врачу, как правило, не спастись. Помнишь, в сталинские времена писали о «деле врачей»? Так вот, сейчас происходит примерно то же самое, только территория охвата гораздо шире. Знаешь, чего мне стоило затащить Кая сюда? Даже рассказывать не стану – об этом можно книгу написать! Он – настоящий трудоголик, у него нет семьи, нет никакой личной жизни, потому что он все время проводит в больницах, практически не появляясь дома, а теперь ему грозит разбирательство!
– Может, все обойдется? – растерянно проговорила Лиля, удивленная внезапным приступом откровенности Никодима, ведь это бабушка приходилась ему близкой приятельницей, а не она сама.
– Да уж, будем надеяться, – закивал Никодим. – Потерять такого человека, как Кай, стало бы настоящей трагедией, ведь он работает как по широкому хирургическому профилю, так и по нейрохирургии, у него больше трех тысяч операций... Кай и так уже на последнем издыхании, а тут эта жалоба!
– Я... Извините, Никодим Иванович, но я не совсем поняла, в чем этот... Вакуленко его обвиняет? – решилась задать вопрос Лиля.
– Между нами, да? – снова повторил заведующий, и Лиля кивнула в ответ. – Помимо того, что Кай сам делал резекцию глиобластомы жене Вакуленко, он еще и являлся ее лечащим врачом. Вакуленко перешла за ним сюда, в новое здание, но, судя по документам, явилась на осмотр всего один раз, несколько месяцев тому. Кай назначил ей очередной сеанс химиотерапии. Дело в том, что в случае Вакуленко отмечалось метастазирование, поэтому особых надежд Кай внушить ей не мог, но существуют экспериментальные виды лечения, с которыми он хорошо знаком. Вакуленко предупредили о возможных рисках, и она вроде бы на все согласилась – а что еще остается делать, когда тебе, пардон, два шага до могилы?
– И что, она отказалась ложиться в клинику?
– Кай говорит, что нет, но так и не пришла, хотя он и назначил день госпитализации. А теперь муж грозится обратиться в Комиссию по этике и засудить нас, потому что Вакуленко умерла!
– За что засудить-то? – удивилась Лиля.
– За «ненадлежащее исполнение врачебного долга», если быть точным – так, во всяком случае, Вакуленко написал в своей кляузе.
– Не понимаю...
– Вот и я не понимаю, – вздохнул Никодим, потирая лоснящийся голый череп. – Кай утверждает, что Вакуленко не появлялась уже давно, а вот ее муженек говорит, что Кай отказался иметь с ней дело и отправил домой умирать!
– Не может быть!
– Мне тоже так кажется – это на Кая не похоже. Вакуленко, по словам мужа, рассказывала ему о том, что лечится амбулаторно, но лечение видимых результатов не давало, поэтому она вызвала Кая на откровенный разговор, в результате которого он и послал ее, как говорится... В общем, теперь уже не узнаешь, как дело было, но надо срочно что-нибудь предпринимать, иначе комиссия возьмется за Кая всерьез, а их ведь хлебом не корми – дай загубить человека! Ладно, ты иди, куда шла, доктор Лиля, но не забудь...
– Только между нами!
– Хорошая девочка!
Во второй половине дня Лиля находилась в ординаторской, пытаясь разобраться в многочисленных назначениях Елены Проскуряковой – Никодим лично попросил девушку этим заняться, так как сам укатил на совещание в комитет. Лиле хотелось что-то сделать для Елены, хотя в глубине души она и понимала, что женщине вряд ли удастся помочь. Она успела показать новому доктору фотографии детей – очаровательных близнецов одиннадцати лет. Елена все спрашивала, что изменилось бы, обнаружься опухоль на более ранней стадии. Лиля сказала ей правду: возможно, ее дело тогда вселяло бы больше надежд. Однако зная, что развитие опухоли такого рода на первых порах протекает бессимптомно, Лиля сознавала, что «прихватить» ее вовремя, пока не началось метастазирование, практически нереально – разве что при рутинном осмотре, если какому-то врачу вдруг вздумалось бы ни с того ни с сего сделать Елене хотя бы КТ головного мозга!
Размышляя над этой невеселой ситуацией, Лиля услышала тихий стук в дверь.
– Войдите! – крикнула она, и в проеме показалась худенькая женщина лет сорока. Лиля уже видела ее раньше – она лежала в соседней палате с Еленой и Ольгой.
– Здравствуйте, – неуверенно проговорила пациентка. – А Павел Евгеньевич...
Ее палату курировал Павел Дмитриев, но его на месте не было, о чем Лиля и проинформировала женщину. Видя, что та не торопится уходить, переминаясь с ноги на ногу и явно желая сказать что-то еще, Лиля пригласила больную присесть и поинтересовалась:
– У вас какая-то проблема? Может, я смогу помочь?
– Это... было бы здорово, – пробормотала женщина. – Видите ли, я лежу в палате с Ларисой... Ларисой Мартыненко, и ей колют обезболивающие...
– Какие?
– Не знаю, честно говоря, но они... Понимаете, похоже, они ей не помогают!
– А с чего вы так решили?
– Да кричит она – просто воем воет!
Лиля удивленно потерла подбородок.
– Ну, знаете, не видя назначения врача, я не могу сказать ничего определенного – Павел Евгеньевич ведь знает, что делает!
– Наверное, вы правы... Я тогда пойду, да?
– Погодите!
Лиля решительно встала.
– Я сейчас пойду и поищу Павла Евгеньевича. Если не найду, тогда я зайду к вам и посмотрю, что можно сделать, идет?
Лицо пациентки заметно просветлело.
– Спасибо, доктор! – сказала она. – Большое вам спасибо!
Лиля обежала все отделение, но так и не нашла Дмитриева. Ничего не оставалось, как вернуться в палату, из которой заходила пациентка. В самом ее конце, у окна, скорчившись, лежала пожилая женщина. Судя по тому, что она тихо постанывала, именно ее имела в виду просительница.
– Здравствуйте, – сказала Лиля, подходя. – Это у вас сильный болевой синдром?
– У нее, у нее, – закивала ближайшая соседка, скорчив недовольную гримасу. – Просто невозможно здесь находиться! Я уж и по коридору гуляла, и на улицу выходила, а она все стонет и стонет...
Лиля попыталась взять больную за руку, чтобы проверить пульс, но женщина свернулась в тугой калач, просунув руки между коленей и сжав кулаки с такой силой, что костяшки пальцев побелели. Не нужно было уметь читать мысли, чтобы понять – она находится в ужасном состоянии! Лиля не представляла, что делать. Никодим отсутствует, лечащий врач где-то шляется, а пациентка тем временем умирает от боли. К счастью, на посту в данный момент находилась Рыба.
– Нельзя вмешиваться! – авторитетно заявила она, когда Лиля объяснила ей ситуацию. – Ты не представляешь, как болезненно местный народ реагирует на такие штуки. Кроме того, ты – просто ординатор, и права голоса не имеешь!
– Могу я хотя бы посмотреть назначения для этой больной?
– Павел меня грохнет! Ну да ладно – гляди, только быстро, и не рассказывай ему, что это я тебе показала!
Лиля взяла в руки большую общую тетрадь, в которой сестры записывали рекомендации врачей. На самом деле, данные полагалось вводить в компьютер, но, как в первый же день объяснил Никодим, «обновленная» программа, на которую в принудительном порядке перевели всю больницу, постоянно «висла» и давала сбои, поэтому гораздо сподручнее оказалось использовать старый добрый бумажный способ.
– Ей дали трамадол... шесть часов назад?
– Ну да, раз так написано, значит, дали, – пожала плечами Рыба. – А что?
– Действие должно было продлиться до двенадцати часов, а пациентка уже как минимум два часа чуть на стенку не лезет!
– Может, уже не действует? – предположила озадаченная медсестра. – Нужно что-то посильнее?
– Очень странно... Она после операции?
– Да нет...
– И что делать?
– Лично я предлагаю дождаться Павла – в конце концов, эта тетка – его пациентка.
– Но ей же больно!
– Надо же, жалостливая какая выискалась! – уперев руки в тощие бока, воскликнула Рыба. – Если бы Никодим не уехал, можно было бы обратиться к нему, а так... В общем, не лезь ты, куда не просят, а то геморроя потом не оберешься!
Но Лиля уже не могла успокоиться: мысль о том, что пациентка испытывает жесточайшую боль, лишала ее покоя. Она вспомнила последние месяцы маминой болезни. Бабушка старалась делать дочери инъекции морфина так, чтобы Лиля этого не видела. Когда она возвращалась из института, мать обычно мирно спала или находилась в полудреме. На ее лице блуждала счастливая улыбка – спасибо, у бабушки имелись свои способы добычи опиатов через многочисленных бывших коллег. Иначе пришлось бы устраивать маму в хоспис, потому что многие пациенты, не получающие вовремя свою «дозу», теряют сознание от боли или находятся на грани самоубийства.
Пока Лиля размышляла над тем, что же предпринять, из-за угла вывернул не кто иной, как Кан Кай Хо.
– Кай! – крикнула она и тут же покраснела, сообразив, что называет врача по имени, на что вряд ли имеет право в отличие от Никодима, но ведь отчества у него нет, так как же, простите пожалуйста, ей к нему обращаться?
Мужчина с удивлением посмотрел в сторону Лили. Казалось, он не сознавал ее присутствия, а осознав, был потрясен тем, что столь мелкая личность посмела оторвать его от собственных мыслей.
– Это ты мне? – спросил он.
– Я...
– Не смей! – прошипела Рыба, мило улыбаясь приближающемуся хирургу.
– Ну? – потребовал он, возвышаясь над Лилей на добрых сорок сантиметров. Ей пришлось задрать голову, чтобы смотреть врачу прямо в глаза.
Запинаясь, девушка, несмотря на предостерегающие знаки со стороны медсестры, делающей большие глаза, рассказала Кану Каю Хо, в чем дело. Он слушал ее, поджав губы и сузив и без того узкие глаза, и, когда она закончила, спросил:
– И чего ты хочешь от меня?
– Разве... никак нельзя помочь?
– Послушай, как тебя...
– Лиля.
– Послушай, Лиля, тут написано: трамадол в девять тридцать. Не можем же мы просто так вкатить этой больной еще одну дозу – а если она загнется?!
– А если она загнется от боли?
Хирург вздохнул, закатив глаза, осмотрелся по сторонам, словно собирался совершить нечто противозаконное и прикидывал последствия, и сказал: