Глава третья. Встреча
Д’Артаньян выехал из Парижа через ворота Сен-Дени в два часа ночи. Была ранняя весна, по ночам было еще довольно свежо, однако после восхода солнца стало немного теплее.
Первой его остановкой был Шантийи, куда он добрался часам к восьми утра. Д’Артаньян позавтракал в трактире, в котором кроме него было всего несколько путников.
Ничего подозрительного он не заметил. Гасконец расплатился и вышел на двор. Убедившись, что его конь достаточно отдохнул и сытно накормлен, д’Артаньян возобновил путешествие.
Он не опасался засад, но предпочитал оставаться начеку. То, что в Лувре есть «уши», было известно очень хорошо и довольно давно. Вполне возможно, что «слушали» и в Пале-Рояле. А то, что Мазарини, мягко говоря, недолюбливали, также не было секретом, а потому на всех, кто ему служил, была своеобразная «черная метка».
При этих мыслях гасконец печально вздохнул.
Д’Артаньян без приключений преодолел Бове и Амьен, однако на одном из постоялых дворов недалеко от Кале произошел неприятный эпизод.
Гасконец потребовал себе вина, а своему коню — хорошей порции сена, что и было выполнено хозяином без пререканий. В общем зале помимо д’Артаньяна находились только трое мещан, скорее всего торговцы, которые были уже изрядно пьяны. Они сквернословили и играли в карты. Мещане с интересом и с некоторой опаской поглядывали на сидящего в углу дворянина (из-под его плаща выглядывала шпага) и обменивались между собой многозначительными взглядами. Наконец, один из них, который был помоложе и покрупней двух своих товарищей, встал из-за стола, однако остался стоять рядом, положив руку не плечо одного из компаньонов.
— А все-таки я вам скажу так: этот мерзавец Мазарини не умрет своей смертью в собственной постели, — верзила говорил довольно громко, но при этом он старался не смотреть на д’Артаньяна.
Вся компания разразилась хохотом, при этом один из тех двоих, кто внимал крамольным речам разошедшегося малого, бросил быстрый взгляд на дворянина, в котором угадывалась военная выправка. Тот сделал вид, что не понимает, о чем идет речь, или, по крайней мере, что его это не касается.
Торговцы снова переглянулись, а верзила продолжал:
— Простой народ терпит лишения, а он, знай, только, повышает налоги. Но народному терпению тоже есть предел!
На этот раз он повернулся в сторону д’Артаньяна и пристально на него посмотрел. Гасконец прекрасно понимал, что продолжать игнорировать эти речи он больше не может, но и устраивать большой скандал тоже не хотелось, чтобы не привлекать к свой персоне излишнего внимания. Вместо этого он поправил свой плащ таким образом, чтобы помимо шпаги стали видны и два его пистолета, также крепившиеся на поясе. Вид оружия, по-видимому, отбил у троицы всякую охоту продолжать дискуссию о бедственном положении народа и той роли, какую в этом играет первый министр Франции. Во всяком случае, оратор уселся обратно на свое место, и компания, потребовав еще вина, начала новую игру в карты.
Д’Артаньян небрежно швырнул на стол несколько монет и, не спеша, прошагал через зал, мимоходом окинув презрительным взглядом присмиревших мещан. Его шпага угрожающе стукнула о незанятый деревянный стол.
Он вышел на двор, велел привести коня. Затем сел в седло, швырнул монету мальчишке-слуге, державшему его коня под уздцы, не оборачиваясь и не глядя по сторонам, двинулся дальше по дороге. До моря было уже рукой подать, и никаких сюрпризов остаток пути не принес.
В Кале д’Артаньян сел на корабль, название которого ему указал Мазарини.
Морское путешествие нельзя было назвать романтичным, если не считать нескольких штормов, от вида которых — будь наш гасконец поэтом — у него обязательно родилось бы несколько стихотворных строк. Но д’Артаньян был обделен талантом стихосложения, к тому же морское болтание вызывало у него морскую же болезнь, и он только благодарил Господа и Святую Богородицу за то, что большую часть времени, что длилось его путешествие, море оставалось относительно спокойным. В остальном же вояж также не был чем-либо примечательным. Капитан и другие члены команды не проявляли особой навязчивости, хотя совсем не обязательно, что они были посвящены в тайну миссии д’Артаньяна. Скорее всего, они о ней как раз ничего не знали. Просто эти ребята за многие годы службы усвоили, что в определенных ситуациях лучше не задавать лишних вопросов.
В конце мая он прибыл в Гданьск.
В Польше ничего не напоминало о войне. Впрочем, она была слишком далеко и шла на дальних восточных окраинах. Да и были в это время дела поважнее: как оказалось, умер король Владислав IV, и страна готовилась к выбору нового монарха.
Из редких разговоров, которые он заводил с местными жителями и иностранными путешественниками в корчмах и на постоялых дворах, д’Артаньян узнал, что нового короля должны избрать на сейме — это что-то сродни парламенту, который собирается время от времени на заседания для принятия важных государственных решений. Заседают в сейме дворяне, известные здесь под диковинным именем «шляхта», которой в Польше так много, что могло даже сложиться впечатление, весьма обманчивое, что других сословий в этой стране просто нет.
Многие шляхтичи были не только не богаты, но и откровенно бедны, что вынуждало их в буквальном смысле собственными силами обрабатывать находившуюся в их собственности землю. Но именно эта земля и давала им немалые привилегии, которыми они пользовались с чувством обостренного достоинства. Шляхтичи также считали себя вправе отказать в послушании королю, не говоря уже о том, что именно от их воли зависело, кто откажется на монаршем престоле.
Д’Артаньян поначалу отказывался верить в то, что короля действительно выбирают. Он думал, что это шутка, и над ним, как над иностранцем, попросту насмехаются.
Он вспомнил, однако, что во время войн между католиками и гугенотами (не из собственного опыта, конечно же, так как тогда его не было на свете, а по рассказам родителей и других членов семьи, которые были непосредственными свидетелями — а некоторые и участниками — тех событий) польским королем был избран Генрих Валуа, который, впрочем, вскоре вернулся на родину и взошел на французский престол под именем Генриха III. Но, как признался самому себе гасконец, он никогда всерьез не задумывался над тем, как все это тогда происходило. Выходило, что действительно в этой стране королевская должность была выборной, а не наследственной, что только добавляло загадочности этому экзотическому краю.
Ситуация с выборами короля создала д’Артаньяну определенное неудобство. Дороги вблизи польской столицы были забиты. Как мы знаем, наш герой не собирался заезжать в Варшаву, но даже там, в отдалении, где он ехал, пробиться было крайне сложно.
Шляхтичи из всех мест, включая самые отдаленные, в том числе и те, где прямо сейчас шла война с козаками, ехали на сейм. Ехали целыми дворами. Кареты, в которых передвигались вельможи, своей роскошью не уступали французским, а иногда и превосходили их. Военные эскорты дворян также были пышными, зачастую состоявшие из экзотических экземпляров — не то турецких, не то татарских, не то вовсе сарацинских.
Все это движение сопровождалось музыкой, вполне европейской, хотя, временами, и с призвуками Азии. Кроме того, нередко между участниками этого движения вспыхивали стычки, иногда весьма нешуточные, в ход пускались сабли, реже — мушкеты, но чаще всего дело ограничивалось словесными перепалками.
Излишним будет сказать, что подобную роскошь могли себе позволить лишь наиболее зажиточные шляхтичи. Те же из них, кто богатством не отличался, а таких было большинство, тем не менее, также передвигались по этим дорогам, сбиваясь в компании подвое-трое-пятеро. При этом вели они себя не менее, а, возможно, и более дерзко, чем их богатые собратья.
Тот сейм, невольным свидетелем подготовки к которому стал д’Артаньян, не имел цели избрать нового короля. Это был так называемый конвокационный сейм. На нем обсуждались возможные даты выборов, а также особые условия элекции государя, при том, что основная процедура избрания сохранялась без изменений. Также на нем обсуждались претенденты на монарший престол.
Выборы короля проходили на специально созываемом элекционном сейме. На них допускались все желающие шляхтичи, и иногда их число достигало 15 тысяч, что существенно превышало количество делегатов обычного сейма.
Последним этапом в этом процессе был коронационный сейм, на котором избранный король приносил присягу. Этот сейм, несмотря на перенос столицы в Варшаву, проводился в Кракове, в Вавельском соборе.
Из-за всех этих элекционных приготовлений д’Артаньян был вынужден искать более глухие дороги — конечно же, не из страха перед воинственными шляхтичами, так как мы знаем, что человек он был отважный, а потому, что он не хотел быть раскрытым в самом начале своей миссии.
Люди, населявшие эту страну, особенно женщины, показались французу довольно милыми, но несколько диковатыми. Кроме того, как уже было замечено, многие представители этого народа отличались заносчивостью, и это относилось в первую голову и, даже исключительно, к мужчинам. Поэтому д’Артаньяну все же пришлось несколько раз взяться за шпагу. К счастью, до кровопролития ни разу не дошло, иначе к «инженеру» (не говоря уже о «часовщике») возникло бы немало вопросов, касающихся виртуозного владения им оружия, а ему, как известно, хотелось бы таких вопросов избежать.
Так или иначе, Д’Артаньян добрался до Львова, который тоже пришлось объезжать стороной, так как там, как сказали ему в одной из близлежащих гостиниц, собирались польские войска для похода на Хмельницкого.
Однако главные силы формировались под командованием князя Доминика Заславского, назначенного временным главнокомандующим, не в самом Львове, а в близлежащих Глинянах.
Д’Артаньян, и до этого соблюдавший осторожность, теперь проявлял чудеса маскировки, передвигаясь только ночью и избегая больших дорог.