Когда мы немного захмелели, она наконец произнесла то, что у нее вертелось на языке все это время:
– Так, я хочу увидеть карточку от Жанпо.
– Пф, там ничего интересного.
– Врешь! Покажи!
Разумеется, Клодина, по природе своей падкая до амурных дел, увидела в записке то, чего там не было. У меня, оказывается, не только глаза красивые, но и ноги – комплимент, скрытый во фразе о сапогах, которые мне идут, – то есть он считает меня красивой с головы до ног и, возможно, тайно в меня влюблен, о чем свидетельствует наречие «реально» в словах «глаза у тебя реально красивые». Своим тостом «за мое здоровье» он в очень завуалированной форме предлагал как-нибудь встретиться за бокальчиком. Все мои попытки объяснить эпизод с сапогами стечением обстоятельств потерпели крах, ведь речь шла о судьбе, о великом романе, в котором первая страница уже перевернута и развязка непременно будет счастливой.
– Стоп, Клодина, стоп! Судьба тут ни при чем, это ты отправила меня к нему под липовым предлогом, поскольку Жанпо был единственным, кого мне теоретически хотелось поцеловать при соблюдении нескольких «если»: если бы он не был женат, если бы возникло обоюдное желание, если бы выдался благоприятный случай, – и это не считая других «если», о которых я не подумала.
– Я отправила тебя туда волею провидения.
– Да я сама тебе сказала, что он единственный, кто подходит для этого.
– Само провидение хотело, чтобы я тебя об этом спросила, а ты ответила именно так.
– Но твое провидение женато.
– С каких это пор брак стал помехой чему бы то ни было? Я уверена, возьмись мы тщательно провести исследование на эту тему, то выяснилось бы, что женатые обманывают своих партнеров чаще, чем неженатые. Сто процентов присутствующих здесь знают это.
– Кстати, в пятницу мне звонил Жак. Похоже, о чем-то важном хотел поговорить.
– Нет…
– Я сказала, что смогу с ним поговорить не раньше двадцать третьего числа.
– Почему двадцать третьего?
– Чтобы подразнить его.
– Правильно сделала.
– Я вот думаю, что ему от меня понадобилось.
– Диана…
– Что?
– Вовсю разводом попахивает.
– Мне это и в голову не пришло.
– Всякие соблазнительницы всегда рвутся замуж.
Мы предавались болтовне, приправленной едким сарказмом, пока у бутылки с игристым не осушилось дно. Именно в этот момент вышел месье Надо́, встревоженный тем, что опавшие листья начнут гнить на его чертовом газоне. Он схватился за воздуходувку и давай ею орудовать.
Тут я совершенно спокойно поднялась, прошла по своим зарослям, по его газону, схватилась за шнур и изо всех сил дернула его. Новенькая яростная выдувалка Black & Decker испустила последний дух и вернулась в состояние неодушевленного предмета. Хотя мои действия выглядели не такими неистовыми, как поступок Лори на похоронах, но дали схожий результат: электрическая розетка заискрила, аппарат перегорел. Ну вот. Каких-то десять секунд – и дело сделано. Теперь можно продолжать пить, слушая, как шелестит моя трава на ветру.
Клодина так хохотала, что даже за живот схватилась, пока месье Надо́ злобно сверкал глазами в мою сторону. Это все, на что он был способен, ведь на самом деле он был совсем незлобив.
– Ну что скажешь?
– Ты сумасшедшая!
– Это Лори виновата. Дурной пример заразителен.
Полиция не появилась, мы спокойно продолжили попивать вино, месье Надо́ удалился вместе с женой готовить похороны воздуходувки. В худшем случае он придет, пока меня не будет дома, и отомстит, скосив мои заросли. В какой-то мере меня это даже устроило бы. Буйная растительность – рассадник паразитов.
Небо было невероятным, предвечернее солнце заставляло сиять все, чего касалось, вино было изумительным, сыры и фрукты – восхитительными, тишина – упоительной. Даже рабочие из дома № 5412 начали убирать свои инструменты. Подключенный к стереосистеме телефон Клодины выдавал старые песни Мадонны, и мы подпевали ей визглявыми голосами. Мы были то «суперзвездами», то «девственницами», то «меркантильными девушками»[10] посреди спального района, которого больше для нас не существовало.
– Я даже танцевала под эту песню. Ведь я ходила на занятия по джаз-балету и хотела стать танцовщицей, прямо как Айрин Кара в видеоклипе «Танец-вспышка».
– Ух, как же я обожала эту вещь!
– А я все движения знала наизусть. Погоди, смотри.
Клодина сбросила туфли на шпильках и принялась танцевать передо мной, как Айрин в своем клипе перед жюри. Она прыгала на месте, вытягивая ногу и руку, подскакивала, вращая головой, и даже попробовала сесть на шпагат, причем ей это почти удалось. Без динамичного монтажа это было менее зрелищно, чем в клипе, но в движениях чувствовалась отточенность – такое не сымпровизируешь. Годы несколько утяжелили их, да и элегантный наряд мешал, но танец произвел на меня абсолютно магический эффект.
Когда Клодина слишком темпераментно отступила назад, я хотела было предостеречь ее, но не успела и звука издать, как она полетела вверх тормашками с террасы.
Клодина лежала на примятой траве, зажимала одну руку другой и выкрикивала проклятия, в которых преобладала нецензурная лексика. Два парня со стройки по соседству прибежали узнать, все ли в порядке. Они наблюдали за представлением со своей верхотуры. Один из них, разумеется, был мой татуированный. Но, судя по лицу Клодины, перекошенному от боли, выпитое вино нам придется переваривать в очереди в травмопункте, и мы не сможем предложить парням по бокальчику.
– Покажите-ка. Предплечье болит?
Потемневшими, потрескавшимися руками со следами от порезов он аккуратно, как новорожденного, приподнял предплечье Клодины, чтобы взглянуть поближе. Он на коленях над ней, трогательная пауза, вот только необузданная красота моих зарослей диссонировала с образом этой парочки.
– Не могу пошевелить. Вот черт… Так больно!
– А пальцами?
– Ими могу, хотя… Ай, нет, не очень.
– Вы прямо на руку упали?
– Да, чтоб ее… Ай!
– Слушайте, я не стал бы рисковать, надо сделать рентген.
Я вести машину не могла, Клодина тем более. У нас сейчас ни мозги не работали, ни руки.
– Я вызову такси!
– Могу добросить вас до больницы, я еду в город.
– Диана, оставайся тут, не порти себе вечер. Больница – это скучно и надолго.
– Вот именно, скучно и надолго. Я еду с тобой.
– Сперва принеси еще вина.
– Оно кончилось.
– Вот черт!
Мы втиснулись в салон пикапа, загруженного всякими инструментами, и очутились рядом с добрым самаритянином, от которого несло тяжелой работой достаточно сильно, чтобы перебить запах перегара из наших ртов. Теперь я разглядела тонкие линии рисунка на его руке: то, что я приняла за огненное пламя, оказалось волосами женщины, окутывавшими ее обнаженную фигуру. Как можно было судить по частям ее тела, не скрытым под волосами, эта женщина спортом не пренебрегает.
В больнице мы повеселили медсестру рассказом о нашем вечере – даже упомянули эпизод с воздуходувкой, чтобы добавить красок в историю. Медсестра понятия не имела, кто такая Айрин Кара, но живо представила, как все было, и лишь поинтересовалась, почему танцевала не я, ведь именно на мне была свободная одежда.
– У меня нет чувства ритма. Я не могу танцевать.
– Вот как.
Наверняка всяких чудаков она повидала немало и дальше расспрашивать не стала.
– Значит, вы сделали неловкое движение.
– Нет, я упала! Сильно упала!
– Окей, упали. С какой примерно высоты?
– У тебя какой высоты терраса?
– Не знаю, метр, может, полтора.
– Какой была поверхность?
– С которой или на которую я упала?
– На которую.
– Пф, заросли травы…
– Заросли?
– К счастью, да.
– Вы упали через перила?
– Их там нет.
– Жаль.
– Действительно жаль.
– Присядьте, мы вызовем вас в порядке очереди.
Через час медсестра измерила основные показатели жизнедеятельности Клодины и обездвижила ей руку бандажом. И мы пополнили батальон пациентов в приемном покое, которые боролись с болью и скукой просмотром телесериалов с выключенным звуком и листанием старых журналов.
Тут доставили на носилках кричащую женщину. Ее тело удерживали ремни, а голова резко поворачивалась из стороны в сторону, как садовый ороситель, включенный на максимальную скорость, – я знаю, как это называется, от месье Надо́. Трудно было понять, где находился источник ее боли – внутри или снаружи. В приемном покое все тяжело вздохнули: ее случай первоочередной. Страдания делают человека эгоистом.
– Приступ безумия?
– Да просто сильные боли в животе, наверное.
– Язва желудка.
– Перитонит.
– Камни в почках.
К нашему разговору подключилась женщина, сидевшая рядом с нами:
– Может быть, она видела, как муж заколол их детей ножом.
Мы не стали ничего добавлять. Эта мысль привела нас в ужас, несказанный ужас, который лишает дара речи и взрывает мозг. Я взглянула в ее сторону, чтобы понять, с чем она сама сюда пришла. Но это не было очевидно. Как и у большинства присутствующих. Я инстинктивно придвинулась к Клодине.
Позже, намного позже, когда из нашей крови улетучился последний атом белого вина, Клодина начала говорить, глядя перед собой, будто тяготы ожидания побуждали ее к откровениям.
– Я всегда одеваюсь шикарно, когда вижусь с Филиппом. Сегодня нужно было поговорить об Адель, и я понимала, что ему придется какое-то время на меня смотреть.
– Ты серьезно?
– Да.
Глаза Клодины, красивой и сильной, наполнились слезами.
– Клодина, ну что ты…
– Я знаю, что ты можешь меня понять. К сожалению.
Она продолжала надеяться. Как и я. Две несчастные женщины трезвели в обшарпанной больнице. Надо было выбираться оттуда.
– Значит, ты тоже давно не целовалась взасос?
– Пф…
Она рассмеялась сквозь слезы, которые окончательно смыли остатки туши.