В 1998 году, после девяти лет работы в прокуратуре округа Аламеда, меня пригласили поработать на другой стороне залива, в окружной прокуратуре Сан-Франциско. Мне предложили возглавить подразделение, которое занималось делами насильников и серийных преступников. Поначалу я не решалась, и не только потому, что мне нравилось работать в Аламеде. В то время окружная прокуратура Сан-Франциско имела сомнительную репутацию.
Меня беспокоили истории о нарушениях. В то же время это было повышение: я буду руководить подразделением, курировать команду прокуроров. Это была возможность роста. Кроме того, мой друг и наставник Дик Иглхарт, который тогда был главным помощником окружного прокурора Сан-Франциско, активно звал меня к себе. С некоторым трепетом я все же приняла предложение – и вскоре обнаружила, что мои опасения были не напрасны.
В офисе царил беспорядок. По одному компьютеру на двоих, никакой картотеки и базы данных для отслеживания дел. Ходили слухи, что, когда адвокаты заканчивали дело, некоторые из них выбрасывали папки в мусорное ведро. Это было в конце 1990-х, а в прокуратуре все еще не было электронной почты.
Кроме того, накопилось огромное количество дел, которые просто лежали, не расследовались, не передавались в суд. Адвокаты были недовольны тем, что полиция не расследует дела. Полиция была разочарована действиями окружного прокурора, потому что его офис не мог добиться обвинительных приговоров. Решения, принимаемые на самом верху, казались произвольными и случайными, а моральный дух персонала упал практически до нуля. Положение усугубила серия увольнений. Однажды в пятницу четырнадцать адвокатов вернулись с обеда и обнаружили на своих стульях розовые листки. Это было ужасно. Люди плакали и кричали, и вскоре их страх превратился в паранойю. Юристы боялись друг друга – боялись предательства со стороны коллег, пытающихся сохранить место. Некоторые начали пропускать прощальные вечеринки своих уволенных друзей, опасаясь, что из-за этого будут следующими на выход.
Это было невероятно неприятно, и не только с точки зрения повседневной работы. Я считала, что окружной прокурор подрывает саму идею о том, каким должен быть прогрессивный человек, занимающий эту должность. В моем представлении прогрессивный прокурор – это тот, кто использует власть с чувством справедливости и видением перспективы, кто обладает достаточным опытом, ясно понимает необходимость привлечения к ответственности серьезных преступников и осознает, что лучший способ обеспечить безопасность общества – это в первую очередь предотвратить преступность. Чтобы сделать это эффективно, надо в первую очередь быть профессионалом.
Через полтора года у меня появился шанс. Прокурор Сан-Франциско Луиза Ренн позвонила мне и предложила работу. Луиза была первой женщиной, занявшей этот пост. Она была первопроходцем, и она была бесстрашна. Ей предстояло противостоять интересам производителей оружия и табака, членам клубов только для мужчин. В ее офисе была вакансия руководителя отдела по работе с семьей и детьми; она хотела знать, интересно ли мне это. Я ответила, что возьмусь за эту работу, но хочу заниматься не просто отдельными делами, а общей политикой, которая помогла бы улучшить систему в целом. Слишком часто молодые люди, которые воспитывались в приемных семьях, мигрировали в места заключения несовершеннолетних, а затем и взрослых уголовных преступников. Я хотела пересмотреть общие принципы, что позволило бы остановить этот разрушительный поток. Луиза была только «за».
Два года я проработала в городской прокуратуре. Начала я с того, что стала соучредителем целевой группы по изучению проблем сексуальной эксплуатации молодежи. Мы собрали группу из экспертов, потерпевших и общественных деятелей, которые помогли нам составить руководство – ряд рекомендаций, которые мы затем представили Наблюдательному совету Сан-Франциско.
Моим партнером по этой работе была Норма Хоталинг. Она не понаслышке была знакома с проблемами, которые мы решали. В детстве она подвергалась жестокому обращению и в конце концов стала бездомной и пристрастилась к героину. Ее арестовывали за проституцию более 30 раз. Но ее история была одной из немногих историй со счастливым концом. Норма выбралась с самого дна. Она окончила колледж и получила степень в области медицинского образования. Сразу по окончании колледжа она применила свои знания, создав программу, которая сегодня широко используется. Целью этой программы было спасение женщин от проституции. Более подходящего человека для совместной работы было найти трудно, и я восхищаюсь ею, потому что у нее хватило смелости рассказать свою историю и использовать ее на благо множества других людей.
Одним из наших приоритетов было создание безопасного места для молодых людей, вовлеченных в проституцию, где они могли бы получить любовь, поддержку и лечение. По многолетнему опыту я знала, что жертвам, которым мы пытались помочь, обычно некуда было идти. В большинстве случаев родителей у них не было. Многие сбежали из приемных семей. Люди часто задавались вопросом, почему эксплуатируемые дети, подобранные полицией, впоследствии сразу же возвращаются к сутенерам или пожилым проституткам, которые «заботятся о них». Мне это не казалось таким уж странным – куда еще могли обратиться эти дети?
Наша группа предложила создать безопасный дом для молодых людей, подвергавшихся сексуальной эксплуатации, – убежище, в котором бы проводились лечение наркомании и восстановление психического здоровья. Здесь должно было происходить обеспечение молодых людей ресурсами, необходимыми для возвращения в школу. Здесь предпринимался комплекс мер по охране безопасности и здоровья уязвимых молодых людей и удержанию их на правильном пути. Мы выступали за финансирование такого надежного места, где сохранялась бы анонимность обратившихся, а также за проведение кампании по просвещению населения. Мы развесили плакаты в автобусах и общественных туалетах, где молодые люди из группы риска могли бы получить необходимую информацию, избегая вмешательства сутенеров.
Мы также считали важным закрыть сеть борделей, маскирующихся под массажные салоны, где сексуальной эксплуатации подвергается множество людей. Мы попросили Наблюдательный совет поставить правоохранительным органам приоритетную задачу расследования таких случаев.
К счастью, Наблюдательный совет принял к сведению наши рекомендации и выделил финансирование. За первые два года нам удалось спасти десятки беглецов. Правоохранительные органы тем временем закрыли почти три десятка борделей в городе.
Эта работа много значила для меня, вдохновляла и доказывала, что я могу заниматься серьезной политической деятельностью, не будучи законодателем. Она также укрепила мою уверенность в том, что когда я вижу проблемы, то способна продумать их решение. Все те случаи, когда мама настойчиво спрашивала: «Ну и что ты сделала?» – внезапно обрели гораздо больше смысла. Я поняла, что мне не нужно ждать, пока кто-то другой возьмет на себя инициативу; я могла начать все делать сама.
Думаю, именно осознание этого заставило меня задуматься о выборной должности. Из всех проблем, которые я наблюдала, незамедлительного вмешательства требовала именно ситуация в окружной прокуратуре. В то время как мы добивались больших успехов в городской прокуратуре, офис окружного прокурора саморазрушался. Талантливые профессиональные прокуроры видели, что их усилия недооцениваются, и чувствовали себя загнанными в тупик в той жизненно важной работе, которой они посвятили свою жизнь. Тем временем жестокие преступники разгуливали на свободе. И я знала это. Мы все знали это. Однако вдруг оказалось, что это не просто важный вопрос, который нужно решить. Это был важный вопрос, который могла решить я.
Я хотела поддержать окружную прокуратуру, усилить ее влияние, вернуть уважение к ней. Но для того, чтобы управлять ею, я должна была баллотироваться на должность. Политическая кампания – это грандиозное мероприятие, и очевидно, что мне не так-то легко было взяться за это. Я обратилась к своим друзьям, семье, коллегам, наставникам. У нас возникли долгие, оживленные споры (как будто я опять защищала дипломную работу). Мы снова и снова взвешивали все «за» и «против».
Люди, как правило, поддерживали эту идею, но они также беспокоились за меня. Мой потенциальный противник и бывший босс уже стал притчей во языцех. Однако он имел репутацию бойца: его даже прозвали Кей-Оу[28], отдавая дань уважения многим нокаутам, которыми заканчивались в юности его поединки с противниками на ринге. Кампания была бы не только «травмоопасной», но и дорогостоящей, а у меня не было опыта сбора средств.
Действительно ли для меня настало время участвовать в выборах? У меня не было возможности это узнать. Но я все сильнее и сильнее начинала чувствовать, что тактика «подожди и увидишь» – это не вариант. Я вспоминала о Джеймсе Болдуине, чьи слова так много значили в борьбе за гражданские права. «В будущем никогда не наступит время, когда мы сможем осуществить наше спасение, – написал он. – Вызов находится в настоящем моменте; время всегда сейчас».
Глава 2. Голос за справедливость
«Камала, пойдем. Пойдем, мы опоздаем». Мама теряла терпение. «Одну секунду, мамуля», – откликнулась я. (Да, моя мама была и всегда останется для меня «мамулей».) Мы ехали в предвыборный штаб, где собирались добровольцы. Мама часто брала на себя руководство волонтерами, и она не тратила время на пустую болтовню. Все знали, что, когда Шамала говорит, надо слушать.
Мы ехали от моего дома, расположенного недалеко от Маркет-стрит, мимо достопримечательностей и красот центра Сан-Франциско в Бэйвью-Хантерс-Пойнт, преимущественно черный район в юго-восточной части города. В Бэйвью находилась военно-морская верфь Хантерс-Пойнт, на которой в середине XX века была построена значительная часть боевого флота Америки. В 1940-х годах перспектива хорошей работы и доступного жилья вокруг верфи привлекала тысячи чернокожих американцев, которые искали для себя лучшей доли и пытались избежать болезненной и несправедливой сегрегации. Эти рабочие гнули сталь и сваривали пластины, помогая нашей стране победить во Второй мировой войне.