– Не спорю! Не спорю! – замахал обеими руками Сен-Жюст. – Больше скажу, судя по донесениям Элоизы Причарт, ее подопечный является одним из очень немногих флагманов, не поддавшихся чарам МакКвин. Что, не скрою, позволяет мне в какой-то степени примириться со всей этой затеей. Причарт всегда высоко оценивала военный талант Жискара, но самого его не жаловала. Написать о нем несколько строк в хвалебном тоне для нее все равно что вырвать себе зуб, поэтому ее удовлетворенность ситуацией можно считать добрым знаком.
– Вот и хорошо, – сказал, пожав плечами, Пьер, но Сен-Жюст покачал головой.
Ты меня не понял, Роб. Я вовсе не хотел сказать, будто Жискара сделали козлом отпущения незаслуженно. Я лишь отмечаю тот факт, что мы сделали его таковым, а вот способа читать чужие мысли пока еще не изобрели. Заслужить чью-то неприязнь можно разными способами, например, унизить и опозорить человека, подвергнув его незаслуженному наказанию. Поэтому, при всей кажущейся благонадежности такого человека, я обязан подозревать, что в глубине его души погребены семена недовольства, которые еще могут дать всходы.
– Но если он справится с заданием, мы можем осыпать его такими почестями и наградами, что он позабудет былые обиды.
– Возможно, позабудет, а возможно, и нет. Другое дело, что не использовать его сейчас и вправду было бы неразумно. Тем более что меня беспокоит не столько он, сколько Турвиль.
– Турвиль?
Пьер откинулся в кресле, с трудом удержавшись от тяжелого вздоха.
– Он самый, – подтвердил Сен-Жюст. – Для нас обоих не секрет, что Корделия намеревалась по возвращении на Хевен объявить его врагом народа. Надо полагать, в отместку попытки помешать ей расправиться с Харрингтон.
– Мы предполагаем, будто у нее имелось такое намерение, – поправил его Пьер.
Сен-Жюст фыркнул.
– Роб, будем откровенны. Корделии больше нет, и черт с ней, во всяком случае, можно говорить без оглядки на нее. Ты ведь прекрасно знаешь, что устранение людей, вызвавших у нее гнев или досаду, доставляло ей удовольствие.
– Это правда, – со вздохом подтвердил Пьер.
«А знаешь, – подумал он, – мне всегда казалось, что как раз в этом заключается главнейшее различие между ней и тобой. В тебе нет ни капли жалости, и ты всегда готов уничтожить любого, кто, по твоему мнению, может представлять собой угрозу. И спишь при этом наверняка лучше меня. Но убийство само по себе не доставляет тебе ни малейшего удовольствия. Верно?»
– Да, черт возьми, чистая правда! – сказал Оскар, понятия не имевший о мыслях, промелькнувших у Председателя – Она потащила его с собой на Цербер, а потом притащила бы в столицу с единственной целью: устроить показательное судилище. И он, можешь не сомневаться, прекрасно это понимал. Вот почему я так долго выдерживал в «карантине» и его самого, и его команду.
– Да знаю я, знаю, – буркнул Пьер, не сумев на этот раз скрыть досаду.
– Нет, не знаешь!
Прямолинейные возражения были совершенно не в характере Сен-Жюста, и Пьер нахмурился.
– Да, я говорил тебе, что хочу подержать их под надзором до официального объявления о смерти Корделии, но ты тогда решил, будто причиной тому моя обычная паранойя и я просто еще не решил, избавиться от него или нет. Разве не так?
– Ну... да. Пожалуй, что так, – признал Пьер.
– Так вот, отчасти ты был прав, но не совсем. Главное, конечно, этих ребят следовало держать в изоляции до тех пор, пока не будет придумана и не станет достоянием общественности официальная версия героической гибели нашей милой Корделии... – Он покачал головой. – Я даже представить себе не мог, насколько полезным может оказаться использование репутации и популярности этой особы, но без необходимости мириться с ее несносным характером.
Сен-Жюст усмехнулся и покачал головой.
– Проблема, однако, в том, что я содержал Турвиля под негласным арестом, не желая уничтожать его, но опасаясь, что без этого не обойтись. Мне прекрасно известно, какой он великолепный тактик, и необходимость лишить флот талантливого офицера меня отнюдь не вдохновляет. Но в известном смысле я нахожу его даже более опасным для нас, чем МакКвин.
– Правда? – Пьер не смог скрыть удивления.
– Да. Я прочел его досье, отчеты его комиссаров, да и сам после его возвращения с Цербера беседовал с ним не меньше десяти раз. Могу тебя заверить, Роб, он только прикидывается бесшабашным ковбоем: котелок у него варит отменно. Турвиль старается это скрыть, и довольно удачно, но на самом деле он тонок и остр, как виброклинок. При этом гражданин адмирал-ковбой, в отличие от МакКвин, напрочь лишен политических амбиций. Ему доверяют, и если он придет к выводу, что лучший шанс выжить заключается в том, чтобы устроить военный переворот, многие офицеры примкнут к нему даже с большей охотой, чем к Эстер... Итак, кто же такой Турвиль? Человек, до чертиков радующийся тому, что избежал расстрела... или сомневающийся в том, что ему действительно больше не грозит эта участь? В течение девяти месяцев мы держали его под микроскопом, и он наверняка сообразил: для нас вовсе не тайна, что он знал о намерении Корделии расправиться с ним. А также сообразил, что, даже выпустив его корабль в свободный полет, мы продолжим внимательно за ним следить. Для него несомненно, что малейшее подозрение послужит в наших глазах основанием для его устранения, а в таком положении разумно позаботиться о своей шкуре. Вступив в сговор с кем-нибудь вроде МакКвин или создав собственную группу заговорщиков.
Несколько мгновений Пьер молчал, задумчиво глядя на шефа Госбезопасности, потом покачал головой.
– Хорошо, Оскар, что БГБ руководишь ты. Я, постоянно занимаясь подобными размышлениями, наверняка бы спятил. Ты что, и вправду считаешь, что Турвиль во главе своего оперативного подразделения перебежит к манти?
– Конечно, нет, – ответил Сен-Жюст с опять же не характерным для него смешком. – Но, как ты признаешь сам, моя работа в том и состоит, чтобы предвидеть и, по мере возможности, устранять любые угрозы. Не исключено, что в действительности Турвиль является просто вторым Тейсманом. Более эксцентричным, не без налета клоунады, но совершенно аполитичным и стремящимся не прорваться к власти, а как можно лучше исполнить свой долг. Но из этого отнюдь не следует, что в настоящее время он любит наш комитет больше, чем Тейсман. Тем более что никаких оснований для подобной любви у него нет. Поэтому я намерен продолжать следить за обоими, хотя и сознаю, что мы нуждаемся в них обоих, чтобы противостоять манти.
– И то слава богу! – буркнул Пьер.
– На том и поладим, – умиротворенно сказал Сен-Жюст, но туг же откинулся в кресле и, бросив на Председателя еще один острый взгляд, спросил: – Ну а теперь, когда мы утрясли военные вопросы, могу я узнать: ты всерьез вознамерился довести до конца эту затею с девальвацией и бюджетным секвестром?
– Да, – не колеблясь, ответил Пьер и, не дав Сен-Жюсту открыть рта для возражений, продолжил: – Дело рискованное, это я понимаю, но нам необходимо привести нашу экономику хотя бы к некоему подобию порядка. Это не менее важно, чем улучшение состояния флота и военные успехи. И, черт возьми, именно ради экономического подъема я и взялся за эту паскудную работенку!
В голосе Пьера неожиданно прозвучала такая страсть, что Сен-Жюст моргнул. Шеф БГБ, возможно, лучше кого бы то ни было знал, как угнетала Роба Пьера неспособность покончить с экономическими неурядицами. А ведь, по правде сказать, именно неизбежность близкого финансового краха сделала Сен-Жюста соратником Пьера. Оскар считал своей обязанностью поддерживать власть, обеспечивающую стабильность и единство Народной Республики. По большому счету его волновало не то, кто руководит государством, а то, как им руководят, а поскольку Законодатели справлялись с этой задачей плохо, их следовало устранить.
Таким образом, Сен-Жюст находил вполне естественным интерес Пьера к экономическим проблемам, но вот желание предпринять практические шаги по их решению именно сейчас внушало озабоченность. Проведение масштабных реформ в нескольких сферах одновременно чревато одновременным возникновением множества очагов самовозгорания. А главное, сама природа спонтанного возмущения делала такие очаги крайне неприятными для Госбезопасности, ибо их невозможно выявить, пока не вспыхнет огонь.
– В том, что экономикой нужно заниматься вплотную, сомнений нет, – сказал он с обычным вкрадчивым спокойствием. – Весь вопрос в том, подходящее ли сейчас время? Разве нам мало эксперимента с МакКвин и реформой военного управления?
– Именно МакКвин и сделала это время наиболее подходящим, – резко ответил Пьер. – Расправившись с Уравнителями, она дала нам возможность действовать без оглядки на возможные протесты радикально настроенных маргиналов.
«А заодно, Оскар, – добавил он про себя, – позволила под шумок избавиться на всякий случай и от тех „умеренных“ диссидентов, которые мешали нам своей болтовней».
– Радикалам, – это уже было сказано вслух, – стало ясно, чем закончатся для них попытки свергнуть Комитет, а общество в целом получило наглядное свидетельство поддержки существующей власти со стороны военных. Даже если МакКвин и мечтает о захвате власти, народ об этом не догадывается. Народ пребывает в убеждении, – Пьер усмехнулся, – что если мы прикажем ей перебить еще миллион человек, она возьмет под козырек и откроет огонь. Помимо того, умеренные и колеблющиеся жители Нового Парижа получили хороший урок: они усвоили, что во время мятежа гибнут не только мятежники, но и зеваки, да и вообще все, случайно оказавшиеся поблизости. Им вряд ли захочется оказаться там, где будут подавлять очередное восстание, и того, кто начнет подбивать народ к бунту, скорее всего, сволокут за шкирку в ближайшее управление БГБ. Таким образом, именно сейчас, когда радикалы разгромлены, а толпа напугана, мы можем заняться реформированием экономики, не слишком опасаясь негативной реакции народа.
– Ход твоих рассуждений мне ясен, – кивнул Сен-Жюст. – Возможно, ты прав и время сейчас не самое худшее. Так или иначе, реформы необходимы, но не будет ли девальвация, проведенная одновременно с урезанием социальных расходов, слишком тяжким ударом?