— Андрей дружил с братом и находился тогда под сильным его влиянием. Мы жили с родителями: брат с женой и я, еще неженатый. И вот я прихожу домой, а отец говорит: «Звонил Андрей, спрашивал Володю». Я говорю: «Володи нет». И он в отчаянии: «Как же так, что же мне делать? Я хотел обсудить с ним проблему. Что же мне теперь ночью делать?» Он хотел ночью над этим поработать.
— Андрей катал [В. А.] Успенского на мотороллере, — рассказывает Елена Викторовна Падучева. — Успенский же любопытный страшно. Ему это такое невыразимое ощущение было. Это вот уже после приезда из Франции Андрей присмотрелся и купил мотороллер.
Но активной стороной в их дружбе был Успенский, который явно был как-то привлечен чем-то. А Андрей был такой зависимой стороной. Но Успенский выручал Андрея в очень трудных ситуациях.
— Я думаю, что Успенский считал, что Андрей выше его, — говорит Анна Константиновна Поливанова, учившаяся у Зализняка и близко его знавшая. — Он смотрел на Андрея снизу вверх. Они кокетничали друг с другом непрерывно. И это длилось — я удивлялась, как у взрослых людей столько времени! Но в этом что-то было прекрасное. Я думаю, что это лучшее, что было у Успенского.
Андрея он любил, конечно, не бескорыстно: это он «сделал этого человека». А я думаю, что Андрей был бы Андреем и без Владимира Андреевича, но что Владимир Андреевич очень многому научил Андрея! Ну и сделал в смысле жизни — диссертации, там, и так далее, об этом речи нет! Успенскому ведь еще хотелось почему-то, чтобы Андрей был признанным великим ученым. Не просто великим ученым, а обязательно признанным великим ученым! И Успенский сделал все для того, чтобы Зализняк стал знаменитым великим ученым: заметным, известным и так далее.
Так вот, вопрос, которым я не задавалась, — для меня в моем сознании Успенский и Зализняк настолько срослись, что я не задавалась таким вопросом, а это интересный вопрос: был бы Зализняк Зализняком, если бы он не подружился с Успенским и если бы — а это, в принципе, возможно — он остался совсем незнаком с математикой?
«Он должен был бы быть технарем»
— Адольф Николаевич Овчинников был очень важным членом «Курозада», — рассказывает Зализняк Успенскому.
ВАУ: Ну, и что же вы делали? Вот у вас такая компания, что же вы — ходили в кино, играли в футбол, читали умные книги, вели разговоры?
ААЗ: Вели разговоры, конечно, о жизни более всего. Ну, и выпивали, естественно. В футбол играли. В настоящий — не слишком много, поскольку мало было возможностей. Хотя достаточно, чтобы мне выбили зуб на футболе. Но это уже другое.
ВАУ: А где ж вы играли?
ААЗ: Был стадион — нынче это на Пресненской заставе, где сейчас уже давно стройка и отчасти сквер. Как же он назывался? Такой наклонный стадиончик… Стадион как раз сравнительно долго держался, как раз недавно я проезжал, смотрел, что на месте стадиона. Такая там зеленая зона, но немножко туда уже дворцы тоже проникают. У дальнего конца Пресни. Ну и дворовый [футбол], конечно.
А много мы играли в настольный футбол. Который был, ну, я бы сказал, моим изобретением. Пуговицами. Там очень много было специального оборудования. Я придумал все правила, ну, естественно, имитируя настоящий футбол. Потом, когда стали продаваться все игры, — это было гораздо позже — это было такое ужасное ощущение кражи, потому что можно было купить все.
ВАУ: У вас был какой-то расчерченный стол, я помню.
ААЗ: Ну конечно, поле было! В течение какого-то времени это не снималось, это был специальный стол. Хороший гладкий стол, у которого в углах были прикреплены ворота специальные, сделанные хорошими мастерами из плексигласа. На стол было положено стекло в точности по форме стола, которое специально было сделано по заказу. Идеально совершенно — не меньше и не больше стола. А под стеклом лежал ватман, на котором все было нарисовано. Дальше я изобрел систему, пользуясь своими техническими интенциями, идущими от отца, — изобрел систему автоматической маркировки времени игры светом. Ну потому что выяснилось, что какого судью ни поставь, судья обязательно скажет, что конец игры, в пользу одного игрока или другого. Это к ужасным приводило… И тогда стало ясно, что надо поставить автомат, который что-нибудь делает. Звонок звенел. Сперва звонок. Звонок — просто нужен был будильник. Все было хорошо, но выяснилось, что все будильники не годятся, потому что у нас тайм длился семь с половиной минут. Не семь, не восемь, а именно семь с половиной. А будильник давал остановку с точностью до 7 минут. А бóльшую точность будильник не давал. Поэтому система звонка была в конце концов забракована как совершенно бессмысленная. И тогда я приспособил (такие старые были часы, которых сейчас уже нигде не найдешь) стоячие часы настольные, которые уже как бы считались рухлядью, и не считалось, что я их погублю. Влез в их механизм, вставил туда электроконтакт, чтоб он действовал, как шахматные часы. В шахматных часах стрелка в конце концов сбивает флажок, а у меня в конечном счете стрелка замыкала контакт. Свет зажигался. Настольная лампа. Это нас устроило. Игроки были шашки.
ВАУ: Надо было щелчком бить по шашке, чтоб шашка била по пуговице, да?
ААЗ: Да. Немножко уточняя правила по ходу неудач предыдущих правил, мы достигли действительно замечательной системы. Это безумие продолжалось, уже когда и «Курозада» не стало активно, до моих 49 лет. Когда инфаркт, и после этого все. В 1984 году. После этого нельзя стало этого делать.
ВАУ: Нельзя волноваться?
ААЗ: Да. Потому что волнения от этой игры было больше, чем от чего бы то ни было.
— Вообще я должен сказать, — говорит В. А. Успенский, — Волнение, которое постигает Андрея Анатольевича во время игры, — оно было проверено моей недоверчивой женой Светланой, покойной, следующим образом. Она как-то не верила и считала отчасти, что он притворяется. Поэтому во время игры в карты она, не спрашивая его, сунула ему подмышку градусник. Потом, когда вынула, там было 38. Тут она поверила.
— Успенские были свидетелями карточной игры, — вспоминает Елена Викторовна Падучева. — Здесь, у нас, как-то столкнулись вместе Рачек и Успенский. Играли Андрей с Рачеком в подкидного. Вот тогда Светлана у нас дома действительно замерила температуру у Андрея.
Еще был сеанс игры в подкидного. С Танькой Коровиной. Она математик, кончила мехмат и работала у Апресяна [11] какое-то время. И в поздние пятидесятые или ранние шестидесятые мы ездили на Домбай, в Алибек, на лыжах кататься. И там был матч между Андреем и Танькой Коровиной; при счете сорок девять — сорок девять Андрей проиграл в последней партии.
Там много играли. Играли в «Пентограф». Это такая игра: задумывается пятибуквенное слово, а другой должен предъявлять пятибуквенные слова и, анализируя число совпадений, отгадывать задуманное слово.
Обложка блокнота для записи счета игры в полукозла (рисунок Т. К. Крапивиной)
и одна из первых записей счета игры, 1972 год
— Когда я была маленькая, мы играли в «полукозла» дома вчетвером, с мамой и с бабушкой, — рассказывает Анна Зализняк. — Довольно много. Ну иногда еще с кем-то из гостей. Сохранились блокнотики, все эти записи.
— Когда мы познакомились, Андрею уже было сколько там — тридцать лет с небольшим, — говорит математик, друг Зализняка, Леонид Александрович Бассалыго. — Вначале — он человек увлекающийся — мы с ним играли в настольный футбол. Он, конечно, сам замечательное сделал поле футбольное такое, расчертил все прекрасно. Пуговичками играли, шашками играли. Вот он волновался! Он очень увлекался, ну, видно было, что он заводится, что называется, на игру. Это было. Он со страстью отдавался, как и любому делу, отдавался со страстью, в том числе и этому. Дело вроде бы как пустое, но…
Он, кажется, и в шахматы играл, но потом перестал в связи с тем, что ему по медицинским показателям, видимо, было не положено. В общем, все, что его сильно возбуждало, — он переставал этим заниматься, потому что здоровье, сердце не позволяло, в том числе и эта игра, и шахматы. Я просто знаю, что он перестал играть в шахматы именно из-за испытывания таких чувств.
— Леня Бассалыго — очень любимый друг всей нашей семьи, — говорит Анна Зализняк. — У него жена итальянка, он часто ездил в Италию. Я помню, почему-то в Благовещенке (где мы много лет подряд снимали дачу под Москвой), когда мы ездили туда зимой кататься на лыжах в начале 1970-х, папа с Леней соревновались, кто назовет больше итальянских городов: Лукка, Виченца, Каррара — все эти волшебные слова. Я помню зрительно этот список папиным почерком, соревнование было в письменном виде. Папа тогда и мечтать не мог эти города увидеть своими глазами. Это было чисто умозрительное знание.
И еще они с Леней в течение многих лет играли в настольный футбол: поле нарисовал мой папа, оно было под стеклом на письменном столе. Футболистами были шашки (синие и белые), мячом — пуговица (помню эту пуговицу!). Тайм продолжался 15 минут, в часах был установлен механизм, который через 15 минут выключал свет. Сейчас этот стол (шедевр 1960-х, светлого дерева на тонких круглых ножках) доживает свой век на террасе дачи — уже давно без стекла и без футбольного поля под ним.
— Началось все с простейшей вещи, — вспоминает Леонид Никольский. — Я, Мишка и Заля — мы после уроков бежали к нему домой играть в этот футбол, к Зале. Интересная штука. На самом деле Заля должен был бы быть, что называется, технарем. Потому что он придумал какую-то сложную систему проводков к часам, чтобы часы вовремя звенели или что-то такое — подавали сигнал, когда начало матча, когда конец первого тайма и так далее. То есть у него в этом деле явная была способность. Отец был инженером же. То есть Заля был не гуманитарий изначально, как мне кажется.
— Он мог быть кем угодно! — говорит Борис Андреевич Успенский. — Вот был лингвистом, а мог бы математиком или инженером. Такой — как в детстве бывает, у детей — клубок всех возможностей.