— Слушаю! Нет, вы попали в другое хозяйство. Не подскажу ли номер? Этот ребус решайте сами. Повторяю: здесь совсем другое хозяйство. Все!
Ученый секретарь снова углубился в чтение бумаг. Но, просмотрев вторую страницу, отложил их в сторону.
— Мне, собственно, непонятно, почему письмо адресовано нам? Зачем руководство патоновского института просит принять вашу диссертацию к защите? Что случилось?..
— Видите ли, у нас по этой тематике нет специалистов. Это физика материалов с заданными свойствами. Работа необычная, теоретическая... Пока не может быть внедрена. А у вас на кафедре металлофизики диссертацию уже обсуждали.
— Да, нынче у молодежи скромность в дефиците. О своей работе — «необычная, теоретическая...». Нас в свое время учили: теория без практики мертва. И мы это крепко запомнили. Что значит «не может быть внедрена»? Грош цена такой работе.
— На вашей кафедре металлофизики считают иначе. Есть отзыв.
— А что такое отзыв? Бумага! Она все стерпит, даже снисходительность профессоров. Кстати, я сам в некотором роде специалист по этим вопросам. Туманно все в вашей работе, сомнительно. Неясно, можно ли ваши идеи воплотить в металл. Пока руками потрогать нечего, разве что переплет диссертации...
— Но позвольте! Ведь письмо из Института электросварки...
— А что письмо? Вы не уверены, что защититесь у Патона. Там ведь обязательно требуется внедрение. Вот вы и решили проскочить у нас со своей туманной темой.
— Я не понимаю...
— И нечего понимать. Не с того конца зашли. Давайте по-хорошему: вы у меня не были, я бумаг не читал. Вот так-то. Желаю здравствовать. Все.
Только закрыв массивную дверь и очутившись в полутьме коридора, Дейнеко понял, что значил этот стремительный диалог. Евгений начал перебирать в памяти подробности разговора. И вместе с мелочами, жестами, интонациями, которые вспоминались четко, словно он смотрел киноленту, где-то внутри, из самых глубин поднималось чувство бешеной злобы, отчаяния, с которым справиться не было сил...
I
Утренняя роса легла на мемориальную доску у подъезда большого дома, внушительной постройки тридцатых годов. И на запотевшем мраморе едва пробивались золотые буквы: «В этом доме жил выдающийся ученый, Герой Социалистического Труда, академик Академии наук УССР Е. О. Патон».
В своем домашнем кабинете Борис Евгеньевич Патон складывал в папку записи — итог работы за субботу и воскресенье. Начиналась очередная рабочая неделя. И тайфун дел, проблем, совещаний, приемов, докладных записок, согласований, решений, встреч неизбежно должен был обрушиться на академика.
Из окна кабинета было видно, как спешат в школу напротив горбатые от ранцев первоклассники, подгоняемые суетящимися мамами и бабушками. Пора! Орудийно ухнула массивная дверь подъезда. И тотчас же из распахнутых окон школы выплеснулась на улицу нервная трель звонка. Ровно половина девятого.
Академик шел бульваром Шевченко, в прошлом знаменитым Бибиковским, мимо выстроившихся во фрунт пирамидальных тополей, миновал желтое здание бывшей Александровской гимназии, Киевский университет, по традиции окрашенный в густой пурпур. Прошел через Шевченковский сквер, дорожки которого были усыпаны пузырчатой кожурой упавших каштанов. Бабье лето уже подсушило листья. И легкий запах увядания и прели, смешанный с влажной прохладой осеннего утра, стлался над незыблемыми и пустынными садовыми скамейками.
Покрасневшие лозы декоративного винограда карабкались от балкона к балкону вверх к крышам домов. Они не желали признавать осень и жаждали солнца.
Борис Евгеньевич шел по улицам, где в начале века маленькая мужественная женщина вела в приготовительный класс гимназии упирающегося, плачущего мальчика, которому суждено было стать знаменитым писателем Константином Паустовским и воспеть родной город. Академик шел по местам, где так нелепо и бездарно снежной зимой девятнадцатого года неизвестно за что умирали герои Булгакова...
С холмов, покрытых брусчаткой и застроенных добротными домами пышной барочной архитектуры, путь вел вниз, к Институту электросварки, без которого Борис Евгеньевич Патон не мыслит себя. Все отчетливей слышался сварливый перезвон трамваев на улице Саксаганского. В мягком утреннем воздухе дышалось легко и беззаботно. Это были его полчаса, когда, предоставленный самому себе, он мог думать о чем угодно, хотя бы о футболе...
Вчера удалось выкроить два часа и поехать на матч. Встречались «Динамо» (Киев) и львовские «Карпаты». Но никакого удовольствия он не получил. Игры не было. Лишь грубая рубка. Судья не раз вынимал желтые карточки предупреждения. Правда, «Карпатам» было не до красивой игры. С упорством аутсайдеров, над которыми нависла угроза вылета из высшей лиги, они грубили по всему полю. Грубость подменила идею игры, тактический расчет...
Из разговора с Б. Е. Патоном по дороге в институт
— Вчерашняя игра показала, что футбол у нас, к сожалению, не всегда на уровне. Потому что не везде есть идеологи этой игры. Вот в хоккее есть стержневые идеи, есть и результаты. В любом деле всегда нужны идеи, пусть сумасшедшие, как говорил Нильс Бор, но идеи.
— Значит, да здравствуют безумные идеи?
— Послушайте, вы слышали о космогонической теории Шмидта?
— Да. Американцы недавно сообщили, что гипотеза Отто Юльевича о зарождении планет находит свое подтверждение.
— А ведь в пятидесятые годы почти всем казалось, что это — фантазия больного человека. Шмидт так и умер с сознанием, что его гипотеза никем не признана.
— Мало ли идей и гипотез опередили свое время?!
— Но они были, существовали, если хотите, вызревали... Иногда забывались, не оценивались вовремя. Если бы человечество способно было развить все идеи вовремя! Скольких ошибок оно избежало бы!
— И давно наступил бы золотой век!
— Ну зачем такие космические масштабы?.. Видите недостроенный восемнадцатиэтажный короб? Еще один институтский корпус и... памятник неумению в нужный момент воспринять перспективную идею.
— Да, проект, мягко говоря, без фантазии.
— В этом деле нужна не фантазия, а стены. Места мало. Теснота в институте.
— Но при чем здесь безумная идея?
— Безумная ни при чем. Но земная, здоровая идея почила в рамках косных представлений.
— Не ясно...
— Лет двадцать назад встал вопрос о переезде института за город. Отводили участок, выделяли под это дело большие деньги. Мы же думали тогда о дне текущем, а не о завтрашнем. А день текущий очень скоро стал прошедшим. В новом корпусе еще паркет не настилали, стекол не вставили, а замдиректора, академик и лауреат, занимается тем, что ломает голову: как разделить будущие метры между отделами. В институте почти шесть тысяч сотрудников. И каждому необходимы стол и стул...
— Так, может быть, стоит все-таки перебраться за город?
— Поздно. Слишком глубокие корни пустили здесь. Опять же через три остановки свой Опытный завод.
— А что думает по этому поводу не директор Института электросварки, а президент Академии наук Украины?
— Президент, как говорит Аркадий Райкин, «пишет сам на себя жалобу»...
— Для такого уникального научного центра можно и еще один корпус построить.
— Вы так думаете? А гроши?..
— Но академия — организация богатая, а вы — ее президент.
— То-то, что президент! Раньше, когда я им не был, все обстояло проще. Я шел в президиум, в инстанции, просил, доказывал, требовал. «Если откажете, мы не сможем решить таких-то и таких-то задач...»
— Часто отказывали?
— Случалось, но редко.
— Теперь сам бог велел: у президента академии «другая весовая категория».
— Что толку в весе том... Сегодня с просьбами идут ко мне: «У нас дело, нам необходимо, дайте...» И надо дать. Потому что в других институтах тоже не пустяками занимаются... И если уделишь что-то своему институту, сразу крик: «Патон все под себя гребет». А начнешь оправдываться: не себе же взял, а на дело, — тотчас в ответ: «А у нас разве не дело?»
Игорь Васильевич Курчатов в свое время отдал приказ обнести свободную от построек территорию близ института забором. Он видел будущее института не на годы вперед, а на десятилетия... То или иное открытие в конце концов будет учеными сделано. К этому неизбежно подводит их процесс развития науки. А вот вовремя отдать приказ, чтоб ставили забор... Еще один парадокс из деятельности крупных ученых... Жаль, помешали нам продолжить разговор. Вон видите двоих. Уже караулят. За последнюю неделю — четвертый раз. Нет, надо менять маршрут...
В конце бульвара, который каштановым клином рассек улицу Горького, к академику подошли двое. На ходу обменялись с ним рукопожатиями и сразу же, перебивая друг друга, стали что-то быстро рассказывать. Здесь, прямо на улице, в двух кварталах от Института электросварки, начался обычный рабочий день академика Б. Е. Патона.
Через десять минут он вошел в свой кабинет, и секретарь подала ему большой пакет с тяжелыми сургучными печатями по углам. Академик быстро вскрыл конверт и пробежал глазами текст. Это был документ, который он давно ждал. В нем говорилось, что институту поручается создание новой машины для сварки труб большого диаметра, особо необходимой при строительстве газо- и нефтепроводов. Сроки указывались жесткие...
...Совещание шло к концу. В отличие от ординарных, ежедневных, которые у директора занимают обычно минут тридцать, это длилось уже два часа.
В самом начале Патон зачитал сотрудникам краткий документ — всего полторы странички машинописного текста, — который, как сигнальная ракета, возвещал о начале наступления. Они уже давно к нему готовились, и все же в чем-то постановление было для них неожиданным.
За короткое время требовалось не только разработать, создать, но и испытать, обкатать огромную машину, которой, по-видимому, в десятой пятилетке предстояло сварить не один километр швов на трассах будущих нефте- и газопроводов.