В июле 1979 года вышло постановление со столь длинным и вычурным названием, что выговорить его одним духом, пожалуй что, и нельзя. В деловом мире краткости ради документ именовали 695-м постановлением, а иной раз и 695-м механизмом, поскольку директива обрисовывала хозяйственный механизм, который предстояло ввести в практику управления. Документ этот мог появиться только в атмосфере, насыщенной густыми застойными миазмами. То была, если говорить совсем уж в двух словах, контрреформа в пику остаткам экономических реформ, начатых в 1965 г. и вскоре успешно проваленных.
Конечно, легко быть умным задним числом, однако тогда еще думающие экономисты (думающие о судьбах страны, а не только о собственной карьере) мгновенно поняли, что ничего хорошего сей механизм не сулит. Ваш покорный слуга сделал тогда же для личного потребления анализ этого бюрократического опуса — получилась рукопись в сотню страниц на машинке. Я беспечно давал ее читать друзьям — кончилось тем, что она попала в «самиздат» и продавалась на черном книжном рынке. Санкций, впрочем, не последовало, однако о том, чтобы открыто опубликовать записку, нечего было и думать. Тем часом печать напропалую превозносила 695-е постановление, отыскивая в нем все новые красоты и умопомрачительные глубины мысли. Я служил тогда экономическим обозревателем в большой центральной газете и мог лишь одно — не писать панегириков мертворожденному дитяте административной системы. Такая позиция сколько-то тешила самолюбие, но практически не оказывала никакого воздействия.
Без малого четыре года продолжались заведомо обреченные попытки подогнать хозяйство под унылую управленческую схему, и если мы сегодня говорим, что времени на раскачку с перестройкой у нас нет, что его запас исчерпан, беспутно промотан в прошлом, то по справедливости и эти четыре потерянных года надо отнести к безвозвратно ушедшему прошлому. Где бы мы уже были сегодня, начнись перемены в ту пору… После смерти Брежнева 695-й механизм тихо скончался сам по себе, и теперь только авторы его по привычке продолжают нахваливать показатель нормативной чистой продукции и еще кое-какие частности из того, отмененного жизнью постановления.
Этот эпизод из недавней истории наглядно показывает связь… нет, даже не связь, а нерасторжимое единство двух сторон перестройки — гласности и глубоких экономических реформ. Единство хотя бы уже потому, что выработать нужный хозяйственный механизм возможно лишь в обстановке свободного обсуждения его смысла и особенностей. А дальше опять нужна свобода, чтобы прилюдно сверять с жизнью каждый шаг — туда ли идем, то ли делаем, не пора ли внести поправки в курс.
События развиваются стремительно, и, полагаю, приспело время обсудить эти вопросы. Перестройка оказалась сложнее, чем предполагалось. Первоначально ее рассматривали как первый этап ускорения: мол, проведем экономические реформы, изменим способы управления хозяйством, а следом начнется собственно ускорение, т. е. более быстрое развитие экономики. Можно, пожалуй, сказать, что в основу этой концепции лег несложный расчет, опубликованный академиком А. Г. Аганбегяном[29] и сразу ставший знаменитым. Вот он в теперешних цифрах. За год мы используем примерно 600 млрд руб. национального дохода. Три четверти этой суммы идет на потребление (проще сказать, на прожитье), четверть — в накопление. При росте дохода на 1 % в год прибавка составит 6 млрд. руб. Стало быть, фонд потребления возрастет на 4,5 млрд. руб. В этом случае потребление благ в расчете на душу населения останется, однако, на прежнем уровне — ведь и население прибавляется. Чтобы жить богаче, надо получать более значительные прибавки. Далее, второй и третий проценты прироста дохода, скорее всего, уйдут на то, чтобы заткнуть дыры, которых в большом хозяйстве предостаточно — желательно, например, поднять минимальные пенсии. Для ощутимого повышения жизненного уровня общий доход страны надо увеличивать на 4 %, а еще лучше на 5 % ежегодно.
Это рассуждение потом многократно повторяли экономисты и политики. На меня лично простые выкладки академика произвели ошеломляющее впечатление. Ведь что выходит? Сейчас годовой прирост дохода — около 3 %, в удачные годы — до 4 %. Допустим, в результате перестройки мы «вырвем» в будущем пятый процент. К тому времени он будет повесомее, но все равно, как показывают несложные расчеты, денежная прибавка составит около полутора рублей в месяц на человека с самостоятельным доходом. В последнее время среднемесячная зарплата рабочих и служащих увеличивается примерно на пять рублей ежегодно, а в условиях состоявшегося ускорения ее можно будет поднимать на шесть рублей с полтиной. Нелучезарно, не правда ли? Вряд ли люди станут выкладываться на работе ради такой цели.
Здравый смысл подсказывает: что-то тут не так. Как ни считай — хоть общепринятыми способами, хоть по более осторожным методикам, — трудами поколений у нас создана могучая экономика, вторая, ну пусть третья по мощи в мире. Но получается, даже в будущем, при больших скоростях развития она не способна обеспечить заметное повышение жизненного уровня народа. Да быть того не может!
Поставим для начала простой вопрос: действительно ли ускорение развития — единственный источник роста благосостояния? Можно ведь действовать и иначе: побольше «проедать» из произведенного дохода и поменьше пускать в накопление. На первый взгляд, резервы тут невелики. Четверть национального дохода в накопление — по меркам развитых стран это многовато, но доля все же не чудовищная. Однако откуда взялась эта цифра? Фонд потребления и фонд накопления наша милая статистика измеряет разными рублями: в одном случае стоимость товаров исчислена в розничных ценах, в другом — в оптовых. Это все равно, что пользоваться резиновой рулеткой. Разница между теми и другими ценами падает в основном на так называемый налог с оборота. А он составил в 1985 г. 97,7 млрд. руб., в 1986-м — 91,5 млрд. руб. Исключив эти суммы из расчетов, мы убедимся: при измерении в оптовых ценах доля фонда потребления в использованном национальном доходе равна 68–69 %.
Дальше выясняется, что и оптовые рубли не одинаковы. В 1986 г. с каждого рубля производственных фондов работники легкой промышленности «сняли» 23,5 коп. прибыли, а, к примеру, электроэнергетики — лишь 6,6 коп. Никогда не поверю, будто при круглосуточной эксплуатации электростанций их персонал (люди высокой квалификации) работает чуть ли не в четыре раза менее эффективно, нежели швейники или обувщики. Рентабельность всей тяжелой промышленности вдвое ниже, чем легкой. Объяснение может быть только одно: оптовые цены на продукцию легкой индустрии завышены относительно цен на изделия тяжелой промышленности.
Полезно далее приглядеться, какие товары, поставляемые тяжелой индустрией, особенно прибыльны. Вот лесная отрасль. Считается, что лесоруб работает семь часов в день (там шестидневная рабочая неделя). Но если учесть время на дорогу до делянки и обратно (а это зачастую сотни километров), фактически человек занят десять, а то и двенадцать часов в сутки. Трудится он в нелегких условиях: зимой мороз, осенью и весной грязь до пупка. Лесоруб имеет дело с великолепным естественным полимером — деревом, припасенным самой природой. Казалось бы, при такой раскладке лесозаготовки должны быть очень прибыльными. А на деле они сплошь и рядом малорентабельны и даже убыточны. Но, представим, лесоруб перешел на мебельную фабрику, где и условия труда намного привлекательнее — его труд сразу станет приносить большую прибыль.
Отчего так? Да все очень просто: на древесину установлены низкие оптовые цены, на мебель, напротив того, высокие. Но древесина — это продукция производственного назначения, мебель же — предмет потребления. Сходным образом расслоены цены и во многих других отраслях тяжелой индустрии. А это означает, что в официальных расчетах завышена доля фонда потребления, исчисленного не только в розничных, но и в оптовых ценах.
Есть и другие искажения в цифрах. Если измерить обе части использованного национального дохода в ценах одного уровня (а как же иначе?), то фонд накопления поглотит отнюдь не четверть, а гораздо большую долю дохода. Именно в сдвижке в сторону потребления, а не обязательно во вздувании темпов роста таятся главные резервы повышения жизненного уровня.
Между тем официальная наука настраивает умы на темпы. Ускорение понимается как взвинчивание скоростей развития экономики: мол, в период застоя приросты дохода упали ниже трех процентов в год, этого мало, кровь из носу, а давай больше — тогда и жить станем богаче. Станем ли? С чего это ученые взяли, будто достаточно поднять доход на лишний процент, как в общем нашем кармане появятся дополнительные миллиарды на личное потребление? Дело обстоит не так, что мы сочли доход за год, а потом разложили на две кучки — это проедим, а это пустим на строительство предприятий, жилья, дворцов, словом, в накопление. В жизни национальный доход каждую минуту создается и каждую минуту расходуется. Деньги есть лишь символическое отображение натуральных благ, и если за стоимостными прибавками стоят станки, комбайны, ракеты, то их не пустишь ведь в личное потребление. Большая неправда абстрактного научного расчета состоит в том, что в нем проигнорировано вещественное, натуральное наполнение вновь созданной стоимости.
Нельзя этого делать. В течение многих десятилетий неуклонно снижается доля предметов потребления в общем выпуске продукции. Ограничим наши расчеты промышленностью. В 1928 г. 60,5 % всей продукции составляли предметы потребления (группа Б). В 1940 г. эта доля упала до 39 %. Ладно, то был предгрозовой год, тут не до жиру, быть бы живу. Но как объяснить дальнейшее развитие событий: к 1980 г. удельный вес группы Б понизился до 26,2 %? В 1981–1985 гг. промышленное производство прирастало в среднем за год на 3,7 %. Эта цифра складывалась из 3,6 % прироста в группе А и 3,9 % — в группе Б. В 1986 г. общий темп поднялся до 4,9 %, в том числе прирост в группе А — 5,3 %, в группе Б — 3,9 %. Как видим, все ускорение достигнуто за счет производства средств производства, в производстве же предметов потребления темп нисколько не возрос. А сравнительно с ближайшими предшествующими годами он даже упал: в 1983–1985 гг. прибавки в группе Б составляли 4,3–4,1 % ежегодно против 3,9 %) в 1986 г.