетой «Бэйцзин жибао» в руках и с досадой бормотал сам себе: «Не одного его, весь наш двор интересует политика. Хорошо еще, что наш двор назвали «двором хорошего содержания».
Дядя Цзян вслед ему крикнул:
— Ладно, хватит! Говорить о политике, не говорить о политике. Как будто ты член Политбюро! Ты бы не напивался, да не лазил по крышам домов с ножом да с топором, вот тогда был бы самым выдающимся политиком! Неси шахматы, сегодня я сражусь с тобой умом и не уверен, что не выиграю у тебя!
— Выиграешь у меня?! Ты, Цзян, слишком молод! — настроение дяди Лу сразу поднялось, он воспрянул духом.
И тогда они сели за шахматную доску.
В это же самое время из дома Ма полилась музыка кларнета и трубы: исполнялась ария из фильма «Пришелец с ледника» — «Почему такие красные цветы?».
А мое сердце наполнилось беспокойством за мать, сидевшую во дворе в компании женщин и искавшую у них успокоения и сочувствия.
Я, по-прежнему держа в руках «Бэйцзин жибао», сел на кучу старых газет дяди Лу и размышлял: что на самом деле представляет собой эта критическая статья, сигнал к действию? Выходит приближается серьезное политическое движение? Я не совсем верил предсказаниям старьевщика дяди Лу. Газета — за 16 апреля, сегодня — уже 21 апреля. И за эти дни ничего не случилось?