Кто, эта старая развалина?!
–Эй, заткнитесь!– крикнул сверху рассерженный мужской голос.– Живо по домам!
Мальчики перестали пихаться и подошли к дому. Переглянувшись, они пристроили костыли у двери Пара, коротко и резко стукнули в шершавые доски и, сверкая босыми пятками, понеслись каждый к себе домой. Они не видели, как дверь приоткрылась, и старик, взглянув на костыли, вытер тыльной стороной ладони мокрые глаза.
–Алита, Бери, слыхали? Старый Пар ночью помер!– разнеслось по двору.
В окне появилось заспанное лицо Алиты.
–Спаси нас Трехликий,– пробормотала она, осеняя себя святым треугольником.– От чего помер-то?
–Как от чего?– закатила глаза кричавшая.– От старости, конечно! А может, от жабы грудной, он весь последний месяц так кашлял, на чердаке слышно было.
–А, ну да,– зевнула Алита.– Хоронить-то кто будет?
–Сейчас пристав придет, разберется. Эй, Керн, старик Пар умер!
–Да знаю я, чего орешь?– Керн, потягиваясь, пересек двор и неспешно двинулся на улицу.
Коротко обсудив новость, соседи занялись повседневными делами. Только Лисса иногда высовывалась из-за двери, зорко вглядываясь в темноту арки. Поэтому, когда ближе к полудню появился сопровождаемый гвардейцем пристав, она заметила его первой и, вихрем промчавшись мимо поредевших к осени клумб, вызвалась показать ему квартиру старика. Они вошли в комнату вместе.
–Чего это она суетится?– спросила у Алиты Бери, заметившая странное поведение Лиссы.
Вдова изумленно вскинула брови:
–Да ты что? У них же с Паром стена смежная, а Лисса давным-давно стонет, что им места не хватает. Даст приставу пару золотых, он ей комнату и отпишет.
Оставшийся снаружи гвардеец привалился к стене, снисходительно взирая на детей, привлеченных к нему блеском мундира.
–А зачем ему палка?– тыча пальцем в устрашающего вида дубину, дернула Ларса за рукав девочка в чистеньком передничке.– Он ею дерется?
–Нет, Тилла, он ею голубей гоняет,– потрепав сестру по макушке, ответил тот, старательно пряча восхищение бравым воякой за ехидной усмешкой.
–Дядя, а вы были на войне?– отчаянно краснея, пролепетал вихрастый малыш. Гвардеец ощерил в улыбке желтые зубы и отрицательно мотнул головой.
–Дурак, войны уже полвека не было!– снисходительно усмехнулся Орн.
–И не будет, наверное,– вздохнул Ларс.
Дверь открылась, пристав с семенящей за ним Лиссой вышли из квартиры и уселись у фонтана. Чиновник поставил на бортик переносную чернильницу и расправил на коленях бумаги.
–Так вы говорите, давно?– продолжил он разговор, начатый в доме.
–Да,– сверкнув глазами на подслушивающих мальчишек, закивала Лисса.– Он, когда тут поселился, уже безногий был.
–Причина увечья известна?– Рука чиновника быстро заполняла документы мелкими буковками.
–А кто его теперь знает. Небось зимой шел пьяный, упал в сугроб и уснул. Вот ноги-то и отмерзли.
–Родственники у него имеются?
–Ой, ну какие родственники! Ни семьи, ни друзей. По крайней мере, сколько я тут живу, ничего такого не видела. Да вы кого угодно спросите.
Пристав перетасовал бумаги, выудил из пачки одну и, покосившись на женщину, спросил:
–Сколько, вы сказали, у вас детей?
–Четверо,– охотно ответила Лисса, уставившись на документ жадными глазами.– Уж так тесно, так тесно, да и…
–Вот вам бланк,– перебил ее пристав,– заполните и принесите завтра вместе с метриками в ратушу. Если все окажется в порядке, через неделю комната будет ваша.
Открытое настежь окно не спасало от пыли, ее было столько, что чесалась кожа, а от частого чихания звенело в голове. В бессчетный раз утерев покрасневший нос, Ларс дернул за углы ветхую серую тряпку, бывшую когда-то простыней. Гора мусора на ней дрогнула и едва не рассыпалась.
–Бестолочь! Я же говорила, не наваливай столько!– Крик матери, отскребающей что-то с пола, заставил мальчика страдальчески поморщиться.
Он осторожно потянул простыню на себя и поволок мусор на помойку. Когда сын вернулся, Лисса уже сменила нож на тряпку и остервенело терла ею доски под окном.
–Когда же это кончится?– бубнила она.– Здесь что, сто лет не убирались? Еще и потолок закоптило, белить придется. Хорошо хоть, что он дом не сжег, вечно у него подгорало что-то.
Ларс поднял угрюмый взгляд на темные пятна копоти, густо покрывавшие потрескавшуюся штукатурку, и подавил вздох. Он знал, кому придется белить потолок.
–Ну, опять мечтаешь? Вон еще работы сколько.– Лисса указала сыну на рассохшийся комод.
Мальчик чихнул, выдвинул верхний ящик и начал безжалостно ссыпать вещи на расстеленную тряпку. Все сколько-нибудь ценное мать уже унесла– это было первое, чем оназанялась, получив разрешение занять комнату Пара. Такого оказалось немного– несколько стопок потрёпанных книг, какая-то мелочь в облезлом кошельке и более-менее целое белье. Остальное безжалостно отправлялось на помойку.
Ящик почти опустел, когда Ларс, доставая какое-то тряпье из его дальнего угла, вдруг ощутил резкую боль в пальце. Он отдернул руку и, едва удерживаясь от ругательства, раздраженно уставился на капельку крови, выступившую на коже. При более внимательном осмотре ветоши обнаружилась причина несчастья– железная закорючка, торчащая из кружевного, хотя и довольно ветхого, платка. Мальчик быстро оглянулся на мать, но та ничего не заметила, поглощенная застарелым пятном на подоконнике. Ларс сунул платок в карман так, чтобы железка не воткнулась в ногу, и, вывалив оставшиеся вещи на простыню, потянул ее к выходу.
Освободившись от хлама, Ларс убедился, что его никто не видит, осторожно достал платок и развернул его. И замер в немом восхищении. В пожелтевшем кружеве лежал треугольник – знак Трехликого изумительной работы. На гранях камней всех оттенков синего, щедро рассыпанных по потемневшему металлу, ослепительными брызгами дробился солнечный луч. Из покореженной оправы торчала злополучная колючка, словно кто-то пытался вытащить из Трехликого самый большой камень, а потом неумело вставил обратно. Медленно выдохнув, Ларс аккуратно завернул находку в ткань, положил в карман и вернулся к работе.
Вечером, когда в комнате не осталось ничего, кроме пустой мебели, Лисса, наконец, отпустила сына на улицу. Первым делом Ларс бросился искать друга и, найдя, оттащил его в дальний конец пустыря, где их никто не мог увидеть в густом переплетении желтеющих кустов.
–Чего ты меня сюда притащил?– закатил глаза Орн.– Я есть хочу!
–Успеешь еще. Глянь лучше, какую я цацку нашел!– Ларс торжественно развернул платок и сунул его под нос Орну.
Тот вытаращил глаза и изумленно ахнул. Ларс, захлебываясь, принялся объяснять, откуда у него знак, пересыпая рассказ мечтами о том, сколько всего можно накупить на вырученные от его продажи деньги. По мере рассказа Орн постепенно мрачнел, и Ларс, не понимая, что могло вызвать его недовольство, запнулся и смолк.
–А ты уверен, что это не простые стекляшки?– спросил Орн, не отрывая взгляд от блестящего великолепия. Предупреждая возмущенный вопль Ларса, он быстро добавил:– Ну, ты сам подумай. Зачем было Пару жить, словно нищему, если он мог купить на такие деньги хоть два квартала!
Ларс растерянно смотрел на друга, рука с Трехликим дрогнула. На его лице столь явно боролись надежда и разочарование, что Орн, сжалившись, неуклюже произнес:
–Хотя кто его знает, вдруг он взаправду настоящий…
Но собственные слова показались настолько неубедительными и ему самому, и Ларсу, что Орн отвел взгляд от едва не плачущего друга. Тот, машинально заворачивая знак обратно, вдруг оживился:
–Но ведь он такой красивый. Не может быть, чтобы он совсем ничего не стоил!
Орн улыбнулся:
–Ага, я видел, сколько стоят бусы, которые Керн купил Хильде на рождение сына. Может, Трехликий даже подороже будет. Вон как блестит!
Умело лавируя в толпе, друзья пробирались через ратушную площадь. Отовсюду неслись крики уличных торговцев, пахнущий рыбой ветер с моря полоскал навесы над окнами лавочек. Орн уверенно свернул на широкую, мощенную бежевыми плитами улицу и вскоре остановился:
–Здесь.
–Ты с ума сошел?– оторопел Ларс, разглядывая обманчиво-скромную вывеску над большими, невероятно дорогими витринными стеклами.
–Пошли.
Орн подтолкнул нервно оглянувшегося на него друга и толкнул массивную ручку.
Мелодично тренькнул колокольчик, и дверь бесшумно затворилась за друзьями, отсекая гомон толпы. В ювелирной лавке царил уютный полумрак. Роскошные портьеры наполовину занавешивали окна, за которыми бурлила запруженная людьми и повозками улица. В многочисленных шкафчиках, богато инкрустированных дорогими породами дерева, загадочно поблескивали изящные вещицы, на взгляд мальчиков, вполне достойные пиратских сокровищ. Ларс жался к другу, отчаянно жалея, что они пришли именно сюда. Но Орн был неумолим – он считал, что, если Трехликий вдруг окажется настоящим, больше, чем здесь, за него нигде не дадут.
Долговязый юноша со значком подмастерья на вороте высокомерно осмотрел мальчиков с ног до головы и, едва выслушав, ушел в глубь дома, оставив их одних. Ларсу показалось, что можно схватить первое, что попадется под руку, и выбежать за дверь, но мысль мелькнула и пропала, когда он заметил маячивший за портьерой силуэт охранника.
Вошел полный бородатый хозяин, сопровождаемый давешним подмастерьем. Не скрывая удивления, взглянул на ношеную, хотя и аккуратную, одежду, задержал взгляд на стоптанных, кое-как почищенных ботинках Ларса. Тот почувствовал, что краснеет. Орн, напротив, приосанился и вздернул подбородок, хотя Ларс заметил, как по его виску стекла капелька пота.
–Что вам нужно, мальчики?– дружелюбно пророкотал низкий голос.
Орн покосился на Ларса, но тот ответил ему испуганным взглядом. Тихо вздохнув, Орн вытянул из руки друга повлажневший платок с Трехликим и решительно протянул толстяку:
–Вот.
Хозяин брезгливо принял скомканную тряпицу, хмыкнул и неторопливо развернул. Все, как по команде, уставились на руку ювелира. Тот, слегка приподняв бровь, коротко взглянул на лица мальчиков, легким кивком отослал юношу-подмастерье и отошел к столику, на котором стояло хитрое приспособление из линз и зеркал. Положив кулон под большое круглое стекло, ювелир зажег фитиль в специальной лампе и склонился над столом. Мальчики, тихо перешептываясь, с любопытством разглядывали странную конструкцию и потому не заметили, как изумленно толстяк уставился на их находку, как замерло его дыхание и полная рука непроизвольно стиснула воротник. Когда хозяин задул огонек и повернулся к ним, он уже вполне овладел собой, только странный блеск в глазах и легкий румянец выдавали его волнение. Взгляд же был бесстрастным, а голос, как и жест, кот