– Да, да! Прекрасно! Великолепно! Пускай будет Жанпо. Он первый пришел тебе в голову. Сконцентрируйся на нем. В любом случае речь идет лишь о французском поцелуе.
– Ага, задача – легче некуда.
– Проще, чем ты думаешь. Намного проще.
– Ты начинаешь меня пугать.
– И тем не менее знала бы ты, как я права!
– Я запишу фамилию твоего детектива.
– У меня еще и хороший психолог есть.
Закутавшись в большой ворсистый плед, Шарлотта смотрела на компьютере американский сериал, который мне тоже «обязательно надо посмотреть». За последние два года я слышала от нее эту фразу раз тридцать. Я не следила за новинками со времен сериала «Клиент всегда мертв» и не видела смысла заново начинать. Да-да, я «не в сети».
– Ну как, не жалеешь, что купила те джинсы?
– Нет, милая, я очень довольна. Если скажешь, что они мне идут, я тебе поверю.
– Но они действительно тебе идут!
– Хм.
– Правда, ты потрясная для своего возраста!
– Для своего возраста.
– Нет, правда, ты просто потрясная!
– Хм.
– Уверяю тебя.
– Ты разговаривала с Клодиной?
– С Клодиной? Нет. А что?
– Она говорит то же самое.
– Это нормально. Ты же красивая. Все считают тебя красивой.
– Н-да…
– Не «н-да», а да.
– Спасибо, зайка моя, ты замечательная. А скажи, что ты думаешь о тренажере?
– Уф, он сто́ит, как чугунный мост, а народ словно помешался на них. Ты хочешь мышцы накачать?
– Наверное, нужно чем-то себя занять. А это мне не повредит.
– Ты могла бы начать бегать. Это можно делать где угодно и ничего не стоит. К тому же это модно.
Ненавижу все модное.
Глава четвертая, в которой я не забываю о цене слов
– Как вы себя чувствуете?
Отправляя меня к психологу, Клодина не раз повторяла: «Ты должна быть открытой, готовой довериться, преодолеть себя, ты можешь ругаться, плакать, повалиться на пол и орать, но обязательно нужно говорить, понимаешь? Это непросто, будет казаться, что вы переливаете из пустого в порожнее, и это нормально: чем ближе к психологическому узлу, тем сложнее. Эта женщина поможет тебе, если ты поможешь себе сама, именно ты сама, она же не уборщица – ее работа не в том, чтобы почистить тебя изнутри и натереть до блеска твое „я“, ты столкнешься с самыми жуткими своими демонами, и это будет больно». Я вошла в увешанный дипломами кабинет крайне взбудораженная, настроенная вывалить все о превратностях своей судьбы на кушетке незнакомки. Я так нервничала, что ее сходство с адвокатом Джиана Гомеши[2] меня нисколько не смутило.
– Как кусок дерьма.
– Наглядный образ.
– Это первое, что пришло на ум.
– Почему, как вы думаете?
– Потому что именно так я себя чувствую.
– И часто у вас возникает такое ощуще…
– А мы можем перейти на «ты»?
С возрастом привыкаешь задавать этот вопрос. Количество поводов для него растет с ошеломляющей скоростью. Ко мне так давно обращаются на «вы», что я вздрагиваю всякий раз, когда молодая кассирша в продовольственном магазине спрашивает меня: «Тебе пакет нужен?» У меня уже седые волосы, если бы я не красилась, то была бы абсолютно белой. Я поседела так внезапно, что могла в этом посоперничать с Марией-Антуанеттой.
– Часто ли ты так себя чувствуешь?
– Нет.
– Ты стала так себя ощущать после разрыва с мужем?
– Пожалуй, да.
– Почему, как ты думаешь?
Вот и первый узел. Будто глотаешь сухое печенье, не запивая.
– Потому что мой муж разлюбил меня.
– И теперь тебе кажется, что ты стала плохой?
– Наверное, да.
– Что, по-твоему, изменилось?
– Ох, очень многое!
– Например?
– Ну, я себя чувствую безобразной.
– В каком смысле?
– Во всех.
– Физически?
– В том числе.
– Можешь немного пояснить?
– Это трудно передать словами.
– Что ты видишь, глядя на себя в зеркало?
Не желая выбрасывать деньги на ветер, я тайком включила на часах секундомер и пообещала себе говорить быстро, отвечать без промедлений. Но не прошло и семи минут, а слова уже застревали в горле и покидали его со скоростью полуокоченевших личинок. Я вошла сюда с уверенностью, что не расклеюсь, но, похоже, все пройдет не так, как я предполагала.
– Дряблую тусклую кожу.
– Раньше она такой не была?
– Была, конечно.
– А что изменилось?
– Теперь я лучше вижу себя.
– Лучше?
– Я стала видеть те детали, которые раньше меня не беспокоили: со временем я располнела, ноги отяжелели, живот обвис и покрылся растяжками, и эти «крылья летучей мыши»…
– Что это за крылья?
– Ну, обвисшая кожа на внутренней стороне плеча, которая болтается, когда поднимаешь руку.
Она подняла согнутую руку, чтобы посмотреть, как обстоят дела с ее кожей в плане обвисания. Это было бестактно, она прекрасно знала, что у нее ничего не колыхнется.
– Раньше ты принимала себя такой, какая есть?
– Думаю, да. Во всяком случае, набирать вес, меняться, как и все, мне казалось нормальным.
– А сейчас так не кажется?
– Нет.
– Из-за чего?
– Я поняла, что немного прозевала момент.
– Прозевала?
– Пустила ситуацию на самотек.
– Как ты думаешь, ты стала по-другому смотреть на себя потому, что Жак выбрал женщину помоложе?
– Намного моложе.
– Да, намного моложе.
– Ну, может быть.
– А если бы Жак выбрал пятидесятилетнюю, с теми же, что и у тебя, несовершенствами – назовем их пока так, – ты была бы столь же строга к себе, как думаешь?
Мне только сорок восемь, округление в бо́льшую сторону похищало у меня два драгоценных года, которые без боя я бы не отдала. Тактичность явно не ее конек.
– Думаю, это меня бы еще больше беспокоило.
– Вот как? Почему?
– Потому что проблема была бы действительно во мне. Я хочу сказать, в моей голове, то есть во мне как таковой.
– А так…
– А так есть вероятность, что это только зов плоти.
– Вы с Жаком это обсуждали?
– Что?
– Мотивы, побудившие его к такому решению.
– Ну да, конечно.
– И?
– Это непросто.
– Его не удовлетворял ваш секс?
– Нет, не думаю. Но не надо быть семи пядей во лбу, чтобы понять, зачем мужчине его возраста нужна тридцатилетняя.
– Так каковы мотивы?
– Не понимаю, почему мы говорим о нем, когда я консультируюсь по поводу себя.
– Мы лишь пытаемся разобраться, почему твое зеркало превратилось в кривое.
Если бы каждая минута моего молчания не стоила таких денег, я взяла бы паузу. Долгую. Второй узел, тринадцатая минута. Ком в горле.
– Он мне сказал, что…
– Так…
Чтобы выдавить из себя эту фразу, придется разрубить ее на части.
– Он тебе сказал, что…
– Хотел…
– Так…
– Быть…
– Он тебе сказал, что хотел быть…
Она вглядывалась в меня, выжидая, когда же лопнет нарыв. Назревая где-то в моем сознании, он грозил неотвратимо выплеснуться на нее. И она это знала. Она не верила в простую интрижку.
– Счастливым.
Жак хотел быть счастливым.
Жак больше не был счастлив со мной.
Жак мог стать счастливым с Ней.
Жак хотел быть с Ней.
Чертова неумолимая логика.
Остаток сеанса я проплакала, уронив лицо в ладони, как Мария Магдалена. Доктор с профессиональным терпением любезно протянула мне коробку с трехслойными ароматизированными носовыми платками. Из кабинета я вышла зареванная, с распухшим от слез носом.
Глава пятая, в которой я рассказываю о своем шестом пальце
Я скучная от рождения. Отвечающий за это ген проскользнул в мою ДНК еще при зачатии. Я не умею танцевать, у меня совершенно нет чувства ритма. Слух тут ни при чем – когда я была маленькой, родители показывали меня нескольким врачам, – причина оказалась в моем мозге: он улавливает звуки, но с движениями их не согласовывает. В отличие от тех, кто ритм чувствует, я обречена его угадывать. Каждый мой шаг в танце – усилие попасть в такт. Удается это крайне редко, да и то случайно. Я официально признана «неритмичной». Этот недостаток, к сожалению, невидим. Лучше бы у меня был шестой палец: от него хотя бы можно избавиться хирургическим путем.
В детстве это выглядело забавно. Я смешивалась с другими детьми, которые дергались как попало. Мои коленца на танцевальной площадке производили фурор среди публики. Зрители смеялись, держась за животы и прикрывая рты руками, мама подбадривала меня, хлопая в ладоши, и все были счастливы. В первую очередь я сама. Я выкладывалась по полной и всегда была за это вознаграждена. Как же я скучаю по той детской наивности!
Ситуация ухудшилась чуть позже, когда мама, усмотрев в моем выбивании из ритма бесспорный признак некоего артистического таланта, записала меня в подготовительный класс по джаз-балету в знаменитую школу танца Лапьер. После нескольких недель нескрываемого раздражения в мой адрес, причину которого я не понимала, преподавательница сказала маме, что ничего из меня не получится. Именно тогда в мою жизнь вошло это слово – «неритмична». В ответ мама заявила, что в любом случае обучение «дебильному кривлянию, на какое способен любой пятилетний ребенок и без всяких уроков», не стоит таких денег. Как же сильно я любила свою мать за это!
В позднем детстве мы с подружками придумывали мне специальные, как правило статичные, роли, выстраивая хореографию вокруг меня: я служила осью для кружащихся, станком для исполнения балетных па, основой для пирамид, а при необходимости даже стенкой, когда кому-нибудь не давалась стойка на руках. Со мной обращались так, как если бы я была одноногой. Великодушные подруги защищали меня от насмешек.
Когда настала пора ходить на дискотеки, я обнаружила в себе талант создавать впечатление, будто не покидаю танцпола, на самом деле там не находясь: я перемещалась между подругами, всегда отыскивая какой-нибудь секрет, который мне непременно надо было нашептать на ушко то одной, то другой, с каждой ходила за компанию в туалет, к ларьку со всякой ерундой и даже покурить тайком. Когда танцпол переполнялся настолько, что двигаться было почти невозможно, я отваживалась на несколько еле уловимых движений, которые сразу же терялись в хаотичной толчее рук и ног. В остальное время я уворачивалась от обидного «какая же ты скучная» в свой адрес так же, как другие – от обзывательств типа «толстая дура» или «прыщавая морда». Отсутствие чувства ритма, как и прыщи, скрывать очень непросто.