–А… а почему раньше выжившие были, а потом погибали все?– попыталась вернуть Николая Андреевича к разговору Матрёша. Вопрос прозвучал наивно.
–Не знаю,– раздражённо буркнул Скрыбин.– Возможно, мощность воздействия со временем нарастает.
–И скорость тоже? Раньше-то медленно ползло, а теперь за четыре года… фьють, и тут. И когда успело?
–Скорость…– Скрыбин посмотрел на Матрёшу так, словно на его глазах она обратилась белой лебедью.– Движение… Бесконечность… Движение сознания… Матрёша, вы– Эйнштейн! Нет! Вы Тесла! Нет, Леонардо да Винчи! Эклектично мыслите! Золото!
Матрёна испуганно вжалась в кресло:
–Чего я такого…
Скрыбин ей не ответил. Схватив свой потёртый планшет, принялся что-то быстро-быстро записывать. Матрёша с ужасом вслушивалась в абракадабру, которую бормотал старик, и думала, не сошёл ли бедняга с ума. А что вы хотите – возраст!
Дверь распахнулась неожиданно, заставив Матрёну подскочить на месте от испуга. На пороге стоял доктор– бледный, как вечно белые пылепоглощающие стены «райка».
–Там…– Он ткнул рукой в сторону коридора.– В зале… Они все…
Доктор кривил непослушные губы.
–Я пошёл разогнать эту гулянку, а там…
–Что там ещё?– Скрыбин недовольно поднял голову.
–Они все не двигаются.
Закованный в неудобный самодвижущийся костюм, точно древний рыцарь в латы, расстояние до парадной залы Скрыбин преодолел с превеликим трудом. Весь длинный путь в дальнее крыло огромного корпуса, где располагалась зала, Матрёша смотрела на ряды массивных дверей. За каждой из них жилой номер. В скольких из них люди? Больные, беспомощные, не способные позаботиться о себе. Всех их придётся увозить в другие номера, спасать от неумолимо ползущей Зоны. Точно услышав её мысли, доктор тихо произнёс:
–И кто знает, где начинается граница этой самой Зоны.
–Где в сон потянет, там и она,– кряхтя, откликнулся влекомый бесстрастным костюмом Скрыбин.– Но не волнуйтесь, какое-то время мы сможем бороться со сном. Недолго, правда. Так что туда и обратно. Может, вытащим кого.
Такого Матрёше видеть не приходилось. Смешение праздника и смерти. Накрытые столы и стылая, давящая тишина. Разноцветные, поблёскивающие богатыми тканями или дешёвой мишурой одежды и скорчившиеся на полу, на диванах, в креслах люди– скрученные агонией тугие клубки тел, разинутые рты, выпученные в пароксизме страха глаза… И вечные цветы, так напугавшие Матрёшу вчера. Точно знали они о том, что случится здесь несколько часов спустя. Знали и шептали об этом.
А Матрёша не расслышала.
Не разобрала.
Не спасла…
…
–Матрёна Семёновна!– Кто-то тащил её за руку. Кто-то злой и настойчивый. Матрёна застонала.
Спать!
Провалиться в баюкающую тёплую пустоту…
…и спа-а-ать…
–Да, очнитесь же!
Кто-то вёл её куда-то. Кто-то держал под руку слева. Кто-то поддерживал справа. Пустота звала ласково, окликала со всех сторон. Потом из-за спины.
Матрёна открыла глаза, недоумённо огляделась.
–Что ж вы, Матрёна Семёновна…– Доктор укоризненно качал головой.– Предупреждали ведь!
Скрыбин смотрел в развёрстый зев оставшейся позади залы.
–Это было безрассудно. Простите меня! Но я должен был это видеть,– хрипло сказал старик.
С того дня он не расставался с планшетом – что-то читал, чертил, записывал. Пространных разговоров не вёл, ничего не объяснял.
Впрочем, Матрёше и доктору было не до того. Уже несколько суток они перевозили оказавшихся вблизи от Зоны лежачих постояльцев «райка». Многие привыкшие к своим обжитым номерам старики сопротивлялись, менять место отказывались наотрез. Убеждать их было бесполезно– одни верили в хеппи-энд, неизменно случавшийся в любимых сказках «для старшей возрастной категории», другие просто не понимали, о чём им талдычат надоедливые гости.
С каждым днём Матрёна всё больше выбивалась из сил. Доктор становился всё угрюмее. Зона продолжала расти. Перевезённые ещё накануне «райковцы» уже утром снова оказывались у самой её границы. И всё начиналось сначала.
Случалось, Зона их опережала… Угадать, сколько метров захватит за ночь взбесившееся пространство, было невозможно. Ещё накануне её добыча составляла каких-то семь-восемь метров, а за следующую ночь смертоносная невидимка проглатывала больше десятка номеров. Во многих из них были люди.
Одним из погибших оказался постоялец из двести четырнадцатого, бессменный сосед доктора– забавный и неугомонный старичок, знавший несметное множество анекдотов и присказок и тем скрашивающий скучноватое существование зануды-доктора.
Генн Алексей прислонился спиной к коридорной стене.
–Всё,– выдохнул он, равнодушно глядя в потолок.– Это всё.
–Да как же всё?– Запыхавшаяся Матрёша отёрла вспотевшие ладони о подол.– Ещё двести сороковую надо в триста девятый. Двести тридцатого в триста восьмой. Двести сорок второй в триста тринадцатый отказывается, говорит, число несчастливое. Надо триста пятнадцатый подготовить…
–Это всё,– повторил доктор и вдруг заговорил– возбуждённо, с надрывом:– Как вы не понимаете?! Иногда надо смириться. Просто принять! Как приняли мы свой час Х, как принимаем «райки». Прекратить суетиться и встретить неизбежное спокойно. Нам не остановить Землю! Зона расти не перестанет! Наступит момент, когда безопасных номеров не останется! Зона загонит нас в угол! Это непременно случится. Так зачем мы бьёмся, теряя последние силы?! Я стар. Я устал! Подумайте, кого мы спасаем? Их?– Он указал в сторону убегающих в перспективу дверей.– Себя? Довольно самообмана! Нас бросили здесь. Ушли, не оглянувшись! Мы– ненужный хлам! Отработанный материал! Горькое напоминание о тленности всего сущего! Мы вызываем лишь жалость и страх! Страх того, что когда-то немощь придёт и к ним! Так для чего…
Он не договорил. Обречённо махнув рукой, пошёл по направлению к Зоне.
Когда генн Алексей скрылся за поворотом, к Матрёше вернулся дар речи.
–Триста пятнадцатый… подготовить же надо…– пролепетала она, опускаясь на дорожку-эскалатор.
Широкая, покрытая мягким ковром лента нехотя поползла в противоположную сторону.
Известие о капитуляции доктора Скрыбин принял сдержанно. Поднял на подавленную Матрёшу затуманенные бессонными ночами глаза и снова уткнулся в планшет.
–Я должен подумать,– пробурчал он.
В словаре Скрыбина это означало «Оставьте меня в покое». Матрёшу захлестнуло отчаяние, почти ненависть– как он может оставаться таким спокойным?! Она хотела что-то крикнуть, обвинить, но подавилась словами и выскочила из комнатушки, изо всех сил хлопнув дверью.
Вечером, пытаясь растолкать уснувшего постояльца в соседнем со скрыбинским номере, Матрёша почувствовала обволакивающую дурноту.
Цепляясь за стену, она выволокла своё ставшее вдруг неподъёмным тело из отвоёванной Зоной комнаты и поплелась к Николаю Андреевичу.
Он, как обычно, полулежал на подушках, только неизменный планшет валялся на полу посреди номера. Скрыбин смотрел в окно на убегающие в бесконечность старые липы.
–Довольно теории. Не пойду,– произнёс он тихо.
В его голосе было что-то, от чего бурлящая в груди целый день обида улетучилась, как подхваченный сквозняком дымок. Матрёша присела рядом.
–А некуда идти,– сказала она, точно утешая капризничающего ребёнка.– Пять номеров осталось, они все заняты.
Николай Андреевич положил сухую шершавую ладонь на руку Матрёши.
–Вот и славно,– улыбнулся он чему-то.– Спасибо вам, и простите меня, если что.
Матрёша не ответила. Смотрела на погружающегося в дрёму старика и думала о своём.
В комнате ничего не менялось– так же горел тусклый свет, так же тяжело дышал спящий старик, только Матрёшины веки стали наливаться свинцовой тяжестью да заговорили, зашептались человеческими голосами растворённые в пустоте старые липы.
Спа-ать!
Матрёша уронила на грудь отяжелевшую голову…
Пространство было густым, как горчичный мёд. Николай Андреевич попытался развести его, но руки увязли в тёмной патоке. Рванувшись всем телом, он хотел сделать шаг, но проклятый сироп сгустился и почернел. Вязкая масса быстро застывала, схватывалась, сковывая руки и ноги. Тягучим чёрным тестом вползала в горло при вдохе. Скрыбин забился, стараясь отвоевать у топкого пространства хоть сколько-нибудь места. Титаническим усилием оттолкнул пустоту, вырывая ноги из засасывающего мрака, сделал два шага… И вдруг с убийственной отчётливостью понял, что не произвёл ни единого движения. Теряя рассудок, закричал. Звук увяз в смоляной топи. Руки и ноги сковало. Замерло, оцепенело всё вокруг– звуки, темнота, время,– пространство залипло.
В угасающее сознание Скрыбина неслышно прокрался образ– русоволосая женщина. Она сидела у зеркала в длинной прозрачной рубашке, подхватив тонкими руками рассыпающиеся волосы. Смеялась… В полуоткрытое окно лился солнечный свет. Утренний ветерок трепал выпавшую из пучка прядь, перебирал складки на рубашке, ерошил невесомые лепестки стоящих на подоконнике незабудок. Всё вокруг трепетало, двигалось, дышало– жило.
–Движение…– прошептал Скрыбин, но слова отразились лишь ослепительной вспышкой в сознании.
Паника прошла. Как он мог забыть?! Скорость мысли. Движение! Память… Он думал об этом, искал– там, в другой реальности. Там, где потерял всё, но где хранил и пестовал главное– разум. Только не знающая преград и оков мысль способна двигаться там, где останавливается всё. Только она способна преодолеть непреодолимое!
И только страх может её остановить…
Двигаться! Двигаться дальше! Куда? Неизвестно. Сквозь залипшее, сдавливающее пространство. Сквозь застывшее время.
На смену женщине явились какие-то увлечённо спорящие люди. Молодые, красивые, очень знакомые, но забытые. Формулы, расчёты, бегущие поверх их лиц. Туман из цифр и символов… Аномальное ускорение? Траектория «кротовой норы»?
Бородатый мужчина, чертящий что-то на демонстрационной панели…
Быстрее!
Лакающий воду из поильника рыжий пёс…