– Завтра в четыре вам удобно, мистер Китинг? – произнес спокойный, приятный голос секретаря. – Мистер Рорк будет ждать вас.
VIII
Рорк понимал, что не должен показывать, как он шокирован видом Китинга, – но было уже поздно. Он увидел слабую улыбку Китинга, ужасную в покорном признании внутреннего распада.
– Ты моложе меня всего на два года, Говард? – спросил Китинг, глядя в лицо человеку, которого не видел шесть лет.
– Я не уверен, Питер, возможно. Мне тридцать семь.
– А мне тридцать девять – всего.
Китинг неверными шагами двинулся к стулу перед столом Рорка. Его ослепили отблески стеклянных стен кабинета. Он смотрел на небо и на город. Он не ощущал высоты – здания, казалось, лежали у него под ногами. Это был как будто не настоящий город, а миниатюрные модели знаменитых построек, странно близких и маленьких; ему казалось, что он может, нагнувшись, взять в руку любую из них. Он видел темные черточки – машины, они, казалось, ползли, так много времени им требовалось, чтобы проехать квартал длиной с его палец. Он видел, как стены города поглощают и отражают свет, видел ряды вертикальных плоскостей с темными точками окон, каждая плоскость светилась розовым, золотистым, фиолетовым, видел голубые зигзагообразные полоски, мечущиеся между плоскостями, придающие им форму и создающие перспективу. От зданий к небу струился свет и превращал прозрачную летнюю голубизну в белое покрывало над живым огнем. Господи, подумал Китинг, кто сотворил все это? И вспомнил, что был одним из них.
Он увидел отраженную в стеклах фигуру Рорка, а затем и самого Рорка, который сидел за столом и смотрел прямо на него.
Китинг подумал о людях, затерявшихся в пустынях, о людях, погибших в океане, которые перед лицом безмолвной вечности должны были говорить только правду. И он должен тоже говорить правду, потому что перед ним простирался величайший на земле город.
– Говард, ты позволил мне прийти… Это что, соответствует тому ужасному принципу – подставь другую щеку?
Он не слышал своего голоса и не знал, что в нем звучат нотки достоинства.
Рорк некоторое время смотрел на него, не отвечая; перемена в Китинге была значительно большей, чем в его внешности.
– Не знаю, Питер. Нет, если ты имеешь в виду всепрощение. Если бы мне нанесли обиду, я бы никогда не простил. Тем более если бы это касалось моей работы. Я думаю, никто не вправе причинять боль другому, но и помочь сколько-нибудь существенно тоже не может. Мне нечего тебе прощать.
– Жаль, тогда это было бы не так жестоко.
– Возможно.
– Ты не изменился, Говард.
– Думаю, что нет.
– Если это наказание, я хочу, чтобы ты знал, что я принимаю его и понимаю. Раньше я подумал бы, что легко отделался.
– Ты очень изменился, Питер.
– Да.
– Мне жаль, если это для тебя наказание.
– Я знаю. Я верю тебе. Но ничего. Оно последнее. Это случилось, вообще-то, позапрошлой ночью.
– Когда ты решился прийти?
– Да.
– Значит, нечего бояться. Что случилось?
Китинг сидел, выпрямившись, он был спокоен и чувствовал себя совсем иначе, чем три дня назад, сидя напротив человека в домашнем халате, теперь от него исходило даже какое-то уверенное спокойствие. Он заговорил – медленно, без сожаления.
– Говард, я – паразит. Всю жизнь был паразитом. Ты сделал мои лучшие работы в Стентоне. Ты создал самое первое здание, которое я построил. Ты спроектировал здание «Космо-Злотник». Я жил за твой счет и за счет таких людей, как ты, которые творили до твоего рождения. За счет тех, кто построил Парфенон, готические соборы, первые небоскребы. Без них я бы не знал, как положить один камень на другой. За всю жизнь я не внес ничего нового в то, что сделано до меня, даже дверной ручки. Я брал чужое, ничего не давая взамен. Мне нечего было дать. Это не поза, Говард, я знаю, о чем говорю. Я пришел просить тебя снова спасти меня. Если хочешь вышвырнуть меня вон – давай.
Рорк медленно покачал головой и знаком попросил Китинга продолжать.
– Ты знаешь, что как архитектор я конченый человек. Не совсем, но очень близко к этому. Другие могли бы еще долго болтаться в таком положении, но я не могу из-за того, кем я был. Или обольщался, что был. Люди не прощают провала. Я должен жить в том образе, который сложился. Я могу жить только так, как жил. Мне нужна слава, которой я не заслуживаю, чтобы сохранить имя, право носить которое я не заработал. Мне дают последний шанс. Я знаю, что последний. И знаю, что ничего не могу сделать. Я даже не попытался сделать эскиз и не прошу тебя исправить мою стряпню. Я прошу тебя сделать этот проект и разрешить мне поставить на нем свое имя.
– Что за проект?
– Кортландт.
– Жилой квартал?
– Да. Ты слышал об этом?
– Я знаю об этом все.
– Тебе интересно проектировать жилой квартал, Говард?
– Кто тебе это предложил? На каких условиях?
Китинг рассказал – точно, бесстрастно передал разговор с Тухи, будто прочитал копию судебного заключения. Он вытащил из портфеля документы, разложил на столе и продолжал говорить, пока Рорк просматривал их. Рорк прервал его:
– Минуточку, Питер. Помолчи.
Китинг ждал долго. Он смотрел, как Рорк медленно перебирает бумаги, и знал, что тот их не читает. Затем Рорк сказал: «Продолжай», и Китинг вновь послушно заговорил, не задавая вопросов.
– Я понимаю, что у тебя нет причин спасать меня, – сказал он в заключение. – Если ты знаешь, как удовлетворить их требования, ты можешь сделать эту работу сам.
Рорк улыбнулся:
– Думаешь, я могу обойти Тухи?
– Нет. Нет, не думаю.
– С чего ты взял, что мне интересно заниматься жилыми кварталами?
– А какому архитектору не интересно?
– Согласен, мне это интересно. Но это не то, что ты думаешь.
Он встал. Движения его были резкими и напряженными. Китинг позволил себе сформулировать первое впечатление: странно видеть Рорка с трудом сдерживающим волнение.
– Я хочу все обдумать, Питер. Оставь бумаги. Приходи завтра вечером. Я дам ответ.
– Ты мне… не отказываешь?
– Пока нет.
– Ты мог бы… после всего, что произошло?
– К черту все.
– Ты готов…
– Сейчас я ничего не могу сказать, Питер. Я должен все обдумать. Не рассчитывай на меня. У меня может возникнуть желание потребовать от тебя невозможного.
– Все что угодно, Говард. Все.
– Поговорим об этом завтра.
– Говард, я… не знаю, как тебя благодарить, даже…
– Не благодари. Если я соглашусь, то по своим причинам. Мой выигрыш будет таким же, как твой. Может, больше. Помни, я никогда ничего не делаю на условиях, поставленных мне другими.
На следующий вечер Китинг пришел к Рорку домой. Он не мог сказать, что с нетерпением ждал этой встречи. Возможно, и ждал. Боль в голове усилилась. Он мог действовать, но не мог рассуждать.
Он стоял посреди комнаты и медленно оглядывал ее. Он был благодарен Рорку за то, что тот не вспоминал прошлого. Но он спросил сам:
– Это дом Энрайта?
– Да.
– Его построил ты?
Рорк кивнул и сказал: «Садись, Питер», прекрасно понимая ситуацию.
Китинг поставил на пол портфель, прислонив его к стулу. Раздутый портфель выглядел тяжелым. Китинг обращался с ним очень осторожно. Затем он развел руками и застыл, вопрошая:
– Ну?
– Питер, ты можешь на мгновение представить, что ты один во всем мире?
– Я думал только об этом в течение последних трех дней.
– Нет. Я не это имею в виду. Можешь забыть, что тебя всегда учили только повторять, можешь думать, думать собственными мозгами? Я хочу, чтобы ты кое-что понял. Это мое первое условие. Сейчас я скажу тебе, чего хочу. Возможно, ты скажешь, что все это ерунда. Тогда я ничего не смогу сделать. Если ты полностью не осознаешь, всем сердцем, как это важно.
– Я постараюсь, Говард, я был… откровенен с тобой вчера.
– Знаю, иначе я бы сразу отказал тебе. Теперь я думаю, что, возможно, ты поймешь и внесешь свою лепту.
– Ты решил взяться за этот проект?
– Возможно. Если ты предложишь мне достаточно много.
– Говард, все что хочешь. Все. Я продам душу…
– Продать душу легче всего. Большинство делает это ежечасно. Я попрошу тебя сохранить свою душу – ты понимаешь, что это намного труднее?
– Да… думаю, что понимаю.
– Что ж… Я хочу, чтобы ты обосновал, почему я должен проектировать Кортландт. Жду от тебя конкретного предложения.
– Ты можешь взять все деньги, которые мне заплатят. Мне они не нужны. Ты можешь получить в два раза больше. Я удвою гонорар.
– Нет, так не пойдет. Неужели этим ты хотел меня соблазнить?
– Ты спасешь мне жизнь.
– А можешь ли ты привести какой-нибудь довод, почему бы мне хотелось спасти твою жизнь?
– Нет.
– Так как же?
– Это большой проект, Говард. Гуманный. Подумай о тех бедняках, которые живут в трущобах. Если ты сможешь предоставить им приличные условия по их средствам, у тебя будет чувство удовлетворения от благородного поступка.
– Питер, вчера ты был честнее, чем сегодня.
Опустив глаза, тихим голосом Китинг сказал:
– Ты получишь большое удовольствие от этой работы.
– Да, Питер. Теперь мы понимаем друг друга.
– Что же тебе надо?
– А теперь послушай меня. Я работал над проблемой строительства дешевого жилья в течение многих лет. Я никогда не думал о бедняках, живущих в трущобах. Я думал о возможностях современного мира. О материалах, оборудовании – обо всем, что можно использовать. Сегодня, благодаря человеческому гению, у нас все это имеется в изобилии. Сегодня у нас необыкновенные возможности. Строить дешево, просто, разумно. У меня было много времени, чтобы изучить это. После храма Стоддарда я практически ничего не делал. Я не ждал результатов. Просто не мог, глядя на тот или иной материал, не думать: а что с ним можно сделать? А как только начинаю думать, я должен работать. Найти ответ, разобраться. И так я работал многие годы. Мне нравится это. Я работал, потому что были проблемы, которые я хотел решить. Ты хочешь знать, как построить кварталы, где жилье будет стоить пятнадцать долларов в месяц? Я покажу тебе, как сделать, чтобы оно стоило десять. – Китинг невольно подался вперед. – Но сначала подумай и скажи, что заставляло меня работать в течение многих лет. Деньги? Слава? Альтруизм?