С тех пор как поэт неосторожно пожаловался: «Что-то физики в почете, что-то лирики в загоне», ситуация существенно переменилась. Лирики, положим, и прежде в загоне не были, и сегодня грех им жаловаться. А вот таинственных физиков, похоже, потеснили в нашем сознании практичные экономисты. В дружеском кругу и то, замечаю, дельному экономисту по силам затмить не то что физика, а при удаче даже хоккеиста команды мастеров. О печати и говорить нечего: какая уважающая себя газета выйдет ныне без деловой статьи?
На то есть основательные причины.
Простая вещь: все мы стали менее терпимы к нехваткам товаров. Собственно, дело даже не в дефиците — полки магазинов ломятся от всякого добра. Обуви, скажем, выпускается почти по три пары на душу населения. На душу-то ее хватает, а вот на ноги… Отчего же фабрика шьет не то, за что покупатель готов выложить кровные? Магнитофоны отечественного производства в несколько раз дешевле «Сони» или «Грюндига». Прекрасно, только почему наши качеством хуже? У них там безработица, в полном смысле слова лишние люди, а с другой стороны — выжимание пота из тех, кто работает. Мы о безработице забыли, но хорошо ли, что трудимся иной раз вполсилы? Уже сама постановка этих вопросов означает экономическое мышление. Оно требует определенной культуры, и где экономисты устранились от поисков ответов, там витийствуют доморощенные Мараты.
Читатель сегодня осмотрителен. Ему много раз обещаны специалистами неисчислимые блага, которые принесут научная организация труда, вычислительная техника, сетевые графики, знак качества, да мало ли какие чудодейственные новинки. И если надежды сбываются не вполне, то каждый из нас начинает сознавать: не учтены в расчетах какие-то интересы, чьи-то побудительные мотивы к новациям. А экономика — это и есть наука об интересах в хозяйствовании.
Внимание публики к экономике подогрето крупномасштабным экспериментом, который вот уже второй год проходит в 5 отраслях промышленности. С января к ним присоединились еще 26 отраслей. Определенно можно сказать, что это самая серьезная за последние полтора десятилетия попытка совершенствования хозяйственного механизма. Попытка во многом успешная. Но, само собой, оценка эксперимента предполагает не одни восторги — он для того и поставлен, чтобы выявить и по возможности устранить те негативные явления в хозяйстве, которые не удается упредить известными нам способами.
Как всякое значимое дело, эксперимент не только дает ответы на запросы жизни, но и ставит новые проблемы. Их не надо бояться. Новые проблемы появляются по мере решения старых и ни минутой раньше. Ничего не поделаешь — диалектика. Наилучший хозяйственный механизм не вечен, со временем в нем накапливаются противоречия. Это показатель динамизма социалистического хозяйствования.
Экспериментом поставлены две капитальные цели: во-первых, каждое предприятие обязано пунктуальнейшим образом выполнять заказы партнеров; во-вторых, любой коллектив должен без понуканий увеличивать объемы производства, выкладывать резервы на стол, а не прятать их в загашник, как пока водится. Сначала о первой из них.
1
За тридцать лет поездок на заводы и стройки не помню случая, чтобы производственники не жаловались на плохое снабжение. Проверять претензии бессмысленно — они заведомо справедливы. Хоть мелочишку, а смежники в срок не поставили. Дальше цепная реакция срывов. Было дело, когда могучий Горьковский автозавод не сумел продать партию машин «Волга» оттого, что партнер не отгрузил ему механизм подъема ветрового стекла. А отгрузить и не мог: ему в свой черед задолжали резиновые прокладки, красная цена которым — горсть семечек в базарный день. Впрочем, о таких казусах пишет уже не одно поколение журналистов, и толковать о том еще раз все равно что носить воду в море ведрами.
Экономический эксперимент решительно пресекает неряшество поставщика. Условия теперь суровы: сорвал коллектив процент поставок — 3 процента из премиального фонда долой. Если учесть, что тяжелое машиностроение, к примеру, до сих пор недодавало потребителям около 6 процентов заказанной продукции, значимость кары будет очевидна. С другой стороны, вознаграждается аккуратность: за неукоснительное выполнение заказов фонд поощрения увеличивается сразу на 15 процентов, а директору — до трех окладов премии.
Результат отрадный. В 5 отраслях, начинавших эксперимент в прошлом году, срывы поставок исчисляются долями процента, а большинство предприятий полностью и в срок рассчитались с клиентами. Такого еще не бывало. С января нынешнего года 31 отрасль работает на этих условиях, и можно ожидать сходного результата.
Таким образом, решается самая больная проблема индустрии — снабженческая?
Это требуется проверить анализом. Цепочка наших рассуждений держится на постулате достаточно смелом: если предприятие получит в срок все, что оно заказало под план производства, то материально-техническое обеспечение станет нормальным, а при таком обеспечении нет иных причин для сбоев в работе, кроме собственной нераспорядительности. Речь идет о слишком важных вещах, чтобы принять такое допущение на веру. Понимающим людям известно: в экономике труднее всего выявить связь явлений, казалось бы, очевидную. С формулами, расчетами и прочими премудростями легче, а уж где простота, там жди подвоха. И если в аксиомах непорядок, при решении практических задач мы все время будем наталкиваться на препятствия, не понимая, откуда они выскочили. Так что не след пренебрегать постулативным хозяйством, на котором покоится экономика с ее немыслимой сложностью и призрачной простотой.
Для начала одна свеженькая история, которой занимались пять министров. Лично.
Честно говоря, с некоторым трепетом брал я только что подписанные ими бумаги. В правом углу каждой — виза бывшего министра энергетики и электрификации П. Непорожнего, в левом — роспись руководителя отрасли, задержавшей оборудование для пусковых атомных станций. Не сказать, что долги велики. Оно вроде бы и не министерская забота — дюжина фланцев или пяток термометров. Но без них нет блока мощностью в миллион киловатт.
Кто виноват? На первый взгляд вопрос неуместный: вот же они, заводы-должники, поименно названы. Повременим, однако, с гневными речами. Выясним раньше, чем были так уж заняты поставщики, что позволили себе сорвать атомный заказ. Быть может, еще более неотложным делом? Коль скоро разговор о поставках для строек, ответ удобнее всего поискать в Стройбанке СССР. Это учреждение финансирует строительство. Значит, ему известна и судьба оборудования для крупных объектов. Здесь учитывают спрос на него, следят, насколько обоснован этот спрос, не запрашивают ли заказчики лишнего. По классическому определению, финансы не деньги, а экономические отношения. Разумейте тут раньше всего отношение к государственной копейке, ошибки не будет. И оно отлично просматривается из монументального банковского здания на Тверском бульваре.
Кому-кому, а энергетикам стыдно сетовать на то, что им чего-то там недодают. За последние восемь лет запасы неустановленного оборудования возросли на стройках Минэнерго в три с лишним раза и достигли по стоимости 1,5 миллиарда рублей, в том числе сверхнормативные, то есть определенно лишние ценности умножились с 71 до 488 миллионов. Ввод мощностей за тот же период упал, и если в 1976 году в расчете на один установленный киловатт лежало на складах на 39 рублей техники, то в 1983-м уже на 154 рубля. За эти деньги можно бы ввести как минимум еще киловатт — запасы омертвленного добра много больше годового расхода оборудования.
Сочтем потери. Рубль, вложенный в хозяйство, приносит 15 копеек прибыли в год. Пролежала техника стоимостью 1,5 миллиарда этот самый год — 225 миллионов потеряно. Деньги растворились в воздухе вместе с невыработанной электроэнергией. На деле потери больше, поскольку драгоценные агрегаты лежат нераспакованными и по пять, и по десять лет. По данным Стройбанка, оборудование атомных станций поступает в монтаж в среднем через три-четыре года после завоза на площадку. 69 процентов полученной техники энергостроители сдают в монтаж с опозданием. Чтобы узнать первоначальные плановые сроки по некоторым объектам, мне пришлось поднимать архивы позапрошлой пятилетки.
Тут нужно еще пояснить, что означает сдать в монтаж. На сей счет есть особая инструкция Министерства финансов и ЦСУ СССР: «Оборудование, требующее монтажа, включается в выполнение объема капитальных вложений после того, как фактически начата установка его на постоянном месте эксплуатации, т. е. прикрепление к фундаменту, полу, междуэтажному перекрытию или другим несущим конструкциям здания (сооружения), или начата укрупнительная сборка оборудования…» С безнадежной добросовестностью авторы тщатся втиснуть в инструкцию все нюансы жизни: будешь привинчивать оборудование к облакам — это тебе в план отнюдь не зачтется. А вот если хоть одну гайку привернул где положено, вся партия оборудования попадет в отчет об освоении капиталовложений. Признаться, не без смущения разъясняю этот порядок — пишу все же деловую статью, а не пособие для начинающих очковтирателей. С учетом числящегося в монтаже стоимость омертвленного добра придется едва ли не удвоить.
В Минэнерго я взял ведомость оборудования, недопоставленного для атомных электростанций еще в 1983 году. Около половины долгов — для тех энергоблоков, которые в нынешней пятилетке к строительству не намечены, и неизвестно, когда будут включены в план. Тем не менее заказы были аккуратно перенесены в план 1984 года, при малейшей задержке поставок энергетики учиняли форменные скандалы (для чего — это я еще объясню). И что любопытно: исполнять преждевременные заказы обязаны те самые заводы, кои не справились с поставками для пусковых атомных энергоблоков. Вот теперь и судите, откуда выскочили долги, потребовавшие личного вмешательства пяти министров: мощности машиностроения под завязку забиты лишними заказами энергетиков.
Не одни энергетики такие запасливые. Стремительно растут горы омертвленной техники на объектах металлургии, химии, нефтехимии. Специалист Госснаба СССР Т. Абрамова поделилась со мной тревожными расчетами: некоторых видов дорогого электрооборудования на стройках скопилось в 5–6 раз больше нормы. Снабженцы попробовали было придержать поставки — и немедленно последовали протесты от руководителей министерств. Начальник крупного подразделения Госснаба доверительно сообщил:
— Мы знаем, конечно, какие объекты наверняка не будут введены, но попробуй не дать туда оборудование. Всю вину за срыв строительства заказчик и подрядчик переложат на нас. У нас однозначное указание руководства Госснаба: не ввязывайтесь в споры, отправляйте что положено, а дальше не наша забота.
Экономический эксперимент вынес во главу угла дисциплину поставок. Но вдумайтесь в приведенные факты: беда не столько в недопоставках, сколько в перепоставках (прошу прощения за неуклюжие словечки), долги перед смежниками есть лишь следствие загрузки предприятий лишними заказами.
Вряд ли можно избавиться от следствия, не устранив причину. Пунктуальное соблюдение договоров, чего доброго, приведет к омертвлению еще больших ценностей, если удовлетворяются ведомственные аппетиты, а не истинные потребности экономики. Такое предположение уже сегодня подтверждено одним неприятным фактом: запасы неустановленного импортного оборудования растут гораздо быстрее, нежели отечественного. Разгадка проста: иностранные фирмы исполняют обязательства в срок, чем наши поставщики пока не блещут.
Из этих рассуждений не следует, разумеется, будто похвально срывать поставки, подводить партнера по договору. Сама по себе экспериментальная отработка надежных производственных связей куда как полезна, это необходимая составная часть в системе мер, направленных на совершенствование хозяйственного механизма. Я хочу лишь сказать, что эффект новых условий скажется после того, как заказчики до разумных пределов ограничат спрос на продукцию производственного назначения, и в частности на оборудование. Все, что не используется, — лишнее, хотя бы оно и было изготовлено в срок. Рубль, вложенный в оборудование, должен крутиться, обрастать копейками прибыли. А такая задача потруднее, чем ввести санкции против срыва поставок. Здесь надобна перестройка устоявшегося порядка финансирования. Сейчас предприятия и отрасли сдают основную часть прибыли, необходимой для расширенного воспроизводства, в казну и получают из казны деньги на строительство независимо от своего взноса в общий котел. Наивно ждать, что в этих условиях какое-то ведомство ограничит запросы к бюджету. Делят-то не деньги, а ресурсы страны, которые отпускают под исхлопотанные миллионы рублей, — материалы, оборудование, мощности строительных организаций.
— Я отвечаю за свою отрасль, а не за все народное хозяйство и всегда буду отталкивать локтями иных-прочих, когда делят казенный пирог, — признался в беседе со мной весьма ответственный руководитель одного из министерств. В словах его чувствовалась боль человека государственного — равнодушные так делают, но так не говорят.
Ведомственные распри не заканчиваются после раздела пирога — в сущности, они идут круглый год. Мы уже говорили, сколько ненужного добра нахватали энергетики на минувший год. Вы думаете, они успокоились на достигнутом в ожидании очередной дележки ресурсов? Как бы не так! Летом прошлого года начальник планово-экономического управления Минэнерго В. Панфилов прислал в Стройбанк нечто вроде ультиматума: «Для выполнения плана 1984 г. необходимо увеличить лимит для оплаты оборудования на 300 млн. руб. До решения этого вопроса правительством просим продолжить финансирование этого оборудования…» Вы что-нибудь поняли, читатель? Нет? Поясню. Сверх тех астрономических сумм, которые государство выделило отрасли и которые используются из рук вон скверно, министерство самовольно заказало еще на 300 миллионов рублей техники. Расчет прост: главное — выколотить оборудование из поставщика. В конце года бессмысленно разбираться, какие деньги отпускались энергетикам, какие сталеварам, а какие пивоварам. За готовое казна денежки выложит — куда ей деться? А оплаченная техника станет весомым, буквально многотонным аргументом в очередной ведомственной игре: давайте нам денег на строительство больше — у нас и оборудование для новостроек припасено, не солить же его впрок. Вот почему ведомства учиняют вселенский шум при задержках явно лишних поставок.
В точности таким манером металлурги ежегодно заказывают сверх выделенных лимитов на 200–300 миллионов рублей техники. В прошлой пятилетке, помню, брал в Стройбанке сведения о неустановленном оборудовании на объектах Минчермета СССР. Тогда, грешным делом, подумалось: если так и дальше пойдет, стоимость омертвленного добра достигнет миллиарда. Теперь этот рубеж далеко позади — 1,7 миллиарда, причем 56 процентов этого богатства лежат без движения от двух до десяти лет.
Эту технику изготовляют заводы тяжелого машиностроения. Руководители Минтяжмаша в беседах со мной возмущались: пока дело дойдет до монтажа, техника устаревает, а нередко просто приходит в негодность. Ее списывают, а нужное изготовляют по второму заходу. Анекдотичный случай рассказал директор ВНИИметмаша В. Белянинов. Цветной металлургии спешно понадобился специальный прокатный стан. Через высокие инстанции Минцветмет обязал машиностроителей в пожарном порядке спроектировать его и выпустить Старый работник института, к счастью, припомнил: вроде бы это уже проектировали лет двенадцать назад. Разобрались — да, стан тогда же и был изготовлен, лежит по сей день. Видно, металлургам легче повторить заказ, чем сыскать готовое в завалах нераспакованной техники.
Да какая же экономика выдержит этакое?
Все будет иначе, когда предприятия и отрасли станут жить и развиваться на собственные средства. Желаешь строиться — заработай сперва денежки. Или одолжи у государства под процент. Накупил лишнее — ответь рублем. Ведь оборудование, пока оно продукцию не производит, и прибыли не дает. А прибыль-то твоя, не казенная. Идея самофинансирования в общей форме прокламирована условиями экономического эксперимента. Но чтобы провести ее в жизнь, надо четко определить, какая часть прибыли принадлежит безусловно предприятию. Этого не сделано, и самофинансирование остается пока благим пожеланием.
Предложенное новшество решит, впрочем, лишь половину проблемы: будет ограничен спрос на продукцию до разумных границ. Но где мера разумного? Как исчислить истинные потребности? Эти старые вопросы по-новому поставил опять-таки экономический эксперимент, что свидетельствует о его жизненной силе.
Вопреки надеждам запасы товарно-материальных ценностей продолжают расти и на экспериментирующих предприятиях. Вот объединение «Электростальтяжмаш» Одних лишних подшипников на складах на 600 тысяч рублей, всего же материалов напасено почти на год работы. Есть и такое, что вряд ли когда понадобится. Для чего это добро покупали?
— А что надо было покупать? — вопросом на вопрос отвечает главный экономист объединения А. Суханов. — На очередной год я получаю план в декабре, а заявки на материалы сдал еще весной. Было бы чудом, если б мои заказы совпали с будущими потребностями. Разве не ясно, что лишние запасы еще вырастут?
Куда яснее. В апреле — июне плановики требуют от предприятий заказ на все виды материалов на будущий год. Заводской экономист резонно возражает: а подо что, собственно, делать заявки? вы дайте сперва план производства, укажите, какие изделия я должен изготовить, тогда я точно скажу, какие конкретно материалы понадобятся. Плановик в свой черед еще резоннее растолковывает: да откуда я тебе возьму план в натуре, пока заявок нет? ведь только они и покажут, какая нужна продукция в следующем году и в каком количестве. Собеседники могут препираться сколько угодно, а родят не истину, но протокол разногласий. Спор бессмыслен, как задача о том, что появилось раньше — курица или яйцо. (Любопытная подробность. Ученые из Института экономики АН СССР в отчете о ходе эксперимента обратили внимание на эту коллизию и предложили: надо, мол, издать закон о достоверном планировании да сверх того испечь управленческий орган, отвечающий за сбалансированность производства. Простенько и со вкусом, только увольте, знаете ли, — этого добра и без того в избытке.)
На практике план верстают, конечно, по заявкам, а не наоборот. Будь иначе, производство вовсе оторвалось бы от спроса. Оно уподобилось бы соревнованию по стрельбе, где победу присуждают не за попадание в цель, а за число выстрелов. Однако минусы принятого порядка очевидны: склады ломятся от лишнего добра, а изготовлять продукцию, случается, не из чего — не зная загодя программы производства, заводской снабженец некоторых нужных товаров вообще не заказал. Производственника волнует только дефицит, лишние ценности его мало тревожат.
Зато они не безразличны обществу. Попробуем оценить масштабы потерь. О запасах неустановленного оборудования разговор у нас уже состоялся. Там ситуация, в общем-то, понятна любому: вот прокатный стан или атомный реактор — сделан тогда-то, валяется без толку столько-то лет. Сложнее проследить судьбу двадцати с лишним миллионов видов серийной продукции, рассредоточенной по заводским и иным кладовкам. Все же некоторые расчеты удалось провести по статистическим справочникам.
В последнее десятилетие прибавки национального дохода едва покрывали прирост запасов товарно-материальных ценностей в народном хозяйстве. В отдельные годы запасы увеличивались даже быстрее, чем национальный доход. Так, в 1981 году доход возрос на 24,5 миллиарда, а запасы — на 29,3 миллиарда рублей. Иначе говоря, уже длительный период наращенная часть национального дохода обществу не служит — равное количество продукции оседает в запасах. Это по всему народному хозяйству. Промышленность тоже все в большей степени работает на склады, а не на потребление. Начиная с 1975 года запасы в индустрии стали увеличиваться относительно быстрее, нежели объем производства. Разрыв в темпах углубляется, и теперь запасы растут втрое быстрее, чем товарная продукция. Если в восьмой пятилетке (1966–1970 годы, когда проходила хозяйственная реформа) из каждого приращенного рубля продукции промышленности оседало в запасах чуть больше 13 копеек, то в 1981-м — более 77 копеек. При такой раскладке польза от увеличения производства не просматривается — индустрия наращивает выпуск не столько товаров, сколько будущих неликвидов, как изящно именуются ненужные ценности.
Здесь экономическая природа дефицита видна отчетливо: тех или иных изделий недостает отнюдь не оттого, что их нельзя было изготовить; ресурсы израсходовали на выпуск лишней продукции, и, естественно, не хватило сил на производство нужного. Связь же дефицита со срывами поставок прослеживается с трудом. Да и вообще задержки с поставками не стоило бы драматизировать — по большей части это лишь удобный способ оправдать собственную нераспорядительность («Вот кто мне всю обедню испортил» — и классический жест большим пальцем куда-то за спину). Помните случай с долгами по оборудованию для атомных станций? Энергетики притянули к ответу первых руководителей четырех отраслей, потребовали свое до винтика. Спрашиваю знающих людей (а дело было в октябре): ну хорошо, отдадут вам все сполна, а объекты-то вы действительно введете? Нет, объясняют, из четырех пусковых блоков сдадим один, при удаче — два, «но учтите, мы вам этого не говорили». Ладно, это уж, как водится, храните свой секрет до 32 декабря. Из годовой сводки ЦСУ СССР мы теперь и без вас знаем: введено два блока.
Пока не найдено достоверного измерения потребностей, соблюдение договоров будет означать точное исполнение неточных заказов. Вот здесь-то экономическому эксперименту и грозит немалая опасность. В его условиях есть одна тонкость: предприятия первых 5 экспериментирующих отраслей обеспечивались материально-техническими ресурсами в приоритетном порядке, даже в ущерб всем остальным. Скептики высказывали сомнение: этак-то и без эксперимента жить можно; да и как потом определишь, из-за чего достигнуты успехи — то ли из-за новых условий хозяйствования, то ли благодаря первоочередному обеспечению ресурсами? Сторонники новой модели возражали: мы гарантируем экспериментаторам нормальное материально-техническое обеспечение, а его пока только и можно обеспечить в тепличных условиях; когда поставки будут неукоснительно исполняться, снабжение у всех станет нормальным.
Надо признать, логика тут есть. Но, как мы выяснили, дефицит порожден не срывами поставок, а более глубокими причинами. Следовательно, он сохранится и впредь, ибо этих фундаментальных причин эксперимент вообще не касается. А одно дело обеспечить ресурсами в приоритетном порядке 5 ведомств и совсем другое — 31 отрасль, которые работают на новых условиях в нынешнем году. Волей-неволей их придется переводить на общий кошт. Тогда вряд ли эти отрасли достигнут тех успехов, которых добились первые экспериментаторы, обеспеченные ресурсами вволю. Прав ли я, покажут итоги года.
Как же поправить дело?
2
Раз задача о курице и яйце в принципе не имеет решения, ее надо просто снять. Иначе говоря, найти такую хозяйственную модель, в которой эта задачка не существует. Весь спор о том, что чему должно предшествовать — заявки плану производства или наоборот, — сохраняет свою актуальность до тех пор, пока план в натуральных показателях утверждается раз в году к определенному сроку — к 1 января. А надо бы иначе. Возникла у завода потребность — ищи поставщика, договаривайся о сроках и санкциях. Партнером по договору может быть и посредник — скажем, снабженческая организация, которая за плату помогает одним продать, другим купить продукцию. Сумма договоров и станет программой производства в натуре, никакого иного номенклатурного плана не надо.
В замысле эксперимент предполагает самостоятельное планирование ассортимента по заказам покупателей. Однако почти всю продукцию по-прежнему делят между потребителями планирующие органы, заказчику назначают поставщика и только после этого партнерам разрешают заключать договоры строго в пределах выделенных лимитов. Этот порядок схож с карточной системой, памятной по военным годам: человек мог купить товар в количестве, означенном в карточке, и лишь в том магазине, к которому прикреплен.
Прав у заказчика нет никаких. И если, скажем, в нынешнем августе понадобится ему нечто, он только в апреле 1986 года может подать заявку с просьбой отгрузить это нечто в 1987 году. Причем нет гарантии, что заявка будет учтена при очередной дележке ресурсов. Отправляя ее, заказчик словно бы посылает сигнал в иные миры — кто знает, вернется ли он, отраженный и ослабленный, еще через год. Эта система убивает смелый хозяйственный замысел, подрезает крылья предприимчивым. Недавно я присутствовал на встрече с генеральными директорами наших лучших научно-производственных объединений. Речь шла о том, как ускорить освоение производства новой техники. В идеале желательно, чтобы от первой линии, проведенной конструктором на ватмане, до выпуска опытного образца уходило не больше года. В очень многих случаях пионеры технического прогресса способны уложиться в такой срок. Однако генералы в один голос утверждали: новинку обычно не из чего делать — ведь заявку надо подавать за два года до получения материалов. При передаче опытного образца в серийное производство будет потеряно еще два года по той же причине. В наш-то динамичный век!
Верстка плана по договорам выгодна как заказчику, так и изготовителю продукции: первый получает без задержек необходимое ему, второй имеет возможность составить достоверную программу производства в натуре. Народное хозяйство в целом обретает гарантию того, что изготовлена и потреблена действительно нужная продукция.
То, что я предлагаю, на экономическом жаргоне называется переходом от распределения к оптовой торговле средствами производства. Сведующий читатель вспомнит, вероятно, что вопрос этот обсуждается давно. На сей счет были даже директивные указания — например, в решениях XXIII съезда партии. Но каждый раз верх брало одно опасение: вдруг расторопные заказчики подсуетятся с заказами, а другие потребители, быть может, более важные, замешкаются и останутся ни с чем, поскольку возможности производства любой продукции все же не безграничны.
Довод серьезный. Но решение давно найдено. Здесь надо помянуть добрым словом одного выдающегося человека. Мне доставляет удовольствие написать его имя — Моисей Ефимович Кобрин. Не смею сказать, что он был моим другом. Учителем — да. Теперь вот, когда я доверяю бумаге память о нем, спрашиваю себя: встречался ли мне в жизни еще кто-то, кто оказал бы на меня столь мощное влияние? Пожалуй, нет. Впрочем, это могут сказать о себе многие — Кобрин оставил школу экономистов. В экономике он знал все и сверх того еще что-то. Моисей Ефимович прожил невероятную жизнь, бывал и на коне и под конем. Мы встретились, когда он был уже глубоким стариком. Это случилось в 1964 году в редакции «Экономической газеты». В ту пору шла предреформенная дискуссия. Больше половины пухлого еженедельника занимали дискуссионные статьи. Критического запала хватало — недостатки тогдашнего хозяйственного механизма все понимали. Сложнее обстояли дела с позитивной программой, с ответом на извечный вопрос «что делать?». Одна статья побивала другую, и трудно было понять, за что же, собственно, газета сражается. Вот тогда-то Кобрин и выдал нам свое кредо — рукопись объемом больше ста страниц. Это была Работа. Еще и сегодня, когда мы, его ученики, окончательно запутаемся в спорах, самый рассудительный спросит: «Погодите, а как это дело решено у Кобрина?» И ответ обычно приходит.
Фундаментальную идею об оптовой торговле средствами производства мы обсуждали тогда с особым пристрастием. Действительно, легко ли будет школе, больнице и иному заказчику, которому отпускают из бюджета лимитированные средства, тягаться с хозрасчетным предприятием? Завод набавит цену и перехватит товар. Как тогда, Моисей Ефимович? Оказывается, все достаточно просто: давайте на первых порах выделим некоторую долю ресурсов для обеспечения предпочтительных заказчиков, остальное — в вольную продажу. Иными словами, часть договоров должна быть обязательной к заключению. Партнеры и тут могут рядиться, обговаривать условия — бюджетный заказчик все равно может искать более удобного поставщика. А уж не найдет — тогда договор в приказном порядке.
Обладая колоссальной интуицией, Кобрин тут же назвал примерную долю ресурсов, изымаемых из вольной продажи, — четвертая часть.
Наши практики планирования рассуждают иначе. Они готовы, впрочем, рискнуть, однако в определенных границах: для начала, мол, можно пустить в свободную продажу ту продукцию, которая сегодня в избытке, по мере того как станет возникать достаток других изделий, их тоже удастся исключить из сферы распределения. Затея, считаю, нереальная, так достатка никогда не наступит. Дефицит сохранится навечно. Он порожден, как уже сказано, растратой ресурсов на выпуск лишней продукции.
Немного поразмыслив, мы убедимся: если не планировать и не утверждать ассортимент продукции сверху, то сразу теряют смысл многие стоимостные и трудовые показатели, ныне обязательные. Выручку, прибыль, производительность труда, расход материалов легко вывести из суммы принятых заказов. Значит, здесь тоже возможна и желательна самостоятельность предприятий. Остается одно обязательное задание — взносы в бюджет. В остальном коллектив волен. При таких и только при таких условиях выпуск продукции будет соответствовать потребностям, соблюдение договоров станет гарантией нормального материально-технического производства.
Тогда отпадает нужда в жестком контроле сверху за поставками. Сегодня он все равно приводит не к тому результату, на который мы рассчитываем. Да, дисциплина улучшилась, срывы исчисляются лишь долями процента. Но чем, так сказать, начинены исполненные проценты поставок? Получил ли заказчик действительно нужную продукцию? Если завод «Атоммаш» на месяц задержит отгрузку атомного реактора, коллектив будет наказан. А потом агрегат годами лежит нераспакованным. Крановое оборудование считается дефицитным, плановики и снабженцы поштучно делят его между потребителями. Попробовал бы изготовитель отгрузить с опозданием хоть один мостовой кран — санкции неминуемы. А к концу года выясняется: 37 процентов этого оборудования просто лишние, добро не понадобилось. Зато отгружено оно заказчикам точно в срок.
В масштабах нашей экономики ежегодно устанавливается свыше миллиарда хозяйственных связей. Контролировать их из центра по одному шаблону так же немыслимо, как планировать сверху безбрежный ассортимент продукции. Сроки поставок, изменения связей, взаимные штрафные санкции — обо всем этом с успехом поладят партнеры по договорам.
Вторая генеральная идея эксперимента — побудить предприятия к тому, чтобы они с охотой принимали напряженные планы. Рассмотрим теперь этот замысел и его исполнение.
3
Вспоминаю беседу с первым заместителем председателя Госплана СССР А. Гореглядом. На такой должности человек вправе воспринимать любое выступление в печати с серьезной критикой дел в промышленности на свой счет. Обязанность, согласитесь, нелегкая, но я ни разу не заметил в нем раздражения против журналистов. У него была привычка вызывать (приглашать, если хотите) автора и расспрашивать о том, что в статью почему-либо не вошло. Алексей Адамович умел слушать не одного себя. Насколько я понял, ему нужна была, как модно теперь говорить, обратная связь. Он прошел по всем ступенькам управленческой лестницы и на высотах власти продолжал держаться того понятия, что если решения государственного масштаба исполняются не вполне так, как задумано, то причина необязательно в нерадении низов. Разговоры с нашим братом были для него, видимо, подспорьем в проверке этих решений на прочность.
В тот раз я поинтересовался: как так выходит — специалисты министерств готовят проекты годовых планов, а Госплан, как правило, не соглашается с расчетами и чисто волевым порядком ужесточает задания?
— А планы-то выполняются. Так кто же точнее взвесил возможность — мы или руководители отраслей? — возразил Алексей Адамович и тяжело пошутил: — Случайно, не заметили у меня в приемной очереди за напряженным планом?
Разговор давний (Горегляда уже нет в живых). Но ситуация мало изменилась. Совсем недавно ответственный работник Госплана О. Юнь огорошил нас, экономистов: «Все ли мы за умножение богатства страны?» И пояснил: вопрос не риторический. Да, на словах каждый из нас, разумеется, «за». Но начинается верстка плана — на год ли, на пятилетку ли — и всякий раз одна и та же история: директора предприятий убедительно доказывают своему начальству нереальность заданий, министры в свой черед излагают эту идею применительно ко всей отрасли.
— На поверку в сфере хозяйственного управления один Госплан выступает за высокие темпы развития, за напряженные задания, — закруглил свою мысль оратор.
Что ж, с ним трудно спорить. Много было попыток подогреть интерес к напряженным заданиям, однако нынешний экономический эксперимент, пожалуй, впервые за последние десятилетия ставит это дело на солидную основу. Принят вариант предельно простой, равно понятный и директору, и вахтеру: впредь коллектив будет поощряться за приросты, за прибавки производства. Важнейший для любого предприятия показатель — конечно же, фонд заработной платы. По условиям эксперимента его сохраняют в точности таким, каким он был в предыдущем году, плюс добавка за каждый процент прироста объемов производства. Людям как бы подсказано: меньше прошлогоднего не получите, а желаете больше — давайте и продукции больше либо численность сокращайте. Примерно так же обстоит дело и с премиальной частью заработка.
Замысел удался.
— Впервые на моей памяти министерства не вступили с нами в конфликт по поводу того, что задания нереальны, — рассказывает начальник госплановского отдела совершенствования планирования Д. Украинский. — Более того. План, предложенный отраслями, оказался на два процента выше наших первоначальных наметок.
Любопытная беседа состоялась у меня с начальником планово-экономического управления Министерства электротехнической промышленности В. Астафьевым. Владимир Егорович был в некоторой растерянности: конец квартала, а никто к нему не идет с просьбой уменьшить план. Вещь прежде неслыханная. Директор может теперь и сам скостить себе задание, но опять охотников нет — ведь тогда и фонд зарплаты автоматически уменьшится. Словом, экспериментирующие отрасли и план взяли напряженнее, и выполняют его лучше, нежели промышленность в целом.
Так что же, полный успех? Пожалуй. А впрочем, с одной оговоркой. Темпы развития ускорились, это несомненно. Однако все ли решают темпы? И за счет чего, прибавками какой продукции они обеспечены? Мы уже убедились, что мало пользы наращивать производство, если продукция оседает на складах, вместо того чтобы удовлетворять потребности общества. Но это лишь один изъян, который экспериментом не устраняется. Есть вещи и поважнее. Мы обнаружим их, рассмотрев одну в высшей степени типичную коллизию.
Конструктор провел ладошкой по корпусу мотора, словно приласкал живое существо (ребристым своим статором машина и впрямь напоминала ежика). Перехватив мой взгляд, Евгений Иванович отдернул руку, забавно смутился, а потом преувеличенно деловым тоном стал рассказывать о новинке.
Полуторакиловаттник — первенец нового поколения электродвигателей. Моторы предназначены для всех стран СЭВ. Предполагается, что машина будет конкурентоспособной на мировом рынке до 2000 года. В новой конструкции резко снижен уровень шума, что по нынешним временам особо ценится, мотор безотказен в работе, не требует смазки, много легче отечественных и зарубежных аналогов, дешев в производстве.
Так когда же?.. Мой собеседник, начальник одного из харьковских КБ Е. Малыхин, и тут на высоте:
— Мы примерно на год опережаем заданный срок. К смежникам особых претензий пока нет, хотя в программе участвуют семь отраслей. В восемьдесят четвертом году ХЭЛЗ, то есть наш Харьковский электротехнический, сделает сто двадцать тысяч новых двигателей. К исходу двенадцатой пятилетки во всей отрасли выпуск достигнет девяти миллионов штук в год.
Итак, еще пять-шесть лет электротехническая отрасль будет гнать потребителям мотор прежнего поколения. Вот он, на столике перед нами — на него теперь и смотреть-то неохота. Время — деньги не в каком-то там переносном смысле. Спор о том, какой эффект получат потребители от новинки, пока не завершен, но в любом случае речь идет о десятках миллионов рублей выигрыша в год. Здесь не учтена еще экономия материалов, а она немалая. Медного провода на годовую программу пойдет на 2,3 тысячи тонн меньше, а там еще алюминий, прокат, которые тоже на дороге не валяются.
Специалисты до недавних пор по две смены не вылезали из цехов, налаживая выпуск более совершенных двигателей. Сегодня самый трудный период освоения позади, есть все условия для того, чтобы быстро, максимум в течение года вытеснить устаревшую модель.
Возникли, однако, препятствия чисто экономического свойства. Представьте себе поточное производство. Тут все отлажено, труд механизирован, рабочие знают свои операции в совершенстве. И вдруг в тех же цехах начинают осваивать новую продукцию. Ясно, что выпуск изделий упадет, затраты труда на каждое изделие непременно возрастут. Когда в конце 1983 года ХЭЛЗ выпускал первую партию двигателей, расход зарплаты в расчете на один мотор увеличился в 1,7 раза. Вместе с заводскими экономистами И. Андросовым и М. Подольной мы подсчитали: в ту пору коллектив терял на каждом изготовленном двигателе 23 рубля товарной продукции, 8 рублей прибыли.
Все это совершенно нормально, иначе и не бывает. И случись эта история год-два назад, потери оказались бы менее огорчительными для коллектива: скорее всего заводу на период перестройки уменьшили бы план по объему производства, скорректировали другие задания. Сегодня ситуация иная: в электротехнической отрасли по условиям эксперимента благополучие заводских коллективов зависит от прибавок производства.
Всячески стимулируются приросты, а их-то как раз и нет в период освоения новой продукции. Всю нынешнюю пятилетку ХЭЛЗ увеличивал объемы производства примерно на 10 процентов ежегодно. Сейчас темп упал вдвое. Не ввяжись коллектив в освоение выпуска новых моторов, он без лишних хлопот получил бы вдвое большую прибавку фонда зарплаты.
Поощрения за приросты побуждают предприятия сугубо осторожно переключать мощности на новую продукцию. Вот почему завод растянул освоение новой серии моторов до 1987 года. В целом отрасль снимет с конвейеров устаревший двигатель лишь в 1990 году. Между тем ситуация в электротехнической промышленности весьма благоприятна для быстрой смены продукции. Да, выпуск моторов в штуках временно упадет, но ведь производство их избыточно. Денег на перестройку производства нужно относительно немного — новых корпусов строить не придется, достаточно заменить часть оборудования. Причина задержки одна: желание подольше сохранить в программе устаревший, но чрезвычайно выгодный для изготовителей двигатель.
На этом парадоксы не кончаются. Вникнем, за счет чего ХЭЛЗ обеспечивает хоть и вдвое меньший, чем прежде, но все-таки значительный прирост — 5 процентов в год. Объем производства исчисляют в рублях чистой продукции. Каждый такой рубль состоит из двух далеко не равноценных частей — из зарплаты и прибыли. По заводским отчетам удалось установить: при выпуске одних изделий достаточно истратить гривенник на зарплату, чтобы получить на рубль продукции (стало быть, 90 копеек приплюсовывается в виде прибыли). С другой стороны, есть в программе изделия вовсе не рентабельные — в их стоимости весь рубль уходит на зарплату. И что всего неприятнее, просматривается закономерность: чем дольше выпускается продукция, тем ниже расход зарплаты на рубль ее стоимости. Возместить потери темпов, неизбежные при освоении новинки, можно только одним способом: одновременно увеличивать производство устаревших, но менее трудоемких изделий. Занятно выходит: желаешь осваивать новое — одновременно увеличивай выпуск старья. Оно выручит, обеспечив лакомые приросты.
Между тем умножать выпуск двигателей вообще не надо. Я имел уже случай заметить, что скопились громадные запасы лишних моторов. Но суть дела не только в прямом омертвлении ценностей. Создавая технику нового поколения, конструкторы изучили, разумеется, мировые тенденции в этой отрасли. Как выяснилось, в Западной Европе и США потребители особенно ценят экономичность двигателя в смысле расхода электроэнергии. Производство немедленно отреагировало на такое требование — на рынок поступили моторы более тяжелые, подороже, но с повышенным коэффициентом полезного действия. Дополнительные затраты заказчик окупает за год экономией электричества. Так, может быть, и нам пойти по этой дорожке? Посчитали — нет, невыгодно. Дело в том, что там мотор эксплуатируется в среднем более 3 тысяч часов в год, у нас — 1250 часов. При такой раскладке на сбережении электричества много мы не выигрываем — разумнее делать двигатель более легкий и дешевый.
Решение правильное, но меня смущает, отчего это наши моторы так мало времени находятся в работе. Не имеем ли мы здесь дело со скрытым их избытком, который означает еще большее расточительство, нежели явное омертвление техники в запасах? А учтем: электродвигатель действует не сам по себе — он ведь что-то крутит. Стало быть, и крутимое работает не более 1250 часов в году, или значительно меньше одной смены в сутки. Очевидно, наблюдается избыток всей техники, укомплектованной моторами.
Рассмотрим ситуацию в станкостроительной индустрии, которая является самым крупным заказчиком электродвигателей.
Выпуск станков, то есть машин для производства машин, начинался в первые пятилетки практически с нуля. Светлой мечтой периода ускоренной индустриализации было догнать и перегнать в этой ключевой отрасли развитые страны. Один из первых наших станков так и называется — «ДИП» (сокращение от «догнать и перегнать»). Сегодня наш парк металлообрабатывающего оборудования превышает парк самых развитых стран мира — США, Японии и ФРГ, вместе взятых. Есть чеканная формула: лучше — это значит и больше. Обратной силы такое правило не имеет: больше — далеко не всегда лучше. Количественный, экстенсивный рост привел к достаточно тяжелой ситуации: станки просто некому обслуживать. Остановитесь у проходной любого завода — и вы непременно увидите объявление: требуются, требуются, требуются… Как же может не быть дефицита станочников, когда только за 1965–1980 годы станочный парк возрос в 2,5 раза, а приток рабочих рук сильно сократился! Если в прошлой пятилетке в народное хозяйство пришло 11 миллионов новых работников, то в нынешней прирост составит 3 миллиона, а в 1986–1990 годах и того меньше.
На специализированных машиностроительных заводах металлообрабатывающее оборудование действует в среднем менее десяти часов в сутки. В механических цехах немашиностроительных предприятий, где сосредоточено (лучше бы сказать — рассредоточено) около 44 процентов всего парка станков, техника используется еще хуже. Когда работник простаивает без дела, все понимают: непорядок. Когда металл, электричество, топливо и прочие материалы используются расточительно, потери опять-таки очевидны. А вот если оборудование бездействует, то вроде бы так и надо — деньги за него давно уплачены, стоит себе, есть не просит. Просит!
За год народное хозяйство получает без малого на 200 миллиардов рублей машиностроительной продукции. Это при том условии, что техника действует около десяти часов в сутки. А представьте себе, что она будет работать по пятнадцать часов. Требование, согласитесь, не чрезмерное — это меньше двух полноценных смен. Тогда прибавка продукции составила бы почти 100 миллиардов рублей в год. По осторожному подсчету, одной прибыли страна получила бы миллиардов на 15 больше.
Увеличивать и дальше выпуск станков — значит множить потери, недобор готовых изделий и прибыли. Это тем более справедливо, что на приток новых работников (станочников в том числе), рассчитывать не приходится. Да и не нужны они!
Экстенсивный способ развития машиностроения вообще и станкостроения в частности исчерпал свои возможности, каждый следующий шаг по этому пути ведет к расточению труда. Тут нужны крутые перемены: производить меньше техники, но такой, которая сберегает труд, позволяет обойтись минимальным обслуживающим персоналом. Она есть уже не только в чертежах — талантами земля наша не оскудевает. Расскажу об одном замечательном коллективе — об Ивановском станкостроительном объединении.
Здешний головной завод был построен в 60-х годах как дублер знаменитого Ленинградского объединения имени Свердлова. Едва предприятие вышло на выпуск тысячи расточных станков в год, как выяснилось, что продукция эта не нужна. В ту пору я работал в «Экономической газете» и отлично помню, как мы печатали объявления: «Продаются без фондов и нарядов универсальные расточные станки 2620». Ленинградские станки качеством получше — и те трудно было продать, а уж ивановские… Снабженцы уверяли, что легче сбыть двухпудовую гирю одинокому путнику.
Тогда-то и пришел на завод новый директор Владимир Павлович Кабаидзе. Этот человек поначалу показался фантазером — он выступил с идеей сделать провинциальный завод-дублер законодателем технического прогресса в машиностроении. Много позднее он так объяснил свою дерзость: мол, если обрести какое-то минимальное благополучие, утрясти дело с планом и сбытом, то потом труднее будет начинать коренную перестройку — от добра добра не ищут. Короче, коллектив решился осваивать производство обрабатывающих центров с числовым программным управлением (ЧПУ). Пусть читателя не пугают термины, сейчас все будет ясно. Обрабатывающий центр — это целый набор станков, совмещенных в одной машине. В приемный магазин загружают заготовки. Проворные механизмы ставят их на стол, достают нужный инструмент, обтачивают, строгают, сверлят все что надо и отправляют готовые детали на склад. Если зарядить станок заготовками в конце второй смены, то всю ночь он будет действовать самостоятельно. Сейчас ивановцы научились связывать обрабатывающие центры в автоматические линии, причем, что особенно важно, такие линии можно быстро переналадить на выпуск нужной продукции — достаточно изменить программу. Дело идет к безлюдной технологии.
Станки охотно покупают в Японии, США, ФРГ, Швеции, портфель заказов переполнен. Можно бы ожидать, что энтузиастов на руках носят, достойно вознаградили морально и материально. Послушаем, однако, директора: «Экономических выгод мы не имеем никаких. Не случайно ни один завод не последовал нашему примеру, хотя наш опыт создания новой техники был одобрен. Зачем новая техника, зачем экспорт, когда при выполнении обычных плановых показателей предприятие сможет выплатить своим ИТР 30–40 процентов прогрессивки? А при выполнении заданий по новой технике, если не будет выполнен производственный план, то не будет и фондов стимулирования… Что выгоднее предприятию — очевидно. И каждый директор предпочитает синицу в руках журавлю в небе… Нам из года в год планировали изготовление универсальных расточных и устаревших радиально-сверлильных станков. Когда мы говорили, что нужно снять с производства «радиалку», уменьшить выпуск универсальных машин и тогда мы можем увеличивать производство обрабатывающих центров, нам в Госплане возражали: «Хотите больше изготовлять обрабатывающих центров — пожалуйста, но на остальную продукцию тоже есть заявки». Так какова же роль Госплана: планировать перспективу или распределять заявки? Отечественный парк станков неимоверно разросся, остро ощущается недостаток станочников, падает коэффициент сменности оборудования, а нам планировалось увеличение выпуска универсальных станков»[2].
Это опубликовано в наиболее читаемом экономическом журнале в 1982 году, то есть до начала эксперимента в 5 отраслях промышленности. Легко понять, что погоня за прибавками производства сейчас снова подогреет в отрасли интерес к выпуску устаревших станков. Цепочку следствий можно продолжить. При непомерном выпуске традиционной техники металлурги просто обязаны год от года наращивать производство своей продукции. То есть и в этой отрасли произойдет экстенсивное увеличение производства.
Партия и государство настойчиво нацеливают экономику не на количественный рост всего-всего, а на эффективность производства. Она в свой черед означает, что следует тратить меньше живого труда, меньше энергии, сырья, материалов, меньше основных производственных фондов на единицу продукции. Экономический же эксперимент всячески поощряет именно количественные прибавки, то есть, в сущности, экстенсивный путь развития экономики.
Правда, горячие сторонники эксперимента отпираются от такой цели. Член-корреспондент Академии наук СССР П. Бунич, например, публично заявил: «Мы не за всякие приросты, а за увеличение выпуска действительно нужной, действительно прогрессивной продукции». Однако похвальные намерения не совпадают с объективной логикой испытываемого хозяйственного механизма: прибавок производства на каждом предприятии легче всего достичь за счет выпуска устаревшей продукции, или, что то же самое, ценою замедления технического прогресса. Ход эксперимента подтверждает такой вывод.
Как это ни парадоксально, стимулирование за приросты не способно обеспечить и хороших постоянных приростов. Оно исходит из предположения: если каждое предприятие год от году будет давать больше продукции, то и вся промышленность в целом станет развиваться быстрее. На первый взгляд идея неуязвимая. Но как из тысячи кроликов нельзя составить одного слона, так и из тысячи предприятий еще не складывается индустрия. Лучшие темпы наша промышленность показывала как раз в периоды научно-технических переворотов, значимых структурных сдвигов — таких, как химизация народного хозяйства, развитие приборостроения, точного машиностроения. Теперь на очереди робототехника, автоматизация, гибкие производства, что сулит экономике новый взлет. И чем больше предприятий начинают выпускать новейшую продукцию, чем быстрее они проходят неприятный период освоения пусть даже с временным снижением объемных показателей, тем выше общий темп развития промышленности. Временные спады темпов на отдельных заводах-изготовителях оборачиваются скачкообразным ростом всей продукции — такова диалектика.
Мировой опыт учит, что темпы вообще не самоцель. Буквально на наших глазах, при жизни одного поколения, Япония совершила три основательных сдвига в экономике. Помню, в конце 50-х годов японцы покупали у нас лицензии на новинки металлургии. В считанные годы они создали лучшую в зарубежном мире черную металлургию и переключили ресурсы на развитие более выгодных отраслей — химии и нефтехимии. Затем новый поворот — к производству электронной техники, экологического оборудования, роботов. При каждом структурном сдвиге страна опережала конкурентов. О японском «чуде» много говорят. В чем его суть? В структурных сдвигах в сторону все более наукоемкой продукции? Ясное дело. В научно-техническом прогрессе? Опять верно. В высоких темпах? Да, но с одной поправкой: темпы пришли как приятный побочный результат — исчисляют их по прибавкам стоимости, а новейшая продукция и ценится дороже, и в условиях стремительного научно-технического прогресса производство ее обходится относительно дешевле.
Лишь для удобства анализа принято рассматривать по отдельности структуру производства, технический прогресс и темпы развития. В действительности перед нами одно явление, охарактеризованное с разных сторон, причем темпы занимают в этой триаде подчиненное положение — они производны от первых двух составляющих.
4
Видные экономисты, разрабатывающие опытную хозяйственную модель, честно признают: да, технический прогресс в новых условиях не стимулируется, это надо поправлять; возбудив интерес к напряженным планам, мы должны теперь ввести стимулы и к новациям.
Если приросты производства достигаются через экономические интересы, то осваивать выпуск более совершенной продукции теперь предлагается посредством прямых директив. Однако направления технического прогресса многочисленны и разнообразны, их нельзя выразить каким-то одним плановым показателем. Волей-неволей приходится доводить задания по каждой новинке в отдельности. В плане на 1985 год использовано 193 показателя по новой технике. Как сказано в писании (канцелярском), министерства обязаны «довести их до предприятий машиностроительных отраслей, обеспечив при этом соответствующую разъяснительную работу и жесткий контроль за отчетностью». Еще более объемный перечень показателей предложен в макет плана на очередную пятилетку. Я узнал о нем при забавных обстоятельствах. Меня принимала Л. Бусяцкая, начальник планово-экономического управления Минтяжмаша. Речь шла о расширении прав предприятий в условиях эксперимента. В кабинет заглянул подчиненный Любови Анатольевны, положил на стол как ядовитое примечание к нашему разговору толстенную папку госплановских форм к плану по новой технике и поинтересовался, что же с ними делать.
— Напишите им, что мы не можем заполнить таблицы. Откуда нам сегодня знать, какое изделие в девяностом году будет отнесено к высшей категории качества, какое к первой? И поскорее верните им это, — распорядилась Бусяцкая.
С какой брезгливостью Любовь Анатольевна отодвинула бумаги, сколько великолепного презрения вложила в словечко «это»!
Спускаясь по ступенькам управленческой лестницы, бумага обладает свойством плодиться и множиться, как муха дрозофила. Харьковскому электротехническому заводу предписано, например, какие изделия осваивать, сколько каких станков установить, какой инструмент применять, сколько каратов синтетических алмазов использовать, сколько бригад создать, кого перевести с ручного труда на машинный… Сотни и сотни заданий в годовом разрезе, в квартальном и еще как-то. Я рассматривал эти диковинные документы на исходе прошлого года, а папка с планами по новой технике пребывала в отличном состоянии. Смахивает на то, что в нее и не заглядывали. Да и что можно сделать с подобными бумагами кроме как подшить их?
Испробован, впрочем, и другой вариант, по видимости создающий экономическую заинтересованность в новациях. Все станет ясно из того же случая с освоением новой серии электродвигателей. Пытаясь сделать новые моторы выгодными в производстве с самого начала, экономисты Министерства электротехнической промышленности предложили поднять на них цену. Однако оптовая цена может расти лишь в меру экономического эффекта новинки. Если, к примеру, потребительские свойства продукции улучшились в 1,5 раза, то ни при какой погоде цена не должна вырасти в большей степени. Иначе новинка будет убыточной для народного хозяйства.
Стимулирование за приросты, хотим мы того или нет, побуждает предприятия и отрасли взвинчивать оптовые цены. Ведь так легче легкого достичь стоимостных прибавок производства. Вступив однажды на этот путь, с него трудно свернуть. Действительно, сегодня ХЭЛЗ получает в среднем рубль прибыли на рубль зарплаты. Чтобы новый мотор стал выгодным, нужно сразу же заложить в цену хотя бы эту норму прибыли. Но по мере освоения затраты труда резко снизятся и соответственно возрастет прибыль. Тогда в цену очередной новинки пришлось бы закладывать вовсе уж несообразную норму прибыли. И так до бесконечности, что привело бы к галопирующей гонке цен. Предприятия наращивали бы не производство продукции, а отчетную цифру.
По многолетним наблюдениям видного специалиста Госснаба СССР В. Доронина, цены на технику поднимаются примерно на 10 процентов в год, причем этот рост далеко не всегда подкреплен качеством продукции. Знатоки экономики называют и другие цифры, кто больше, кто меньше, но в одном все единодушны: отчеты о прибавках производства не отражают истинной картины — в них не учтен скрытый рост оптовых цен.
Упредить эту практику и одновременно ускорить научно-технический прогресс, по глубокому моему убеждению, мыслимо, если условия станет диктовать не изготовитель, а потребитель продукции. Кто платит деньги, тот заказывает музыку. Казус, однако, в том, что покамест за «музыку» заказчик платит деньгами, которые ему не принадлежат. По заведенному порядку экономический эффект новинки и расчет оптовой цены должен непременно подтвердить будущий потребитель. Экономисты Минэлектротехпрома, представляя в Госкомитет цен проект явно завышенной цены на новый мотор, без труда обошли это препятствие. Двигатель станут покупать станкостроители. Ответственные работники этой отрасли Г. Смолко и А. Наумов с легкой душой подтвердили липовые расчеты дружественного ведомства. А чего стесняться? В известном смысле дорогие моторы заказчику даже выгоднее — тогда на законном основании подорожают новые станки и без всяких усилий возрастет стоимостный объем производства в станкостроительной отрасли.
Выход мы уже указали, когда рассматривали обоснованность спроса на продукцию: предприятие должно жить и развиваться за счет собственных средств. Тогда потребитель сам разберется, по какой цене ему выгодно приобретать новый мотор. И если изготовитель не способен уложиться в предложенную цену, то и выпускать изделие не надо — новую технику покупают не из-за новизны ее, а ради экономического эффекта.
Более совершенный мотор года через два будет дешевле старого в производстве — стало быть, выгоден изготовителю и по прежней цене. Да и в других случаях новая продукция выгодна в изготовлении, едва пройден неприятный период ее освоения.
Да, сегодня ХЭЛЗ несет урон от выпуска новинки. Что же, пока человек строит себе новый дом, он живет не лучше, а хуже. А все-таки строит, ибо знает, ради чего старается. Так и тут. Минет нелегкий период перестройки производства, предложит завод потребителям новый мотор по приемлемой цене — благополучие коллектива обеспечено, пусть готовится к очередному прорыву в грядущее. Отстал — не взыщи. Ведь если харьковчане выбросят в продажу свою продукцию, остальным изготовителям волей-неволей придется снижать цены на свои устаревшие двигатели. Перестройку производства им предстоит провести в менее благоприятных условиях, нежели пионерам технического прогресса (прибыли-то будет меньше, а из нее перестройка и оплачивается). Тут научно-технический прогресс становится жизненно необходимым для коллектива. А уж какие конкретно новации использовать — люди решат без пудовых заданий извне. Новую технику более не придется внедрять. Ведь словечко это означает, что новшества силой втискивают, впихивают в некую среду, которая отчаянно тому сопротивляется.
В нашем варианте управление техническим прогрессом происходит не посредством обособленных приемов, отличных от управления другими экономическими процессами, — напротив, сам хозяйственный механизм побуждает к новациям.
5
При всем своем значении научно-технический прогресс не единственная забота народного хозяйства. Почти три четверти всех затрат в производстве промышленной продукции падает на сырье, материалы, топливо и энергию. Мы, люди пожилые, помним захватывающие лозунги времен нашей юности: догнать и перегнать передовые в техническом отношении страны по производству чугуна, стали, цемента, по добыче угля, нефти… Тогда нам представлялось: вот достигнем этого и будем всех богаче, всех сильнее — уж распорядиться-то немереными ресурсами дело нехитрое.
По расчетам академика Н. Федоренко, на единицу конечного продукта в СССР тратится стали в 1,75, цемента — в 2,3, минеральных удобрений — в 1,6 раза больше, чем в США[3]. «За последние 20 лет (1960–1980 гг.) экономические результаты производства, отражающие эффективность использования ресурсов, имели нежелательную динамику… — пишет академик. — Материалоемкость продукции выросла на 3,4 процента… Каждый процент прироста национального дохода в девятой и десятой пятилетках требовал увеличения… материальных затрат на 1,2 процента… Доля интенсивных факторов в общем приросте национального дохода составляет 25 процентов против 40 в 1960 г.»[4].
Как видно из отчетов за 1983 год, на сопоставимую единицу национального дохода наша страна добывала или производила нефти — в 2,2, чугуна — в 3,7, стали — в 3, цемента — в 2,9 раза больше, нежели США[5]. Поворот к эффективности в том, в частности, и состоит, что надо тратить меньше сырья на единицу продукции. С этим прицелом сверстаны все наши планы. Так, в нынешнем году дополнительная потребность народного хозяйства в топливе, энергии, прокате черных металлов почти на 60 процентов должна быть удовлетворена за счет экономии. Не будет экономии — не удастся исполнить и задания по выпуску продукции, ее не из чего будет делать.
Эти жизненно важные задачи эксперимент оставляет в стороне.
Мы с вами разбирались с причинами роста запасов в новых условиях. Но что такое запасы? Это сырье и материалы, выключенные из хозяйственного оборота или просто ненужные. Упор на количественные приросты, как мы опять же выяснили, стимулирует избыточное производство моторов, станков и прочего добра, на которое уходит продукция сырьевых отраслей.
Но если даже отвлечься от этих глобальных вопросов и предположить на минутку, будто любая продукция нужна, то все равно экспериментирующим коллективам сейчас нет резона снижать расход материалов на изделие. Скорее наоборот. Мне не раз доводилось бывать на ярмарках отходов (их проводят снабженческие организации). Сюда поступают с предприятий, например, обрезки листа по квадратному метру и больше. Из них можно выкраивать либо штамповать полноценные детали, однако покупателей негусто. Ясно, что утилизация отходов требует добавочного труда. Зачем спасать, когда можно списать? Приростов производства легче достичь при расточительном расходе материалов.
Народное хозяйство пойти на это не может. Вот почему рядом с экспериментом пришлось задействовать особое управление материалоемкостью продукции. Словом, повторяется история с техническим прогрессом: раз эксперимент к нему не побуждает, давайте управлять им посредством отдельной системы мер.
И снова все надежды на силу директивы. По принятому порядку предприятиям ежегодно утверждаются нормы расхода основных материалов на одно изделие. Но, как уже сказано, видов изделий — 24 миллиона и на каждое идет необязательно один материал. Стало быть, надо пересматривать сотни и сотни миллионов норм ежегодно. Немыслимо представить себе сверхорган, способный исполнить эту работу. Подготовку норм приходится доверять предприятиям.
Что из этого выходит, рассказал как-то на коллегии Госснаба один из руководителей Красноярского управления снабжения:
— В строительных организациях, которые сооружают Канско-Ачинский топливно-энергетический комплекс, примерно две тысячи специалистов готовят заявки на материалы. И все хотят нас обмануть — завышают нормы расхода, чтобы потом не бедствовать. Чтобы уличить их, контролер должен заново повторить все расчеты. Где же взять штаты? Принимаем заявки на веру.
Несколько лет назад у меня произошел спор в печати с отдельными руководителями из Кемеровской области как раз о достоверности норм. Многие, возможно, помнят, что кемеровцы выступили тогда с инициативой: всемерно экономить топливо и энергию. В шахтерском краю знают, легко ли эти богатства достаются. Почин одобрили, а вскоре область отрапортовала и об успехах. Но как измерили успех? Да очень просто: сперва инициаторы выхлопотали явно завышенные нормы, а затем начали лихо отсчитывать от них экономию. В действительности же в тот год расход электричества, топлива, тепла на единицу продукции даже возрос. После публикации расчетов мне ответили в том смысле, что перерасход не считается перерасходом, если норма утверждена где надо.
В любом случае управление материалоемкостью — проблема не чисто экономическая, а еще и нравственная, даже в первую очередь нравственная. Расскажу опять обыденную историю. Не так давно мне поручили разобраться с приписками на автотранспорте. Шоферы — одна из самых массовых профессий, и едва ли не большинство их вынуждено ловчить. Платят им с тонно-километра. Перевез, допустим, водитель за день сто тонн на расстояние десять километров — он исполнил тысячу тонно-километров, за что и получит. Представьте, работает бригада шоферов на одинаковых машинах, и нашелся среди них один, кто взял да и приписал себе лишние ездки. Он по бумагам передовик, у него высокий заработок. Соблазн для других? Конечно. Минул месяц. Плановики с нормировщиками подбивают итоги и видят: вот хорошо-то — на этих машинах можно два задания выполнить. А коли так, пора пересматривать нормы труда. Сказано — сделано. Теперь, если приписок больше не делать, заработок упадет, поскольку тонно-километр ценится дешевле. Чтобы не потерять в зарплате, в мифических ездках надо отчитываться и тому, кто отродясь ловкачеством не занимался. Расхождение между отчетами и реальными перевозками растет год за годом и достигло фантастических высот. В некоторых транспортных организациях на исполненный тонно-километр приходится три липовых.
Приписать лишние тонны и километры нетрудно — клиент подмахнет путевой лист не глядя. А как быть с горючим? Не истратишь его — тут и дураку понятно, что перевозок не было. От этой улики надо избавиться. Подвернулся частник — прекрасно. А нет, так можно и в канаву слить. Расходную норму уменьшают, а горючее опять лишнее.
Когда вся эти механика была опубликована, я получил множество писем — в основном от шоферов. В почте содержались факты убийственные. Не все шоферы получают с тонно-километра. Некоторым платят за часы труда. Расход горючего, казалось бы, не может зависеть от того, действует сдельная или повременная оплата. Между тем, как сообщил читатель из Минска, в Министерстве автомобильного транспорта Белоруссии одинаковые машины на одинаковую работу при почасовой оплате водителей сжирают в 3 раза больше горючего. Секрет раскрыл читатель из Баку: «Я сам шофер. Лет пятнадцать назад на машину «ЗИЛ» планировали расход 120 граммов горючего на километр. Теперь норма уменьшилась наполовину, а водители не стеснены нехваткой топлива. Сократите норму хоть до 30 граммов — шофер и в нее уложится. Выручит приписка. У нас как-то подсчитали: по документам выходит, что каждый ботинок, вывезенный с обувной фабрики, весит 12 килограммов». Шоферам же на почасовой оплате приписки ничего не дают, поэтому отчитываются они в истинном расходе горючего.
Да ведь это растление душ! Вчерашний десятиклассник поступил на автобазу — а ему горючее по такой норме. Вины за ним никакой — он еще в детсад ходил, когда норма утвердилась. Как он в нее уложится? С первого рейса ловчить? Чего ради? Не гребут шоферы деньги лопатой, уверяю вас. Рабочий человек за свои кровные, заработанные нелегким и небезопасным трудом, обязан еще и химичить с путевыми листами.
Глянем на дело и с другой стороны. По оценкам экспертов, не менее 4 миллионов тонн казенного топлива перекочевывает за год в баки частных легковушек. Например, в Нижневартовске, Нефтеюганске, Мегионе, Лабытнанги и Надыме зарегистрировано больше 10 тысяч частных машин, около 3 тысяч мотоциклов, в тех краях повальное увлечение моторными лодками… и нет ни единой заправочной колонки. На чем же эти моторы крутятся? А что? Лучше частнику, чем в канаву.
Это ли не нравственный конфликт? Иной теоретик по полочкам разложит стимулы к труду — справа материальные, слева моральные. Любо-дорого посмотреть. Меж тем граница-то между ними зыбкая, призрачная. Честно заработанный, законно потраченный рубль должен приносить человеку, быть может, не меньше самоуважения и почета, чем награда. У рубля две стороны. На одной номинал, на другой герб отечества — символ всего, что нам дорого и свято. На оборотную сторону почаще бы надо заглядывать экономистам, когда они проектируют хозяйственные модели — хоть ту же систему управления материалоемкостью.
История с шоферами, конечно, редкостная, можно сказать, исключительная: с одной стороны, действуют нереально жесткие нормы, а с другой — миллионы тонн бензина утекают неведомо куда. Но и в иных не столь прозрачных ситуациях сколько угодно расточительства по нормам. Расскажу об одном нашумевшем деле. В подмосковном городе Подольске действовала преступная шайка во главе с неким Ивановым, человеком без определенных занятий. Агенты подпольной фирмы разъезжали по стране и заключали договоры с текстильными предприятиями на поставку запасных частей к оборудованию от имени колхозных подсобных цехов. Половину выручки организаторы аферы сдавали в колхозные кассы, другую половину присваивали. Только за три года они получили наличными больше миллиона рублей. В ходе следствия было выявлено свыше 500 подставных лиц, которые за мизерную мзду расписывались в платежных ведомствах. Главарь фирмы построил себе два особняка, купил четыре легковых машины, завел личного шофера, телохранителей.
В действительности никаких подсобных цехов не существовало — жулики лишь обговорили право пользоваться колхозными печатями и бланками. Откуда же бралась продукция? Теперь это не секрет. Запчасти изготовлялись в цехах подольских предприятий.
Из показаний У. Абдульманова, слесаря Подольского механического завода имени Калинина:
— Иванов давал мне образец изделия и указывал, сколько штук ему надо. Тут же мы обговаривали и плату. Всего я получил от него шесть тысяч рублей. Детали мы делали в цехе. Материалы я доставал на складе. Однажды Иванов заказал мне пружины. Я платил по три рубля за бухту проволоки весом сто двадцать килограммов с условием, что кладовщик сам и привезет проволоку. Готовые пружины я упаковывал в ящики. С завода ящики вывозил на машинах — нанимал наших шоферов. Платил им по десять рублей за ездку. Сам в кабину садился уже за проходной.
Из показаний Г. Чижиковой, бывшей руководительницы диспетчерского бюро цеха:
— Слесаря часто оставались работать вечерами и ночью — якобы им это разрешил заместитель начальника цеха Дедов. Как объяснил мне мастер Баженин, они выполняли заказы другого участка.
Как видите, на глазах честного народа растаскивали завод, а обнаружили это лишь следователи по особо важным делам Прокуратуры СССР. И что интересно: предприятие из года в год отчитывалось в экономии материалов.
Два года шло следствие по этому делу, еще два года продолжался уголовный процесс. После приговора я решил побывать на заводах, где клепали левую продукцию, и попросил участвовать в проверке специалиста Мосглавснаба А. Осипова. Надо же случиться такому: за два-три дня до нашего приезда на этом же заводе опять произошло ЧП — несколько должностных лиц были арестованы в тот момент, когда они, сорвав пломбу, вытаскивали из кузова вывезенные с завода швейные машинки. Как установил мой спутник, в заводской отчетности машинки не значились, и если бы ворюг не схватили за руку в городе, пропажа сошла бы незамеченной. По моей просьбе А. Осипов попытался изучить систему учета материальных ценностей, но к концу второго дня работы в отчаянии опустил руки — одни и те же ценности значатся в неодинаковых количествах в разных документах.
— У нас массовое производство, проследить за каждым изделием невозможно, — объяснил главбух завода Э. Урбанский. — Воров надо ловить вне завода. Ведь где-то они сбывают товар.
Что называется, полная капитуляция. Впрочем, кое-что выяснить удалось, когда мы проанализировали расходные нормы. Попрошу читателя вникнуть в скучные цифры. В предыдущем году на каждый миллион рублей стоимости швейных машинок по норме полагалось тратить 3,5 тонны полистирола, а фактически израсходовали 2,1 тонны. Спрашивается, какую норму следовало утвердить на очередной год? Как будто ясно, не выше фактического расхода, иначе норма толкала бы на расточительство, не так ли? Не так. Ее по настоянию завода установили на уровне 3,6 тонны. На деле израсходовано 2,4 тонны. Теперь глядите, что выходит: удельный расход полистирола возрос за год с 2,1 до 2,4 тонны, а сравнительно с нормой образовалась экономия. Обеспечен красивый рапорт, обеспечены премии за бережливость. Та же картина с расходными нормами на полиэтилен, прокат черных металлов, медь и многое другое. Завод бойко торгует дефицитными материалами, их по-прежнему растаскивают — охрана редкий день не задерживает «несунов». Сходные факты мы обнаружили на заводе «Аккумулятор», где также в свое время орудовали деятели, пребывающие сейчас в местах не столь отдаленных.
Как ни крути, а рановато сдавать в архив скандальное подольское дело. Из него надо еще сделать выводы. Разумеется, по большому счету мы все совладельцы общего богатства страны. Расточители в конечном счете обкрадывают каждого из нас. Однако «общий котел» слишком велик, чтобы работник повседневно ощущал связь между личной выгодой и бережливостью в масштабах народного хозяйства. Порок обособленной системы управления материалоемкостью я вижу именно в этом — расходуется добро казенное, вроде как ничье. Сумма, проставленная в ведомости на зарплату, мало зависит от того, насколько рачительно хозяйствовал данный коллектив и конкретный работник.
Раз экономический эксперимент этой задачи не решает, нужен иной хозяйственный механизм: бережливость должна умножать тот конечный результат, за счет которого живет и благоденствует каждый член производственного коллектива.
Можно продолжить перечень частных задач, кои без видимого успеха решаются сегодня по отдельности, вне связи с общей системой управления производством. Вот, скажем, на заводах, которые проводят эксперимент, я задавал десяткам работников одинаковый вопрос: какие права предприятию недоданы? И знаете, в чем руководители больше всего ущемлены? Не дано им право по своему усмотрению определять численность управленческого аппарата, вот ведь горе. Тут же вам представят расчеты: когда бы ежегодные задания Министерства финансов касательно сокращения штатов исполнялись, сегодня в заводоуправлении работал бы один директор. Это бесконечно остроумно, и все же симпатии мои на стороне Минфина, который многие годы в одиночку сражался с разбуханием штатов. Вернее, если употребить щедринское выражение, не столько сражался, сколько был сражаем — в чем нет дефицита, так это в администраторах.
Штатное расписание мыслимо доверить дирекции опять же только хозрасчетного коллектива. Держать нахлебников кому охота. А главное, и незачем. Мы с вами убедились: немыслимо сочинить достоверные заявки на материалы до того, как получен план производства; немыслимо составить сотни миллионов расходных норм и проконтролировать их, немыслимо втиснуть в план каждое телодвижение творцов технического прогресса. Но ведь всю эту работу управленцы совершают, посрамляя трудолюбием самого Сизифа. Если же отобрать у Сизифа камень, он, вероятно, делом займется.
6
В замысле эксперимент предполагает расширение самостоятельности предприятий, отказ от планирования промежуточных результатов хозяйствования. Ожидалось, что достаточно задать сверху конечный итог, тогда частности можно доверить низам. На деле этого пока не вышло. И потому, на мой взгляд, не вышло, что показатели, нареченные конечными, в действительности таковыми не являются: соблюдение договоров и прибавки производства при всей их значимости еще не определяют лица отечественной экономики.
Что же тогда служит конечным критерием, который и предприятие побуждал бы действовать эффективно, и всему народному хозяйству обеспечил бы непрерывный и быстрый прогресс? Попробуем обрисовать искомый идеал. Из всей выручки за продукцию предприятие сразу вычитает стоимость материалов и изношенного оборудования. Эти средства (так называемый фонд возмещения) необходимы для продолжения производства в прежних объемах. Затем из выручки же идут расчеты с казной. Предприятие, будь то Магнитка или самый скромный по масштабам завод, принадлежит не обслуживающему персоналу, а всему обществу. Естественно, за пользование производственными фондами положены взносы в бюджет. Наконец, завод рассчитывается с банками за кредиты. Остаток есть достояние коллектива. Он и является целью всех стараний работников.
Чувствую, как насторожился искушенный читатель: это что же, еще один чудодейственный показатель? мало ли их было? Десятки лет экономисты изобретают показатели плана, из коих один обязан якобы главенствовать. Эту роль долгое время исполняла валовая продукция. Исполняла дурно: достаточно, например, разрезать металл автогеном — и стоимость его зачтется в вал. (Пример, кстати, невыдуманный. Так и поступили лет сорок назад в одном министерстве — у них план горел, вот они и приказали изрезать эшелоны только что доставленного проката. Металл понадобился другой отрасли для исключительно важной цели. Хватились — а его уж нет. Гнев начальства был ужасен.) Позднее стали любить коллективы за товарную, то есть готовую, продукцию. Снова прокол — готовое месяцами лежало на складах. Ввели оценку по реализации: мало изготовить, надо еще продать. И тут закавыка: в 1980 году промышленность увеличила реализацию на 22 миллиарда рублей, а по договорам было недопоставлено товаров на 17 миллиардов. Значит, можно продать не то, что нужно потребителю. Сегодня в зачет идут только поставки по договорам. Результат известен из статистики, которую я приводил: горы лишних изделий перемещаются со складов поставщиков на склады потребителей.
В поисках показателей, которые работали бы на нас, доходит до курьезов. Один из участников экономической дискуссии 60-х годов, помнится, рекламировал невероятную «человекофондопродукцию»… Теперь вот автор выдумал нечто новенькое — остаточный доход. Неужто чудо все-таки состоится?
Понимаю, ох как понимаю гипотетического скептика. Но предлагаемый измеритель успеха уже потому не является очередным показателем в общепринятом смысле, что его не надо ни планировать сверху, ни контролировать исполнение. В сущности, остаточный доход — главный источник самого существования коллектива и каждого его члена. В нем, как легко понять, содержатся две составные части — зарплата и прибыль. Граница между ними подвижна. Можно увеличить зарплату, но тогда уменьшится прибыль, а стало быть, мало будет средств для строительства детских садиков, жилья, спортивных баз и прочих социальных нужд, для обновления и расширения производства. Можно, напротив, удовлетвориться пока скромными прибавками зарплаты в предвкушении будущих благ.
По-умному так и должны бы рассудить на заводах, выпускающих, к примеру, электромоторы. Ведь завтра устаревшие двигатели сбыта не найдут. Упустишь момент для перестройки производства — не окажется средств для заработков даже в прежних размерах. Не исключено, что придется вообще закрыть производство. И пожалуйста, без паники. Я не сказал: закрыть завод. Только производство. А это вещи разные: на тех же площадях можно делать другую продукцию, если прежнюю больше не покупают.
Эта система проста и логична. Место частных показателей плана занимает экономический интерес, отпадает нужда в обособленном управлении отдельными сторонами производственной жизни. Или вспомните ситуацию с неустановленным оборудованием. Никто не посмеет сказать, будто управленческие инстанции смирились с омертвлением этого богатства. Постоянно издаются постановления и директивы, работники Стройбанка центнерами рассылают указания на места. А эффект? В минувшем году сравнительно с 1976-м запасы оборудования возросли примерно в 3 раза, тогда как ввод в действие новых производственных мощностей увеличился довольно скромно, чтобы не сказать больше. Экономическая ответственность сработает четче, нежели директива. Заводской коллектив может быстро пустить в дело и окупить оборудование, а пожелает — пусть любуется нераспакованными ящиками. Плата за пользование одинакова — общество должно получить свой пай за вложенные средства в любом случае.
Покамест принято считать, что если мощности введены, если оборудование сдано в эксплуатацию, то все в порядке. Но вот журнал «Коммунист» сообщает: общая стоимость неиспользуемых основных фондов составляет в промышленности ни много ни мало, а около 80 миллиардов рублей. Давайте немножко посчитаем. За год промышленность получает около 50 миллиардов рублей новых фондов. Значит, без малого два года строители, поставщики оборудования и строительных материалов трудились вхолостую — ввели объекты просто лишние. А ведь руководители отраслей, выколачивая у казны деньги на строительство, доказывали, что без этих объектов жить невозможно. Беда тут не только в прямых потерях — незримо приторможен опять-таки технический прогресс в народном хозяйстве. Экстенсивное строительство поглощает основную долю ресурсов, их не остается для обновления действующих производств. Ситуация парадоксальная: новенькие, с иголочки цехи бездействуют, потому что нет рабочих, а нет их оттого, что на старых заводах техника обветшала, производительность труда растет там медленно, людей высвобождается мало.
Хозрасчетный коллектив поступит иначе. Ему не по карману роскошествовать. Новый цех он станет строить, будучи уверенным, что сыщутся и рабочие руки. А поскольку с этим туго, технику будут заказывать чаще для обновления производства, что и означает технический прогресс.
А что с расходом материалов? При ориентации на конечный результат расточители станут наказывать сами себя. Тогда для чего диктовать, допустим, автозаводу, сколько никеля надо тратить на один бампер? Да хоть платину используй, только вот покупатель не признает рублем разумность этих расходов — и завод прогорит.
На создание такой универсальной модели нацеливает партия. Политбюро ЦК КПСС обязало совершенствовать условия экономического эксперимента, «имея в виду последовательное укрепление хозяйственного расчета, усиление воздействия экономического механизма на ускорение научно-технического прогресса, лучшее использование трудовых, материальных и финансовых ресурсов»[6]. Как видим, дано прямое указание: надо управлять важнейшими хозяйственными процессами не по отдельности, а посредством целостной системы, сердцевина коей — «последовательное укрепление хозяйственного расчета».
Тогда не нужны будут частные регламентации сверху. Более того, не потребуется и единый директивный показатель, по которому кто-то со стороны оценивал бы работу коллектива. В принципе такой универсальный измеритель существует — это прибыль. В ней действительно отражаются все стороны деятельности коллектива. Но что с того? При оценке по прибыли, как, впрочем, по любому иному измерителю, остается открытым главный вопрос: какой интерес увеличивать прибыль, когда ею распоряжается не заводской коллектив, а кто-то другой? Правда, введены материальные стимулы за улучшение облюбованных показателей, но распространяются они лишь на премиальную часть заработка, которая занимает едва гривенник в рубле зарплаты. Да и гривенник не вдруг получишь — требуется соблюсти десятки условий премирования. Основная же зарплата назначается заранее. В сущности, работник вступает пока в договорные отношения не с предприятием, а непосредственно с государством, которое устанавливает тарифные ставки и оклады. Заработок мало зависит от результатов деятельности данного коллектива.
Успехи завода способны доставить работнику лишь моральное удовлетворение, к грандиозным замыслам дирекции он в общем-то равнодушен. Отдельные горячие головы додумались до того, что не худо бы выбирать директоров на собрании. Зачем, однако? Нормальному человеку это без надобности, пока на отстающем предприятии он может получать не меньше, чем на передовом, а зачастую больше.
Вся моя мысль об оплате труда из остаточного дохода заключается в том, чтобы установить прямую связь между зарплатой и конечным итогом деятельности заводского коллектива. Вот тут мне, работнику, не все равно, кто руководит заводом. Мой интерес — сегодня, сейчас получить больше. Иначе говоря, увеличить долю зарплаты в остаточном доходе за счет прибыли. Директор, который видит дальше меня, предостережет: не вложили средства в развитие производства — останемся на бобах. Чтоб упредить близорукое потребительство, на первых порах можно ввести прогрессивный налог за прирост зарплаты. Скажем, на 5 процентов в год среднюю зарплату по заводу разрешалось бы поднимать безвозмездно, если, конечно, позволяет доход. Желаете получить еще на 5 процентов больше — будьте любезны внести в казну из остаточного дохода рубль налога за каждый добавочный рубль, выданный на руки. Каждый следующий рубль облагается уже двойной или тройной данью в пользу общества.
С удовольствием отмечаю, что эти идеи, еще недавно вызывавшие суеверный ужас, по-деловому обсуждают в печати. Да ведь и первый опыт есть. На одном из золотых приисков проходит экономический эксперимент именно в этом духе. Прежде здесь каждый получал за свою индивидуальную работу: бульдозерист — за кубометры добытого песка, гидромойщик — за количество промытой породы, инженеры и техники — за часы работы, проще сказать, уже за одно то, что почтили своим присутствием прииск. Заработок исчислялся по расценкам и окладам. Он не зависел от общего числа работников. На пробу ввели новые правила. Прииск стал работать с выручки: за грамм сданного государству золота. Добыли тонну — извольте получить столько-то миллионов рублей. Из них возместите стоимость материалов, аренду техники, отчислите положенное в казну и в общие фонды предприятия. Остаток делите между работниками как сами сочтете нужным. Результат ошеломительный: раньше на прииске было без малого 1200 работников, теперь с тем же объемом добычи справляются менее 300 человек. Стало быть, производительность труда подскочила в 4 раза. В опытном порядке подобную систему применили на строительстве газопровода — темп прокладки газовых магистралей удвоился, производительность труда возросла в 1,5 раза.
Мощный пусковой импульс перестройке хозяйственного механизма придали решения апрельского (1985) Пленума ЦК КПСС, совещания в Центральном Комитете партии по вопросам ускорения научно-технического прогресса. Об интенсивных факторах нашего развития говорилось и прежде достаточно. Трудности в народном хозяйстве, возникшие с начала 70-х годов, осознаны не сегодня. Однако принимавшиеся меры были половинчатыми, да и робко они проводились в жизнь. Принципиальная новизна сегодняшних решений видится в том, что не просто изложены цели, но указаны способы их достижения. Повышать эффективность централизованного начала в управлении и планировании мыслится через расширение хозяйственной самостоятельности и ответственности предприятий и объединений, через хозрасчет и товарно-денежные отношения, с использованием всего арсенала экономических рычагов и стимулов.
Коллективы предприятий должны будут сами зарабатывать средства для повышения технического уровня и эффективности производства, самостоятельно распоряжаться ими. Особые преимущества в оплате труда получат те, кто производит лучшую продукцию, успешно соперничает на мировом рынке с ведущими фирмами. Речь фактически идет о распространении испытанного коллективного подряда на деятельность объединений и предприятий.
В согласии с этими идеями намечено перестроить структуру управления. Полностью хозрасчетное основное звено, то есть предприятие либо производственное объединение, как правило, будет подчиняться непосредственно министерству. Суть этого новшества не только в том, что отсекаются лишние управленческие инстанции, удешевляется руководство экономикой. Главное в другом. В любой управленческой системе сумма прав — величина постоянная. Полномочия можно поделить так или этак, но, предоставив какое-то право, допустим, главку, вы тем самым лишаете этого права предприятия. И наоборот. Иначе возникает так называемая коллизия прав, а попросту неразбериха и безответственность. Вполне очевидно, что на практике полномочия в этом случае окажутся у той инстанции, которая стоит выше на иерархической лестнице. Упразднение промежуточных звеньев с известным автоматизмом повлечет за собою реальное расширение прав предприятия, что как раз и согласуется с идеями перестройки. Новый хозяйственный механизм получит адекватную организационную структуру.
Концепция перестройки теперь вообще-то ясна. Дело за тем, чтобы не мешкая претворить ее в конкретный хозяйственный механизм. На недавнем совещании по вопросам ускорения научно-технического прогресса со всей определенностью прозвучало предостережение: министерства и ведомства способны так «запеленать» самостоятельность предприятий, так интерпретировать решения ЦК и правительства, что после всех ведомственных рекомендаций и инструкций от этих принципов остаются рожки да ножки.
Такое не раз бывало. Приведу один пример громадной значимости. Давно и справедливо толкуют о недостатках в организации капитального строительства — о распылении ресурсов по непомерному числу строек, о росте «незавершенки». Действительно, сегодня у нас насчитывается свыше 300 тысяч строек, на один объект приходится в среднем что-то около 12 строителей. Во многом этот нонсенс объясняется оценкой деятельности строительных организаций. Историки экономики предприняли разыскание и обнаружили поразительный факт: действующий критерий оценки (объем строительно-монтажных работ) введен в начале первой пятилетки, причем введен временно, «до нахождения лучшего показателя». Проще сказать, строителей ценят и любят за то, что они освоили, израсходовали много денег, а закопаны ли средства в землю, в фундаменты или вернулись в виде готовых объектов — этого оценка не улавливает. В 1969 году вышло авторитетнейшее постановление. В нем самым обстоятельным образом было растолковано: отныне строителей будут уважать за сдачу готовых объектов, и только за это. Однако в рабочих инструкциях, сочиненных экономическими ведомствами, содержался один на первый взгляд малоприметный пункт: фонд зарплаты начисляется в зависимости от денежного объема исполненных работ. Что же выходит? Установили тресту норматив — предположим, 40 копеек с каждого освоенного рубля идет на зарплату. Приближается время получки. Оклады повременщиков известны, наряды сдельщиков подбиты. Общая сумма выплат по тресту, к примеру, составит 400 тысяч рублей. Банк выдаст эти деньги лишь при том условии, что работ выполнено за месяц на миллион рублей. Если этот миллион не вырисовывается, управляющий трестом вынужден будет снять строителей с пусковых строек и перебросить их на денежные работы хотя бы и на заведомо провальных объектах. Маленький пункт хозяйственных правил напрочь отменил основополагающую директиву. Спустя десять лет, в июне 1979 года, вышло новое постановление, где, в частности, повторялось требование об оценке труда строителей по сдаче готовых объектов. А фонд зарплаты по-прежнему начисляли в доле от освоенных денег. Что из этого вышло, вряд ли надо повторять.
Вот почему с такой остротой партия ставит сейчас вопрос о психологической перестройке кадров. Время требует не только одобрения партийных решений, а действия, претворения их в жизнь — каждым на каждом рабочем месте. Порукой успеха служит стиль деловитости и ответственности, который утверждается ныне в хозяйственной, да и не только в хозяйственной деятельности.
Новый мир, 1985, № 8.