— У Элеоноры глаза синие, — поясняла Лиза. — А у этой карие. Нос вздернутый, губы пухлые, грудь большая. Элеонора изящная, худая, высокая. А эта коренастая какая-то, и ноги короткие и плотноватые.
— И правда. — Багдасарова подняла глаза на медсестру, положила руку на грудь. — Ох, Лиза, успокоила. Может, и вправду не она это.
— Вам надо успокоиться. Поспите.
— Да, я хочу вздремнуть.
Оставив мадам в тишине, Лиза тихонько вышла из комнаты. Все, о чем вспоминала Багдасарова, не оставалось тайной для мадам Васнецовой и мадам Полянской. Сплетни, слухи мгновенно разносились по телефонным каналам, благо аппараты были установлены в каждой комнате. Оценив ситуацию, Лиза задумалась: «Надеюсь, Багдасарова не успела двум своим подружкам Сорокам натрещать, кого разглядела на фотографии. Иначе весть, что Элеонора блудница, окрепнет в умах подружек, и тогда жди беды. Неизвестно, как Сороки отреагируют и что выкинут. Может, Багдасарова поспит и забудет?»
Только Лиза направилась на пост заполнять документацию, как показалась фигура доктора Бородина, последовавшего за симпатичной медсестрой. «Только его еще не хватало», — подумала Лиза. Доктор словно ходил за ней по пятам и искал подходящую обстановку, чтобы поговорить наедине. Лиза не знала, куда от него деться. Она каждый раз всячески старалась избежать с ним встречи, потому что боялась ему нагрубить. Она чувствовала, что ведет себя с ним непрофессионально. Ей не всегда удавалось соблюдать субординацию, как положено между врачом и медсестрой. Лиза говорила с доктором надменно и порой перегибала палку, но ничего не могла с собой поделать. В голове фразы строились иначе, а язык не слушался и выдавал резкие интонации.
— Э-э-э, последний наш разговор закончился недопониманием, — тихо, чтобы не услышали проходящие по холлу люди, произнес доктор. — Я бы хотел внести кое-какую ясность.
— Мне все понятно, доктор, — не поднимая на него глаз, отчеканила Лиза. — Можете не утруждаться объяснениями. — Лиза всем своим видом демонстрировала, что она сильно занята заполнением документов. — У меня нет к вам вопросов.
Неожиданно ожил постовой коммутатор. Тотчас же красная лампа над одной из комнат начала мигать, показывая, где нуждаются в помощи медсестры. Лиза обрадовалась, что пришло спасение в виде удачного повода увильнуть от дальнейшего разговора с Бородой.
— Доктор Бородин! Мне некогда. — Лиза указала на мигающую красную лампу. — Надо работать. Меня ждет мадам Ковальчук.
Лиза схватила тонометр и стремительно подорвалась с места.
— Что случилось, мадам? — спросила Лиза.
— Лиза, дорогая, мне так плохо. Померь давление.
Мадам Конь сидела на краю кровати. Вид у нее был бледный и неважный. Лиза без лишних слов, принялась за дело.
— Давление в порядке. Пульс в норме, — сказала Лиза. — Что вас беспокоит?
— Мне очень плохо. Очень.
— Вызвать врача? — уточнила Лиза.
— Нет не надо, — вздохнула мадам Ковальчук. — Он не поможет.
— Так в чем дело?
— Душа болит, — грустно ответила мадам, придерживая руку на груди. — Все из-за этой стервы, Элеоноры.
«Опять мадам — причина потревоженных душевных ран», — подумала Лиза. Она очень быстро осознала основное правило сестринской деятельности. Заключалось оно не только в выполнении должностных обязанностей, но в большей степени в лечении словами, пребывании рядом с больными, поддержке их. Уколы уколами, капельницы капельницами, а доброе слово, поддержка порой эффективнее любого лекарства. Только преданные лечебному делу сотрудники и просто люди с большим сердцем могли быть милосердными и находить общий язык с каждым пациентом. Иногда больного надо всего лишь выслушать. Мадам Ковальчук явно была настроена поговорить откровенно. Лиза села глубже в кресло, не стала перебивать и дала возможность выговориться.
— Как видишь, красавицей я никогда не была, — указывая на свое лицо, безрадостно произнесла мадам Конь. — На любителя. А мужчины предпочитают женщин-кошечек: красивых, мягких, пушистых, заботливых, хозяйственных и покорных. Еще лучше, если дамы будут держать рот на замке и не часто высказывать свое мнение. Но, как понимаешь, это все не про меня. Что непривлекательная внешность, что мой волевой характер и боевой нрав, годами отточенный спортом, — все это отпугивало сильных кандидатов. В девках не ходила. У меня были мужчины. Но ко мне словно магнитом тянуло слабых.
Ковальчук встала с кровати и медленно подошла к своей стене почета и славы, где на полках аккуратно были разложены ее награды, медали, кубки и грамоты, привезенные из дома. Стена переливалась золотыми отблесками металла, пестрила разноцветными лентами медалей, гравировками, напоминающими о ее выдающихся достижениях.
— Спорт не любит слабых. Они там не задерживаются, — рассматривая свои награды, продолжила мадам Конь. — Я привыкла быть сильной и напористой. Добиваться целей и брать любые преграды. И своим ученикам-спортсменам я наказывала быть сильными как в спорте, так и в жизни. Бороться до последнего, до самого конца, чего бы это ни стоило.
Мадам Конь поправила на полке выбившийся из ряда кубок. Затем вернулась на место, опустившись на кровать напротив сидящей в кресле Лизы.
— Спорт — это вся моя жизнь, — твердо произнесла Ковальчук. — Но, как любой женщине, мне хотелось бабского счастья. Однако с мужем мне не повезло: сначала просто выпивал, а с годами стал уходить во все более долгие запои. Ничего от него толком не видела. Тащила все на себе.
Мадам Конь часто рассказывала Лизе о своем сыне, которым восхищалась. Лиза решила поддержать ее и придать теме разговора более приятные ноты.
— Зато муж вам подарил замечательного сына, — произнесла Лиза с улыбкой. — Он у вас образованный, умный. Доктор биологических наук.
— Хм, я надеялась, что сын пойдет в меня, — сказала мадам, а затем пояснила. — Нет! Я не видела в сыне спортсмена и не желала ему спортивной карьеры. Это тяжелый труд. Это через боль. Через не могу. А сын ни в физическом плане, ни в духовном не пошел в меня. — Мадам Ковальчук опустила голову, уставившись себе под ноги, и тихо добавила: — Оказался таким же слабаком, как его папаша. Поэтому и помер как собака в подворотне.
— Как помер? — изумилась слушательница и сглотнула. От шокирующей новости перехватило дыхание, так что Лиза чуть не подавилась.
Мадам Конь полминуты помолчала, а потом, подняв глаза на Лизу, решительно ответила:
— Полгода назад.
— Ой! — Лиза прикрыла рукой рот. — Это когда вы уезжали на пару дней по делам?
— Да. Ездила его хоронить.
— Вы не говорили.
— О чем тут говорить. Хвастаться нечем. Горе сплошное. Пил безбожно. Пошел по стопам своего отца. — Мадам отвела взгляд в сторону. — Оба сла-ба-ки. Они не умели противостоять жизненным невзгодам и решать проблемы, а предпочитали заливаться водкой и уходить в забытье.
Ковальчук смолкла, затем взглянула на ошарашенную признаниями Лизу и добавила:
— За сына билась, как могла. Но эту преграду, эту высоту взять не смогла. И материнский забег я проиграла. — Ковальчук вздохнула. — Не могла больше смотреть на сына-алкоголика. Поэтому сюда, в хоспис, и переехала.
Мадам Конь опустила глаза, в которых блеснула слеза. Затем подошла к окну и стала всматриваться вдаль, думая о чем-то своем. Никогда Лиза не видела, чтобы мадам Ковальчук плакала или жаловалась на жизнь. «Полгода молчать, никому не говорить о смерти сына… Ну и выдержка у этой женщины!» — удивлялась Лиза про себя, выходя из апартаментов. Мадам Конь осталась наедине со своими мыслями.
С другого конца холла навстречу Лизе направлялась Ирада, толкающая впереди себя штатив с заряженной капельницей. Колеса штатива не поспевали за торопливыми шагами медсестры и издавали громкий шум, соприкасаясь с мраморным полом. «Так хочется попить кофейку», — подумала Лиза. На горизонте промелькнула фигура главной медсестры Татьяны. Своим тяжелым взглядом она посмотрела на обстановку вокруг. «Уже не попью», — расстроилась Лиза. Работа кипела. Татьяне не предоставилось возможности сделать кому-то замечание, и она скрылась из виду. Все еще грезя горячим бодрящим кофе, Лиза пошла на сестринский пост. Только напарница Ирада исчезла за дверью чьих-то апартаментов, как красная лампа замигала над очередной комнатой. «Да что они сегодня, все друг за другом! Всем плохо. Какая-то цепная реакция! — негодовала Лиза, спеша на помощь.
Мадам Васнецова сидела с отрешенным видом, откинувшись в кресле, со скрещенными на груди пальцами, на каждом из которых сверкало по кольцу с драгоценными камнями. На голове оставалась пара забытых бигуди-липучек. Пуговицы на халате были застегнуты неправильно. На журнальном столике перед ней лежал глюкометр для самостоятельного измерения глюкозы крови и использованные тест-полоски.
— Что такое, мадам? — забеспокоилась Лиза. — Сахар упал?
— Сахар в порядке. В душе непорядки.
Лиза уже принялась мерить давление.
— Давление хорошее, — сказала Лиза. — А с душой что стряслось?
— Душа плачет. Недаром мне лицо этой мадам показалось знакомым.
Лиза почувствовала, откуда ветер дует, и задумалась: «Все-таки Багдасарова успела натрещать в уши подружке непроверенные факты. Теперь, гляди, фантазия у мадам Васнецовой разыгралась. Старые боли всплыли». Лиза подняла брови и тихо спросила:
— Вы Элеонору имеете в виду?
— Ее, бесстыжую.
— Элеонора — известная актриса, снималась во многих фильмах. Поэтому и лицо ее вам показалось знакомым, — начала разъяснять Лиза. — А почему бесстыжая? За что вы ее обзываете.
— Какая она актриса! — возмутилась Васнецова, поправляя полы халата. Она никак не могла понять, что с ними не так. — Элеонора, это та бесстыжая, которая спала с моим мужем. Это она во всем виновата. Жизнь мне испортила. Я столько плакала в своей жизни из-за гулящего мужа, что теперь слезы закончились.
— С чего вы это взяли, мадам? Где ваш муж, музыкант, и Элеонора пересекались?
— Она поклонницей его творчества была. Бегала за ним всюду и везде. Преследовала на концертных площадках во всех городах. Муж был очень популярен, знаменит. У него такой красивый тембр голоса был. Презирал фанеру, всегда пел вживую. Песни у него одна душевнее другой. Он собирал стадионы. Он не виноват. Это такие, как Элеонора, виноваты. Сумасшедшие фанатки, готовые на все, чтобы приблизиться к своему кумиру. А он на пару со своими друзьями из группы пользовался ими. Развлекался. Мужик есть мужик. Они все полигамны. Если перефразировать пословицу: если женщина хочет, то кобель… Ну, ты поняла.