Я не отказалась бы остаться еще ненадолго: наверняка он мог рассказать невероятное количество историй. Только чтобы рассмотреть фотографии в рамках, потребовались бы часы, а то и дни.
– СПАСИБО ЗА ВСЕ!
– Заплутайте как-нибудь еще раз, я всегда тут.
– А ДЕТИ У ВАС ЕСТЬ?
– Да.
– ОНИ ВАС НАВЕЩАЮТ?
Он лишь махнул рукой.
– Я ПРИВЕЗУ ВАМ ТАПОЧКИ ОБРАТНО!
– Нет, нет, это вам подарок от Мариетты. Ей будет приятно. А то у меня их полный сундук.
Я взглянула на свои ноги: один тапок мне пришлось прямо натягивать на ступню, а второй оказался такой большой, что я боялась его потерять при ходьбе. Цвета были ужасными, пряжа кололась и доставляла дискомфорт. Но как же давно я не получала таких трогательных подарков!
Только вернувшись в машину, я поняла, что мы не познакомились. Да это, собственно, и неважно. Имена не сказали бы нам ни о чем, кроме как о личном вкусе наших родителей.
Я уехала от Аделяра[14] – старик был лицом похож на Аделяра – отдохнувшей, словно вздремнула среди дня. Добравшись до церкви, я почувствовала в себе силы позвонить Клодине.
– Это я.
– Черт! Все нормально? Ты где?
– Хм, в какой-то деревне, погоди, тут есть указатель… Нет, названия на нем нет, в любом случае я подъезжаю к шоссе.
– Что ты делала все это время?
– Я долго куда-то ехала, заблудилась, пообедала со старичком девяносто четырех лет…
– Ты заходила в «Фейсбук»?
– Какое это имеет значение?
– Как давно?
– Что как давно?
– Как давно ты не заходила в «Фейсбук»?
– Ты серьезно сейчас со своим «Фейсбуком»? Ни разу я не заходила после того, как весной закинула туда свою бомбу. Почему ты об этом спрашиваешь?
– Черт…
– Ладно. Что случилось?
– Вот дерьмо…
– Клодина?
– Позвони Жаку.
– Двадцать третье еще не наступило.
– И все же позвони.
– НЕТ! ВЫКЛАДЫВАЙ СЕЙЧАС ЖЕ!
– Ф-ф-ф…
– РОЖАЙ УЖЕ!
– Эта сучка беременна.
Я рефлекторно обернулась, будто оценивая возможность вернуться, перемотать пленку на несколько минут назад и снова очутиться в уютном коконе Аделяра вне времени и пространства. Но у меня была своя собственная история, как у Тельмы и Луизы[15], когда они поняли, что назад им пути нет: мне придется – хоть ты тресни – принять вызов этой музыки вне зависимости от того, есть у меня чувство ритма или нет. Укрывшись у Аделяра, я могла бы попивать бульончик да поглядывать на бродящих туда-сюда гусей, пока не отдам концы, но со смартфоном, который способен отыскать меня даже в глухой деревне, чтобы выплеснуть на меня свою ядовитую желчь, шансов не было никаких. Оставалось только шутить.
– А искусственной грудью можно кормить ребенка?
– Хм, не знаю, никогда не задавалась таким вопросом.
– Наверняка импланты можно вытащить, а потом засунуть обратно.
– Или вместо них вставить пакеты с молоком.
– С со́сками вместо сосков.
– Эта идиотка выложила в «Фейсбуке» фотку своего пуза.
– Ты подписана на нее в «Фейсбуке»?
– Все следят за всеми в разных соцсетях. Вас, которые этого не знают, трое или четверо на Северную Америку.
– Я забыла.
– Ты в пути?
– Угу.
– Как себя чувствуешь? Мне кажется, ты спокойна.
– Все нормально.
На самом деле у меня так сильно стучало в голове, что пришлось сощуриться – иначе было не сконцентрироваться. Показалось шоссе, я могла бы отправиться как можно дальше на север, бросить машину на обочине какой-нибудь затерянной дороги, пешком пройти до ближайшего безымянного озера и отправиться на его дно. Я обустроилась бы в иле вместе с лягушками и так провела бы зиму.
– У моих детей появится брат или сестра…
– Или оба сразу. Сейчас прямо эпидемия двойняшек.
– Семья моих детей станет больше, но не моя. Будто объявили паузу, но заморозилась только я. Застряла в прежнем антураже, а в это время остальные двигаются вперед.
– Ты не на паузе, Диана, ты просто идешь другой дорогой.
– А должна была идти той же.
– Я знаю.
– Такое ощущение, будто мы прекрасно прогуливались по лесу, и вдруг Жак сказал детям: «Скорее, скорее, идемте туда, спрячемся от мамы». И вот я совсем одна в этом лесу.
– Я знаю.
– Филипп не стал заводить новую семью.
– Не стал, но мои дети прячутся в лесу каждую вторую неделю. А всю следующую неделю я пытаюсь их найти, даже когда они у меня перед глазами.
– …
– Диана, ты имеешь право злиться, но не делай глупостей.
– Мне надо остановиться на заправке. Я тут в тапочках.
– Пф… в тапочках?
– Долгая история.
– Потом перезвонишь?
– Да, перезвоню.
– Дров там не наломаешь?
– Я оставила кувалду дома.
– Люблю тебя, подруга.
Я наполнила бак бензином, выпила большую чашку отвратительного кофе и вернулась домой. Что еще можно было сделать, я не знала.
Припарковав машину перед домом, я выключила двигатель, но осталась сидеть за рулем. И позволила боли медленно нарастать, подобно неспешному приливу, что повинуется движению звезд. Теперь она могла добраться до меня, бежать от нее больше не было сил. Из меня стали вырываться стоны, крики, завывания. Я вцепилась в руль – мое тело превратилось в музыкальный резонатор, я кричала во все горло, я истошно орала. Кричала, как, должно быть, кричат под пытками, отчаянно, чтобы заглушить внутреннюю боль. Когда в легких заканчивался воздух, я набирала его вновь и принималась орать еще громче, сильнее, дольше. Я будто хотела, чтобы лобовое стекло разлетелось вдребезги, чтобы машина взорвалась. Когда мои голосовые связки начинали ослабевать, я старалась их напрягать с удвоенным рвением: еще чуть-чуть – и лопнут. Ярость питала саму себя, и моя неимоверная боль стекала струйками слюны по моей шее. В конце концов мои внутренности выдавились бы из тела этакой связкой сосисок. Я бы вычищала себя, пока не останется одна оболочка. Пока не сдохну.
Я была на верном пути к неестественной смерти через самоопустошение, когда почувствовала чью-то руку на своей.
– Диана! Диана!
Рядом со мной сидел на корточках татуированный красавчик со стройки по соседству и заглядывал мне в глаза.
– Ну же, все хорошо, все хорошо…
Я пыхтела, словно пробежала марафон. Мое лицо было в слезах, соплях, слюнях – во всех тех жидкостях, которые изливаются в чрезвычайных обстоятельствах. По тому, как трудно было двигать глазами и губами, я догадалась, что опухла. В такт бешено колотящемуся сердцу пульсировало в висках.
– Окей, у тебя где-нибудь болит?
В ответ я помотала головой. Не считая сильно раздраженного горла, головной боли и судорог в ногах, все было нормально.
– Может, скорую?
– Нет.
– В больницу?
– Нет.
– Хочешь кому-нибудь позвонить?
– Нет.
– Сможешь выйти из машины, как думаешь?
– Нет.
– Ладно, я помогу. Салфетки дать?
Видимо, дела обстояли хуже, чем я думала.
– ПАЧКУ САЛФЕТОК, ПОЖАЛУЙСТА! НЕ НАДО СКОРУЮ! ТОЛЬКО САЛФЕТКИ!
Подбежала мадам Надо́ с влажными салфетками и коробкой бумажных платков, свободной рукой придерживая ворот тесной куртки. Она напомнила мне маму, которая умерла так давно, что я отучилась вспоминать о ней в трудные минуты. «Мама», – тихо-тихо произнесла я, чтобы ощутить на губах это забытое слово. Желание заплакать накатило из моих давно минувших тридцати лет. Чтобы скрыть всхлипывания, я громко высморкалась. Мама.
Несмотря на мое обезображенное лицо, татуированный приблизился к нему почти вплотную. Даже чувствовалось тепло его тела. Я и не понимала, что совершенно заледенела.
– Хочешь пойти к себе?
Я взглянула на дом поверх его головы, чтобы уцепиться за это предложение. Дом был прямо за ним и в нескольких световых годах от меня.
– Угу.
– Хорошо, обхвати меня за шею, девочка моя, я тебя отнесу.
– Нет-нет…
– Да-да, не хочешь же ты остаться здесь.
Не успела я и слова добавить, как его крепкая рука скользнула мне под ноги и подняла меня. В день полного своего уничтожения я пересекла порог дома как новобрачная.
– Симпатичные тапочки.
Он пронес меня в гостиную, усадил в кресло и присел передо мной на корточки. Если бы это не напомнило мне банальную донельзя сцену, когда Жак делал мне предложение, я бы нашла ситуацию милой.
– Наверняка есть кто-то, кому ты хотела бы позвонить?
– Не сейчас.
– Не думаю, что тебе стоит оставаться одной.
– Я просто устала, очень устала.
– Плохие новости всегда утомляют.
– Да.
– Ладно. Мне надо возвращаться на стройку, но я тут рядом. Если будет плохо, подай мне знак.
– Я просто закричу.
Растянув губы в полуулыбке, он испустил смешок. Потом пододвинулся еще ближе и обнял меня, как старинную подругу. Он очень крепко прижал меня к себе и не отпускал так долго, что я закрыла глаза и в сладком забытьи положила голову ему на плечо. В этих могучих руках мои неприятности сделались совсем маленькими. Осколки моего разбитого сердца один за другим собирались на его шее ворохом страданий, от которых надо было избавляться. Мое тело вбирало в себя его тепло, его спокойствие, его нежность.
Если бы не женщина с прической-пламенем, которая не теряла бдительности под его клетчатой рубашкой, мы, возможно, поцеловались бы. Его колючая щека осторожно тронула мою, прежде чем отдалиться. Наши губы почти соприкоснулись. Я приняла все, что он мог мне подарить.
После того как он ушел, Хвостовский выбрался из своего укрытия, чтобы уткнуться мне в шею. Он покусал мою серьгу и, нервно подергиваясь, погрузился в тяжелый сон. Вместе с ним уснула и я, признательная за тысячу исцеляющих ласк.
Когда я проснулась, Клодина держала надо мной большую тарелку с суши и улыбалась со вселенской грустью в глазах.
– Давай отпразднуем начало твоей новой жизни. Я принесла бутылочку обезболивающего.