— Держи! Помни род свой!
— Помни род свой!.. — согласно выдыхает Яма. На острые плечи Нзыги ложится обязанность как можно быстрее сделать ребенка.
— …Я беру женщину! — визгливо выкрикивает следующий претендент, выскакивая к источающему жар костру. Но тут уже стоит соперник — набычившись, они некоторое время смотрят друг на друга. Потом выкликнувший делает попытку схватить одну из пленниц — и получает звонкий удар ногой по бедру. Через секунду по дну Ямы катается визжащий клубок из двух тел. Круг блестящих глаз сопровождает каждое движение дерущихся — один из них уже поднимается, отряхиваясь, другой отползает, тонко скуля — Яма взрывается долгим гулким ревом: «А-ар-рг!..»
Победивший (тот, что ждал выкликнувшего) уже тащит упирающуюся черноволосую девушку к двум своим упитанным торчкам — сдавленно взвизгнув, она пропадает меж ними…
«Помни род свой!» — грозным рыком висит над Ямой…
Антон, как приговоренный, наблюдает всю эту процедуру. Уже некоторое время он словно бы в трансе — вопли, шум драк, запах пота и вонь шкур… Близится закат — вновь разложенный костер выхватывает из сгустившейся тени хищно устремленные лица воев. Для них это очередной бой, очередная боль — утверждение того, для чего они и жили, отказавшись от своего природного назначения. Для этого существовали другие — те, кто еще не дорос. Или не смог…
…Предвкушающие торчки повизгивали и толкались у края Ямы в ожидании подачки — и взрывались руганью, если их старший не перехватывал для них очередной жирный кусок…
…Визг стих. Антон продолжал отупело смотреть на угли костра… В ушах звенело, во рту отдавало металлическим привкусом крови; перед глазами плавали цветные пятна… Тихо. Только какое-то приглушенное бормотание теней внизу. Вроде, все…
Он глубоко вздохнул, расцепив зубы, еще раз глянул вниз…
«Это не женщина, ха! Какой глупый хед взял ее — не сделаешь приплод, как ни трудись…»
— Отдайте ее!.. Отдайте нам, на ночную потеху!!!
Антон вздрогнул от пронзительного выкрика, еще раз вгляделся — из-за костра вытолкнули какую-то замурзанную замухрышку. Сначала он не понял — недоразвитая, что ль… Потом до него дошло. Девчонка лет двенадцати… Может, и меньше — огонь на миг осветил бледное напуганное лицо…
— …Отдай ее нам — зачем лишний рот… Отдай, отдай! — хищно завыли, завозились торчки, вытягивая шеи — ночная забава, знамо дело, поинтереснее обязательных штудий в халявнике… Ненужная баба — делай, что хочешь! Закон… Местные могут рожать лет с двадцати — зачем ждать, пока вырастет?
«Помни род свой!..»
Девчонка тревожно оглядывала беснующихся наверху, не понимала. Антон разглядел ее волосы — светлые… Размазанная грязь на щеках… То, что с ней сделают этой ночью, представилось ему отчетливо, во всех подробностях, словно на видео… Горло стиснуло — давясь, он пытался преодолеть этот креп. Наконец, сипло, как петух, прокукарекал что-то… Никто не обратил внимания. Тогда, протиснувшись к краю, он крикнул — громко и зло:
— Я… беру! Я забираю эту женщину!
«Кто это еще…» «Кому хрец не дорог — эй, покажись!» «Ха-ха, Бледняк! Он-то уж точно…» Слова сливались, переходя в общий гул — сначала недоуменный, он нарастал, становился угрожающим: «У-ру-ру… ру-у…» Негнущиеся напряженные ноги уже не чувствуют привычной боли — гул накатывается, накрывает тяжелой волной, снова спадает — глотай воздух… пока.
— Я скажу.
Спокойный голос прорезал невнятицу.
«Яобай… Конечно».
Антон с трудом поворотил намертво уведенную в плечи голову. Да, Яобай — стоит, подбоченясь, недалеко от костра. Нзыги рядом, конечно, нет — уже поспешил…
«Он твой!.. Эта живность твоего улага — говори, чего он… Как скажешь, так с ним и будет!»
Одобрительное поддакивание и шипение. Антон глядит на небольшую, крепко сбитую, багровую в свете углей фигуру — свою судьбу. Яобай — настоящий вой, все знают…
— Я скажу… Пусть пробует.
Мертвая тишина.
— Но он не вой!!! — чей-то, похоже, ожидаемый вопрос.
— Я говорю — пусть Бледняк пробует… Захотел стать воем — пусть.
Пауза… и всеобщий визг! Антон зажимает рукой уши — его шатнуло. Сильный толчок из темноты — он рефлекторно разворачивается и получает беспощадный удар в пах… Провал черноты — в следующий миг цепкие руки рвут его на куски, кубарем стаскивая вниз… Жар опалил лицо — сквозь дрожание перед глазами Антон различает багровые точки углей.
— Ты хотел ее? — взлаивающий голос над ухом.
Перевернувшись, Антон бессмысленно смотрит в оскаленную харю чудовища. А, это ритуальная маска… Страха еще нет — он выбит из тела. Осталось только чувство сиюминутной вечности — сейчас, в данную секунду, он вечен.
«Да, я хотел…»
— Да… я хотел ее… — разбитые губы кажутся чужими.
Ну что он сделал такого, за что его так увечат! Жалобно-плаксивая мыслишка — оставьте меня в покое… Жуткий оскал маски молчаливо хохочет — вокруг колышется плотная масса сизых тел, тупо выборматывая что-то вроде: «Хурбыры-ы… х-хы-ы…»
«Встань… Давай, поднимайся…»
Яобай чему-то смеется, подвизгивая в конце каждого слова. Жесткая ладонь встряхивает плечо — Антон с трудом поднимается. Постоял, шатаясь, наново привыкая к земле под ногами. Вдохнул и, поперхнувшись, отхаркнул прямо в костер. Всем весело…
— Ты хочешь стать воем? — пронзительный голос сзади пугает — Антон дергается всем телом. Всеобщий визг усиливается.
— Да… — не слышит. — Да!!!
— Ха-а!.. Тогда ты пройдешь испытание. Сейчас пройдешь, поня-ал? — голос дурашливо выводит слова.
Антону наплевать. Испытание? Плевать. Что там — отрежут кусок мяса, и все… Если повезет, потом восстановят. Медици-ына… Мысль так же дурашливо скачет вслед за чужим неестественно писклявым голосом.
Короткий приказ:
— Вяжи.
…Костер остывает багровой проплешиной. Кривляние вокруг сменилось относительным спокойствием — Антон пока что тоже особо не волнуется. Саднит ноги — но это привычно. Руки стянуты вокруг столба заскорузлым кожаным ремешком — он почти слышал, как трутся друг о друга головки костей… Но за это время он научился переносить боль. Не переносить… Смиряться с ней, как с неизбежностью. Когда бьют ремешком, палкой, кулаками, ногами, чем попало… Режут ноги костяными, острыми как бритва, скребками… Всаживают шипы… Жгут углями, ставя клеймо… Льют на открытую рану едкую жижу отстебника… Подпускают мясных мух… Кормят ядовитым упырником, а потом смеются над корчами… Терзают слюнявые пасти жогров… Сводит перетруженные мышцы… Он привык. Он стерпит…
…Первое испытание — обычное битье. Стегают зверски, целясь в низ живота и в лицо, человек мычит, мотая головой, стараясь уберечь глаза. После неожиданной передышки — снова стегание… Он очухивается от потока холодной воды. Рубцы резко щиплет — вода соленая… Он корчится и воет — публика довольна.
…Густой поток навоза покрывает с головой — вонючая слизь жужжит и шевелится, взблескивая сотнями слюдяных крылышек — мясные мухи. Крик изошел — осталось слабое клокотание в горле…
…Снова вода — на сей раз пресная. Все?
Нет — еще есть огонь. Раскаленные угли, заботливо расположенные под ступнями, шипят и воняют паленым. Он хрипит и взбрыкивает, вызывая жадный визг окружающих. Он словно впервые видит их — всех вместе, единым организмом. Они жрут его, они питаются его болью — это их замена всем другим удовольствиям. Они выбрали самое острое — тяжелый сладковатый смрад крови и вопящего мяса… Они взращены на этом — это их религия.
…Благодетельный туман беспамятства, наконец, окутывает мозг — израненное тело обвисает на вывороченных руках.
Большего из него теперь не выжать… Опытный в таких делах Яобай разочарованно воет — аттракцион почти закончен… Но самое главное — впереди.
— …Ты, Бледняк, дурак… Ты думаешь, никто не знает, чего ты полез? Я зна-аю…
Речь зудит и жужжит, как стая мясных мух. Антон мотает головой, не в силах избавиться от липкого зуда… Сбросив хохочущую маску, Трепарь во всю ширь расщеривает рот, утыканный редкими зубами:
— Не человек ты, а Бледняк, Бледня-ак!.. — он тихо, но нестерпимо тонко визжит. Смеется. Смешно ведь — взрослый мужик, а простых вещей не понимает.
— Женщина негодная, слишком молодая — зачем желать? Женщин много… Много женщин, много… И вот все вы так! — Трепарь внезапно входит во вдохновенный раж, найдя благодатную тему; глаза его блестят. — Все вы, пришлые, дураки — и, значит, не люди… Все дураки — нелюди. Или мертвецы! Мы убьем всех твоих — х-ха! А остальные будут нам служить… А сражаться не будем, не-ет… Зачем воевать с дураками? Дураки сами напросились на лезвия, х-ха! — он захлебывается визгом, хлопая себя по тощим ляжкам, козлом скачет вокруг почти уже погасшего костра.
Антон тупо смотрит на него, с трудом разлепляя склеивающиеся от крови веки. Что-то дергающееся и издающее звуки — зудит надоедной мухой, заползает в глаза, ноздри… Чихнув, он очнулся — довольно осклабившийся Яобай отводит тлеющую головешку. Вои вновь собрались вокруг костра — отдохнув в своих улагах, они лениво переговариваются, ковыряя в зубах: «Хорошая еда… Хорошая… да… еда… еда…»
Антона слегка познабливает то непонятного предчувствия. Мутит от запаха и пляшущих перед глазами цветных пятен, отдающих в зелень…
— Ты хотел стать воем? — словно бы удивленно говорит Яобай — Не обманываешь?
— Д-да… — с трудом произносит Антон сквозь сведенные судорогой губы.
— А может, ты больше хотел женщину?
— Н-нет, — выдыхает Антон.
— Вре-ешь, — равнодушно тянет Яобай и так же равнодушно тычет головней ему подмышку.
Всхлип… Антон молча глотает едкие слезы и повторяет:
— Я… хочу… стать воем…
— В самом деле? Но это надо заслужить… Нужно отказать себе во всем — ты знаешь?
Антон молча кивает — он знает. Он видел…
Яобай тихонько повизгивает и почти ласково проводит шершавой рукой по плечу:
— Ты и в самом деле дурак, Бледняк…