Это не делало его виновным, но делало подозреваемым. Особенно при том, что в переписке Валентины с врачом, подругами и другими пациентами Матвей не нашел никаких указаний на подготовку к самоубийству. Им нужно было поговорить как можно скорее…
Матвей не сомневался, что беседа состоится, так или иначе. Либо Шумилин окажется не очень талантливым врачом, либо откровенным мошенником, без жалости сгубившим многих пациентов. Третьего варианта вроде как не было… И вместе с тем был.
Юрий Михайлович Шумилин просто исчез. Из интернета, разумеется, в реальной жизни его следов не было изначально. Никаких обновлений его деятельности не появлялось с тех пор, как умерла Валентина. Матвей попытался найти, где же практикует эндокринолог с таким именем, и не смог.
Похожая ситуация сложилась и с пациентами, которые «лично знали замечательного доктора». Нет, по их именам результаты как раз находились. Но результатов этих было очень много, а Матвей не знал ни городов проживания, ни возраста… да ничего! У кого-то были фотографии, однако такие, что для поиска не используешь. Попытки написать им в мессенджеры тоже ни к чему не привели: система показывала, что каждого из этих людей много дней не было в Сети.
Он мог бы продолжить сбор информации сам, но Матвей прекрасно понимал, что это отнимет неоправданно много времени, он без сомнений набрал номер Гарика.
– Ты сейчас на задании? – уточнил Матвей.
– Ага, – отозвался младший ученик. – Злой и гадкий Форсов поручил мне собрать слово «Вечность» из осколков зубов доброго самаритянина. Я тебе нужен?
– Нет.
– Ты позвонил, чтобы ударить по моей самооценке? – удивился Гарик.
– Мне нужен толковый хакер.
– Юдзи, что ли? Он скорее бестолковый!
– Любой, который выполнит работу быстро.
У Матвея были свои контакты среди тех, кто промышлял не самыми законными манипуляциями в компьютерном мире. Однако он признавал, что хакеры бывают разными, точно так же, как представители других профессий. И знакомые Гарика относились к лучшим – начиная с того самого Юдзи.
Трудность заключалась в том, что с Матвеем Юдзи общался редко и неохотно. Вероятнее всего, побаивался: ему почему-то казалось, что Матвея посылать нельзя, это Гарика можно и нужно. Поэтому с Гариком он говорил свободно, проще всего любое задание было передать через него. Особенно при том, что Гарик умел настаивать на своем, а попытки послать себя подальше воспринимал как дружеское напутствие.
– Организую все, что нужно, – пообещал Гарик, выслушав подробности. – Но давай услугу за услугу! Я подгоню тебе Юдзи, а ты взамен потискаешь старушку.
– Я надеюсь, это какая-то метафора?
– Нет, я прямолинеен, как прямая линейка. Видишь, у меня даже со сравнениями не очень, куда мне в метафоры? Короче, у меня есть очень нездоровая бабуля, которая в силу своего состояния не может выступить свидетелем по делу, но сойдет за улику. Мне нужно определить, издевались ли над ней, как именно, как долго.
– И что, рядом с тобой в такой ситуации нет ни одного врача, способного ее обследовать?
– Есть, но я ему не доверяю.
– Почему?
– Потому что он идиот, – доверительно сообщил Гарик. – У него на все один ответ: «Ей же дохренилион лет, у нее от одного взгляда синяки образуются, чего ж вы хотите!» Слушай, если дело дошло до Юдзи, у тебя там тупик, можешь позволить себе отвлечься. Я уже выяснил у Веры, на каком ты задании, ты не так уж далеко, за день обернешься.
Матвей не назвал бы собственное положение тупиком, но допускал, что пауза не повредит. По странному врачу и пациентам общедоступных данных больше нет. С Линой сейчас не поговоришь – она честно призналась, что у нее ребенок болеет, она приехать не может… Если только он к ней, тогда можно и побеседовать! Но ехать к Гарику оказалось ближе. К тому же Гарик может знать, чем таким занята сейчас Таиса… Пожалуй, неправильно было вспоминать о ней в таких обстоятельствах, но бегать от реальности Матвей не собирался.
– Задание Юдзи передавай немедленно, – велел он. – Я к тебе приеду. А заодно выясню, чем ты вообще занят, с учетом того, что Форсов поручил тебе помирить отца с сыном.
– Я и собирался! Но опять дошло до кусочков мозга на люстре… Короче, приезжай, тебе понравится!
Шутил Гарик практически всегда, когда не спал. Впрочем, одна из его бывших любовниц утверждала, что он и храпит как-то неоднозначно. Гарик считал это мелочной местью и принимать за правду не собирался.
Существует тип людей, которые за шутками прячут боль и травму, профайлер прекрасно знал об этом. Ему тоже приписывали такое, особенно в периоды рецидивов зависимости. Он не спорил, его вообще редко волновало постороннее мнение. Сам-то он знал, что шутит в основном потому, что вокруг и так переизбыток людей, относящихся ко всему слишком серьезно.
Но бывали в его жизни и исключения: такие вот дела, как нынешнее. Они давили на Гарика даже через его отстраненность от большинства людей, забирая то немногое, что оставалось от его веры в человечество. И в подобные дни держаться за иронию было проще, делать так, чтобы люди отворачивались от того, что происходит рядом с ними на самом деле. Иначе ведь не выжить…
А это дело получалось каким-то слишком уж тяжелым. Оно было страшным с того момента, когда Гарик обнаружил кровь и оголодавшую беспомощную женщину. Но тогда он еще имел право верить, что произошел конфликт из-за жадности, мести, что все не так однозначно… Не то чтобы это оправдывает убийства, просто делает ситуацию логичной – насколько это вообще возможно.
Но чем больше Гарик узнавал о покойном, тем тяжелее становилось на душе. Не потому, что Виталий Чарушин был плохим, а потому, что он был хорошим. По-настоящему хорошим – таких людей мало осталось. Умеющим жертвовать собой ради других, бескорыстным, готовым помочь. Его сын искренне принимал это за слабость, и в некотором смысле это было слабостью. Но когда человек жертвует только собой, не подставляя других, его сложно осуждать за это.
Гарик опросил всех знакомых Чарушина, до которых дотянулся, так что профиль получился более-менее толковый. Виталий не бедствовал лишь потому, что был умным и трудолюбивым человеком. Ему бы хоть немного подлости или наглости, построил бы звездную карьеру… А он не хотел. Пока была жива его жена, она хоть как-то защищала его от мира, не пытаясь изменить. Но когда ее не стало, добротой Виталия начали пользоваться все, кому не лень: от родственников, которые знают, у кого можно одолжить денег и потом не возвращать, до соседей, которым нужно что-нибудь перевезти, перенести или покрасить. Они видели, что вредят ему, отнимают свободное время, но все успокаивали себя мыслью о том, что он сам согласился. Виталий возмущался, только если окружающие совсем уж теряли чувство реальности. Такое случалось редко, он привык жить для других.
Было ли ему обидно? Скорее всего, да. Но он боялся расстроить людей, держал все в себе, глотал эту обиду – при всей ее жгучей горечи. Ну а потом у него диагностировали тяжелое онкологическое заболевание. Многие считали, что внезапно – такой хороший человек, за что ему это! Гарик же видел в случившемся некую закономерность, которую не мог объяснить.
Нельзя сказать, что диагноз научил Виталия заботиться о себе, этот человек оставался безотказным. Но болезнь все-таки помогла: у некоторых людей хватило совести не перегружать свои проблемы на того, кому осталось жить лет пять от силы. Да и потом, Виталий переехал к матери, растерял привычный круг общения, а новые соседи еще не разобрались в том, чего от него ожидать.
Так что за всю свою жизнь Виталий не нажил ни одного врага, который захотел бы так страшно отомстить ему, эту версию можно было исключать. Куда больше подходил грабеж: в доме не нашли ни копейки наличных, пропали украшения, принадлежавшие Надежде Геннадьевне, из сложной техники остался только старенький смартфон Чарушина. Но большой вопрос, украли это или Виталий сам все раздал, открыв в себе бессеребренника.
Гарик не привык рассуждать о том, кто какой участи заслуживает – занятие это неконструктивное, а порой даже уголовно наказуемое. Но Виталия Чарушина ему было искренне жаль. А для дела это плохо, отвлекает… И серьезно злит: профайлер понимал, что всё решилось бы очень быстро, если бы у Надежды Геннадьевны наступило бы хотя бы минутное прояснение. Она ведь была там, она все видела! Что, так сложно прошамкать имя убийцы сына?
Но чудеса случаются только в кино, лишь там эмоциональное потрясение могло повлиять на женщину, страдающую от тяжелой деменции. В реальности же Надежда Геннадьевна давно забыла и себя, и своего сына… И все равно она могла быть полезна. Гарик искренне верил в это, он настаивал на прибытии Матвея не из вредности.
Когда старший ученик Форсова приехал, Гарик без проблем обеспечил им обоим доступ в больницу. Врач, до этого подробно рассказавший профайлеру все свои мысли по поводу возраста, явно был оскорблен. Ему вроде как полагалось присутствовать на осмотре пациентки – у Матвея было образование, но не было диплома, с точки зрения закона он оставался простым посетителем. Однако медик решил устроить демонстрацию, он молча вышел из палаты, не понимая, что так даже лучше.
Матвей отнесся к заданию спокойно, он натянул резиновые перчатки и приступил к осмотру. Гарик опасался, что Надежда Геннадьевна опять поднимет ор, она такое уже делала, спровоцировать ее могло что угодно. Но Матвей каким-то непостижимым образом заставил пожилую женщину лежать смирно, хотя осмысленности в ее взгляде было не больше, чем у креветки.
– Отпечатки какие-нибудь нашли? – поинтересовался Матвей, не отрываясь от осмотра.
– Ага, тонну, только это все бесполезно, – отозвался Гарик, устроившийся на подоконнике. Окно в палате с душевно больной женщиной надежно запирали, но профайлер его давно вскрыл, он не собирался лишать себя свежего воздуха летом. Впрочем, так же легко он мог и закрыть окно, даже у него хватило совести не ломать замок. – У этого чувака там был проходной двор. Опрошенные соседи признавали, что заглядывали к нему то за одним, то за другим. Плюс там бывали врачи, иногда за бабулей присматривали, если ему нужно было отлучиться. Некоторые отпечатки удалось распознать, но незнакомых там куда больше.