Хотя в Испании не произошла Революция, но посредством Кадисской Конституции 1812 г. в стране получили распространение идеи, восторжествовавшие благодаря Французской революции, которые, правда, были восприняты далеко не сразу. Сейчас наша задача состоит не в обсуждении отдельных последствий, а в привлечении внимания к основополагающим идеям, которые предполагали, в конечном счете, полную замену всех тех представлений, на которых зижделись правовые системы с момента падения Римской империи и до Французской революции, пусть и не всегда сохранявшихся в неизменной форме. Не нужно забывать, что укорененное сегодня фундаментальное представление заключается в признании того, что суверенитет, незаконно удерживавшийся королем, на деле принадлежит народу, нации.
В «Королевском фуэро» в отношении поединков устанавливается привилегированное право идальго на эту процедуру[63] и устанавливается, что они должны происходить перед лицом короля, поскольку только он может признать побежденного изменником [то есть виновным в преступлении] или невиновным. Кроме того, далее указывается, что король может признать его верным [то есть невиновным], даже если доказательства свидетельствуют о его вероломстве, поскольку «так велика власть короля, что заключает в себе все законы и все права, и власть эта дана ему не людьми, а Богом, место которого он занимает во всех земных делах» (FR. IV.21.5). Мне удалось осмыслить это утверждение, сузив его до королевского прощения, основанного на понятии caritas [любви к людям, гуманизма][64], исключив его функцию внутри сферы summa potestas [полной власти (лат.)], и даже внутри применяемой ex plenitudine potestatis [исходя из всей полноты власти (лат.)], присущей средневековому королю. Позднее это понятие трансформировалось в новый концепт, что нашло отражение в постановлениях кортесов в Ольмедо в 1445 г., когда горожанами было признано право короля устанавливать законы, и что было четко сформулировано в приписке к завещанию Изабеллы I еще до того, как Боден дал свое классическое определение суверенитета. У меня складывается впечатление, что в современную эпоху это право прощения – в форме смягчения или амнистии – уже принадлежит не носителю суверенитета (если признать, хотя бы формально, что правом северенитета обладает нация), а одной из ветвей власти, что, как представляется, подтверждает лживость утверждения о том, что кортесы являются средоточием национального суверенитета.
Хосе Санчес-Арсилья БернальКортесы во времена правления Альфонсо Х Мудрого
Кортесы эпохи Альфонсо Х: свет и тени
С тех пор как в конце XIX в. В. Пискорский[65] опубликовал первый систематический институциональный анализ кастильских кортесов, количество исследований, посвященных этому знаковому институту, значительно увеличилось. Был сделан значительный шаг вперед по сравнению со старыми исследованиями Мартинеса Марины[66], Семпере[67], Кольмейро[68] или Санчеса Могеля[69]. В последней трети ХХ в. испанские[70] и зарубежные[71] медиевисты начали изучение многих вопросов, связанных с кастильско-леонскими кортесами, но по-настоящему интерес к этой теме оживили конгрессы, прошедшие в Бургосе (1986)[72], Саламанке (1987)[73] и Леоне (1988)[74] и приуроченные к юбилею леонских кортесов 1188 г., вызывающих множество споров.
По очевидным причинам в этом исследовании речь пойдет лишь о кортесах эпохи правления Альфонсо Х Мудрого, с которыми также связано немало научных проблем. Одна из них, влияющая, разумеется, на понимание функционирования этого института в позднее Средневековье, это строгость, с которой к изучению кортесов подходят в рамках институционального метода. Действительно, зачастую в результате проведения систематического анализа этого института из вида терялась перспектива или историческая эволюция кортесов. В этом смысле мы, историки права, в значительной степени способствовали сужению исследования институтов власти до рамок нормативных стандартов, хотя как юристам нам следует знать, что во многих случаях орбиты движения права и реальности не совпадают. Именно реальная действительность обычно вызывает институциональные изменения. А для институтов – и здесь я не делаю никакого открытия – характерна своя собственная эволюция. Кортесы в этом плане не исключение. Были написаны десятки исследований и выдвинуты многочисленные гипотезы о причинах, способствовавших их появлению в результате трансформации королевской курии во времена раннего Средневековья[75]; последующую же их эволюцию, напротив, еще предстоит проанализировать основательно, переходя от правления одного короля к правлению другого, чтобы понять их истинное значение и изменения в позднее Средневековье. В течение XIII в. кортесы, на мой взгляд, зарождающийся институт, который приживется лишь во времена малолетства Фернандо IV и Альфонсо XI, и продолжит эволюционировать при Энрике II и Хуане I вплоть до своего прочного закрепления при Хуане II и Энрике IV.
Во времена правления Альфонсо Х кортесы – еще не до конца установившийся институт, как в политическом, так и в правовом плане, и именно в таком контексте они должны быть изучены, что позволит понять их реальное институциональное значение в данную эпоху.
Оставляя в стороне труды общего характера, в которых значительное внимание уделяется правлению Мудрого короля, а также сотни исследований, затрагивающих отдельные аспекты его правления, на сегодняшний день, помимо ставшей уже классической монографии Мануэля Бальестероса Беретты[76], изданной после смерти автора, мы располагаем научными трудами Хулио Вальдеона[77], Джозефа Ф. О’Кэллэгена[78] и, в особенности, Мануэля Гонсалеса Хименеса[79], автора, безусловно, лучшей обобщающей работы об эпохе Альфонсо Х. Что же касается непосредственно кортесов этого времени, то здесь в нашем распоряжении исследования Х. Вальдеона[80], К. де Айяла и Ф. Х. Вильальбы[81], Г. Мартинеса Диеса[82].
Одна из проблем, с которыми сталкивается исследователь, приступающий к изучению кортесов во времена правления Мудрого короля, – это разногласия в историографии по поводу характера, природы и даже самого факта существования собраний, которые можно было бы назвать «кортесами». Нет необходимости указывать на тот факт, что разногласия эти обусловлены скудостью и неоднозначностью источников, которыми мы располагаем для изучения данной эпохи. Это касается не только источников по истории институтов, но и всего наследия Мудрого короля в целом.
За изначальную точку отсчета мы можем принять превосходную таблицу, составленную в свое время де Айялой и Вильальбой, в которую внесены заседания, проходившие во время правления Альфонсо Х, с указанием даты, места, присутствующих, географического охвата участников, важнейших принятых решений, наименований и, наконец, источников, подтверждающих факт существования данных кортесов или собраний[83]. Если не считать два собрания под председательством инфанта дона Санчо (в Вальядолиде в 1282 г. и в Паленсии в 1283 г.), при Альфонсо Х, согласно названным авторам, прошло 21 заседание представителей королевства с монархом во главе, среди которых, судя по всему, лишь некоторые могут быть названы аутентичными кортесами с участием трех сословий.
Исследование, которое я представляю вашему вниманию, соответствует первой части другого, более широкого исследования. Здесь я стремлюсь более точно определить характер этих заседаний. Во второй части, которую я завершаю в данный момент, я перехожу к более глубокому анализу сущности решений, принятых во время этих ассамблей.
Кортесы во времена правления Альфонсо Х и историография
М. Бальестерос в своей монографии об Альфонсо Х не проводил институциональный анализ кортесов, но упоминал в хронологическом порядке заседания, состоявшиеся во времена правления Мудрого короля. Этот автор первым привлек внимание к тетрадям кортесов (cuadernos de Cortes) 1252–1253 гг., несколько экземпляров которых сохранилось в муниципальных архивах Алькалы, Бургоса, Нахеры, Асторги, Ледесмы и др. городов. Эти документы не были включены Кольмейро в издание актов кортесов Кастилии и Леона, выполненном при поддержке Академии истории. Сам Бальестерос опубликовал тетради, отправленные в консехо мэриндада[84] Буребы и в земли Нахеры[85]. По мнению ученого, речь шла о тетрадях первых кортесов, созванных Альфонсо Х после смерти его отца[86].
В этом небольшом исследовании, посвященном кортесам 1252 г., Бальестерос подтвердил, что они были созваны в Севилье и «возможно, заседали с конца лета 1252 г.». Сходство содержания некоторых тетрадей, датированных октябрем 1252 г. (Калатаньасор, Алькала, Нахера и Бургос), и других тетрадей, относящихся к февралю 1253 г. (Асторга, Ледесма, Сантьяго-де-Компостела и Эскалона), заставило упомянутого ученого задаться вопросом, идет ли речь об одних и тех же кортесах или о двух разных[87], склонившись, в итоге, к выводу, что в октябре 1252 г. на кортесах присутствовали консехо Кастилии, в то время как кортесы 1253 г., также прошедшие в Севилье, были созваны для королевства Леон[88].
Бальестерос сделал акцент на том, что вышеназванные кортесы были созваны не для того, чтобы «требовать с подданных податей», причиной было «стремление к справедливости», поскольку король «желал блага своим людям», избегая, таким образом, множества злоупотреблений со стороны сеньоров и королевских оффициалов. Историк заходит еще дальше, когда, оценивая содержание тетрадей, утверждает, что они «направлены на благо народа в духе здоровой демократии и в них предвещаются не привилегии, а городские льготы»[89].
Эвелин Проктер учла данные, представленные Бальестеросом, согласно которым Альфонсо Х покинул Севилью в ноябре 1252 г., чтобы направиться в Бадахос, как это отражено в итинерарии, а следовательно, невозможно, чтобы кортесы продолжали заседать в отсутствие короля. Она объяснила существование тетрадей октября 1252 г. и февраля 1253 г. либо созывом отдельных кортесов для Кастилии и Леона (как предположил Бальестерос), либо задержкой в канцелярии тетрадей, подготовленных для леонских консехо, вплоть до октября 1253 г. Заключила Проктер утверждением, что содержание тетрадей – «в основном, экономическое» – настолько схоже, что они вполне могли быть составлены во время одной и той же ассамблеи[90]. Что Проктер не приняла во внимание, так это различий между кастильскими и леонскими тетрадями, из которых последние включают примерно на тридцать соглашений процессуально– и уголовно-правового содержания больше.
О’Кэллэген, в свою очередь, допускает, что кортесы, проходившие в Севилье в 1252–1253 гг., в действительности являлись «региональными», то есть были созваны по отдельности для королевства Леон и королевства Кастилия, хотя затем он квалифицирует их как «полные кортесы»[91]. По мнению ученого, для Альфонсо Х это были «его первые кортесы», в ходе которых были установлены основы экономической политики, позволившие смягчить инфляцию, сохранить природные ресурсы и попытаться поддержать благоприятный торговый баланс.
Мануэль Гонсалес Хименес первоначально допустил, что ассамблеи, собравшиеся в Севилье в октябре 1252 г. и в феврале 1253 г., могут быть названы «кортесами»[92]. Однако позднее, рассуждая о том, можно ли считать севильские ассамблеи 1252–1253 гг. аутентичными кортесами, он признал ограничения, обозначенные Г. Мартинесом Диесом (к которым мы еще вернемся). Также он считает, что нельзя с точностью сказать, были ли созваны два собрания, отдельно для Кастилии и отдельно для Леона. Ученый склоняется к гипотезе о двух созывах, на которых присутствовали одновременно консехо обоих королевств, учитывая, что представители консехо Эскалоны присутствовали на собрании февраля 1253 г. Он оставляет подвешенным в воздухе вопрос о том, были ли договоренности, принятые в Севилье, утверждены на кортесах или на «простом, но многолюдном собрании»[93].
Хулио Вальдеон отметил существование «разногласий» по поводу собраний 1252–1253 гг., и потому не включил их в список кортесов, проводившихся в период правления Мудрого короля[94].
Для де Айялы и Вильальбы, основывающихся на известных тетрадях из Алькалы, Бургоса, Нахеры, Асторги, Ледесмы, Сантьяго и Эскалоны, первые кортесы правления Альфонсо Х – те, что были проведены в Севилье в 1252–1253 гг., – «не представляют собой проблемы». Они полагают, что заседания прошли отдельно для Кастилии (1252 г.) и для Леона (1253 г.), признавая при этом, что ни в одном из документов эти собрания не названы «кортесами». Наконец, решения, принятые в ходе собраний, исследователи определяют как «уложение» (ordenamiento)[95].
На фоне практически всеобщего признания севильских кортесов 1252–1253 гг., Гонсало Мартинес Диес отрицает, что они собирались в Севилье в правление Альфонсо Х.
Вместе с тем ученый допускает, что монарх составил некое уложение, которое было направлено в консехо королевства в течение последней трети 1252 г. и первых месяцев 1253 г. Мартинес Диес отмечает, что в то время как тетради Нахеры (изданные Бальестеросом), Бургоса, Алькалы-де-Энарес и Калатаньасора датированы 1252 г. и практически идентичны, леонские тетради Асторги, Сантьяго и Ледесмы (почти одинаковые между собой), помимо того, что они датируются 1253 г., содержат 27 новых договоренностей, поставленных перед скопированными (с некоторыми изменениями) положениями кастильских тетрадей. Эти обстоятельства заставляют исследователя думать, что речь идет о разных тетрадях, хотя в леонские включены договоренности, присутствовавшие в кастильских. Подтверждению этой гипотезы служит и тот факт, что тексты были утверждены разными людьми, и то, что Альфонсо Х в кастильских тетрадях упоминает своего прадеда Альфонсо VIII, в леонских же – деда Альфонсо IX[96]. Наконец, в качестве решающего аргумента Мартинес Диес ссылается на грамоту, пожалованную 4 марта 1254 г. Педро Нуньесом де Гусманом монастырю Санта-Мария-де-ла-Вид, в которой рядом с датировкой четко указано, что «тяжба» происходила «когда король Дон Альфонсо созвал первые кортесы в Толедо».
Несколько лет назад я посвятил исследование проблеме, связанной с различием подходов к понятию, которое сегодня мы могли бы обозначить как «теория закона», в «Зерцале» и Партидах[97]. К этому вопросу я вернусь позднее, но сейчас мне бы хотелось затронуть один аспект, тесно связанный с интересующей нас темой. Я имею в виду проблему «договоренностей» (posturas) и их определения с нормативной точки зрения в связи с кортесами.
Никто из вышеназванных авторов, изучавших кортесы эпохи Альфонсо Х, не уделял внимания договоренностям. Бальестерос в своей работе о кортесах 1252 г. упоминает их, но не вдается в детали. Он нигде не называет опубликованный им текст «тетрадью законов» («cuaderno de leyes»), хотя недвусмысленно дает понять, что признает его таковым[98].
Более радикальную позицию занимает Э. Проктер, отождествляющая договоренности с некими декретами Альфонсо VIII и Фернандо III[99]. О’Кэллэген, в свою очередь, не допускает подобной ошибки, и, комментируя преамбулу к кортесам 1252 г. относительно неисполнения договоренностей, установленных Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III, отмечает, отсылая к «Зерцалу», что, очевидно, «договоренности были неким контрактным соглашением между королем и его народом», однако тут же, ссылаясь на упомянутый юридический документ, без колебаний утверждает, что «договоренности, таким образом, были законами и в 1252 г. были обнародованы королем по совету и с одобрения кортесов»[100]. Гонсалес Хименес отождествляет договоренности с нормами уложений, обнародованных на кортесах в Севилье[101]. И, наконец, де Айяла и Вильальба[102], равно как и Мартинес Диес[103], определяют договоренности 1252–1253 гг. как уложения.
Изучая теорию закона в правовом наследии Альфонсо Х, я постарался проанализировать различные виды нормативных актов, встречающихся в этих документах, поэтому сейчас ограничусь ссылкой на соответствующую работу[104]. Однако необходимо сделать некоторые уточнения относительно договоренностей, с которыми мы сталкиваемся, когда речь идет о кортесах 1252–1253 гг.
Важно отметить, что авторы «Зерцала» (1,1,7), определяя, что такое закон, дают не конкретную, а описательную дефиницию: «Закон – это записанное наставление, которое учит человека не делать зла и ведет его к тому, чтобы быть верным и поступать правильно». Авторы, таким образом, не попытались найти соответствующие термины или объяснить, что такое закон, с помощью более употребимых слов. Они определяют закон прежде всего как наставление, для того чтобы затем, выделив одно из формальных свойств – письменный характер, – указать на его цели: научить человека не делать зла и направить его на путь верности и исполнения правовых норм. Как можно заметить, на первое место выдвигается санкционирующий характер закона. Но до этого, в прологе, обосновывая составление этой «книги фуэро», король недвусмысленно заявляет, что дал эти «законы» (которые понимаются как новое право), потому что они проистекают из его законодательных полномочий, а те, в свою очередь, происходят от его обязанности «сохранять своих людей в мире, справедливости и праве». Затем король, стремясь к еще большей ясности, указывает на источники законов, собранных в «Зерцале»: «договоренности, и установления, и фуэро» («posturas e establesçemientos e ffueros») («Зерцало» 1,1,1).
Эти различные типы норм были источниками, которые Альфонсо Х использовал для разработки законов «Зерцала». О’Кэллэген использует данный текст для того, чтобы отождествить (на мой взгляд, неверно) «договоренности» с законами, тогда как в действительности это разные нормативные категории. Более того, в самом же прологе «Зерцала» указывается, что для сохранения подданных в мире и справедливости монарху следует «устанавливать законы и договоренности». По сути, исследователь отождествил часть с целым, отсюда его утверждение о том, что «договоренности, таким образом, являлись законами, и в 1252 г. были обнародованы королем по совету и с согласия кортесов». Одно дело, если бы король придал статус законов некоторым «договоренностям», равно как и некоторым «установлениям и фуэро», и совсем другое дело отождествлять разные нормативные категории, что приводит ученого к утверждению, что договоренности «были обнародованы».
В «Зерцале» самим королем разъясняется, что такое договоренности: «всякое доброе соглашение, которое заключает король или кто-то другой по его приказу или же люди заключают между собой для общего блага королевства или отдельных мест, и затем король устанавливает это и подтверждает с помощью привилегии или грамоты, где приказывает соблюдать его». Договоренности были, таким образом, пактами, договорами, соглашениями, которые мог заключать король или другой человек, делегированный монархом, с отдельным лицом или группой лиц, или же люди между собой, целью которых было благо всего королевства или отдельной его части. Договоренности имели стипуляционную, пактовую природу, в которой проявлялось взаимное согласие сторон. Особенностью этого типа соглашений, несомненно, придававшей им бóльшую силу, являлась необходимость их одобрения королем и подтверждения с помощью привилегии или грамоты с повелением исполнять их. В случае несоблюдения условий договора накладывались определенные санкции. Своеобразие договоренностей по сравнению с другими видами соглашений заключалось, в первую очередь, в том, что их целью было общественное благо всего королевства или его отдельных частей и, во‑вторых, в вышеупомянутой особенности – необходимости одобрения и подтверждения монарха, определявшего их исключительное значение через привилегию или королевскую грамоту. Это последнее обстоятельство подразумевало, что договоренности в рамках специального или привилегированного права превалировали над любой другой нормой общего характера, существовавшей ранее.
Мне бы хотелось особо подчеркнуть некоторые аспекты, которые не были в достаточной мере выделены авторами, занимавшимися этой темой. В преамбуле к тетради 1252 г., разосланной в кастильские города, Альфонсо Х ясно говорит: «я видел договоренности, установленные моим прадедом королем доном Альфонсо[105] и моим отцом королем доном Фернандо, направленные на их благо и благо их народа и всей их страны». И чуть ниже продолжает: «и вы мне указали на зло, произошедшее оттого, что договоренности не соблюдались так, как они были установлены. А также множество раз вы мне говорили о злоупотреблении властей и о великой дороговизне вещей. И я счел за благо и пользу, чтобы те договоренности, которые они установили, и те, о которых мы сейчас договариваемся, выполнялись, и это будет в моих интересах и интересах всех[106]».
Во-первых, нужно выделить тот факт, что как Альфонсо VIII Кастильский и Альфонсо IX Леонский, так и Фернандо III прибегали к практике (нельзя сказать точно, насколько она была распространена) оформлять договоренности с советами своих королевств. Эти договоренности, как отражено в определении «Зерцала», заключались для «их [королей] блага и блага их народа и всей их страны». Насколько эта практика была общепринята в королевствах Леона и Кастилии? Мы этого не знаем, но из слов Альфонсо Х из преамбулы к договоренностям 1252–1253 гг. следует, что в первой половине XIII в. она была достаточно распространена. Более того, рискну предположить, что многие привилегии, пожалованные монархами советам, могли быть результатом предварительного договора – договоренности – между королем и представителями советов.
Во-вторых, судя по всему, договоренности необязательно должны были быть оформлены во время заседания кортесов. Учитывая, что Альфонсо Х отсылает к эпохам правления Альфонсо VIII и Альфонсо IX, все указывает скорее на то, что их составляли в королевской курии, либо в момент, когда король находился в соответствующих землях, либо когда представители консехо приезжали ко двору, чтобы заключить соглашения с королем. Таким образом, более чем вероятно, что договоренности обсуждались заранее и затем утверждались в присутствии членов королевской семьи, высших чинов церкви, знати, рыцарей военных орденов (все они входили в курию) и, разумеется, «добрых людей» – представителей низшего сословия – из городских консехо, явившихся для обсуждения договоренностей с королем. Неудивительно, что договоренности заключались «по совету и с согласия» («con conseio e con acordo») членов курии – королевской семьи, высших церковных иерархов, магнатов и рыцарей военных орденов, – учитывая важность, которую они могли иметь для королевства или для отдельных его частей. И именно это отразилось в тетрадях договоренностей для Кастилии и Леона в 1252–1253 гг.
В-третьих, обязательно ли присутствие «добрых людей» из городов и иных «добрых людей» подразумевает, что речь идет о заседании кортесов? Даже если мы предположим, например, что несколько представителей консехо кастильской Эстремадуры прибыли ко двору короля, чтобы изложить ему свои проблемы и нужды, и даже если они были призваны самим королем, стоит ли рассматривать это собрание как кортесы? Очевидно, нет. Я полагаю, что при определении собрания курии в полном составе как кортесов придается чрезмерное значение присутствию горожан. Присутствие представителей городов является одной из отличительных особенностей кортесов, но, на мой взгляд, не единственной.
В-четвертых, из пролога однозначно следует, что соглашения, упомянутые в договоренностях, подписанных Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III, не могли быть выполнены из-за «войн и великих бедствий», которые принесли вред городам. Сюда нужно добавить «творившиеся злоупотребления и великую дороговизну вещей»[107]. Ввиду этого Альфонсо Х счел за лучшее признать все договоренности, установленные его предшественниками, к которым добавились те, что были согласованы с ним.
Возможно (это не более чем гипотеза), что 27 договоренностей[108], присутствующие в леонских тетрадях, в отличие от кастильских, были заключены – и не выполнены, как свидетельствует сам Альфонсо Х, – с Альфонсо IX Леонским. Действительно, в двух из них упоминается непосредственно «король Леона дон Альфонсо». В равной степени важно то, что эти первые 27 леонских договоренностей имеют принципиально иной характер и контрастируют с остальными, которые, в свою очередь, совпадают с договоренностями кастильских тетрадей. На самом деле, в то время как последние в большей степени касаются экономических вопросов, первые договоренности леонских тетрадей направлены на решение проблем общественного порядка и связаны с аспектами процессуального и уголовного права.
Так, например, в 4‑й договоренности устанавливалось новое регулирование в отношении права «мира дома» («paz de la casa»[109]) – института, упомянутого, как известно, во многих средневековых фуэро.
Сосредоточимся на тетрадях, отправленных в консехо Ледесмы. В фуэро этого города[110] были включены пять предписаний, регламентирующих означенное право. В первом рассматривался случай разрушения дома[111]. Во втором, помимо разрушения, предусматривался случай, когда житель находился внутри дома и был ранен[112]. В третьем обеспечивалась защита сельских домов и хижин[113]. В четвертом устанавливалось наказание для того, кто с оружием в руках или безоружный жестоко вторгся в чужой дом или корраль, ранил, схватил за волосы, толкнул или сбил с ног хозяина[114]. И, наконец, еще одно предписание, схожее с предыдущим, предусматривало меры в случае проникновения в чужой дом или за ворота корраля или погони, с оружием или без, с намерением ранить или обесчестить, но без совершения преступного деяния – то, что сейчас мы называем покушением. В этих случаях фуэро устанавливало денежное взыскание меньшего размера[115].
Если обратиться к 4‑й договоренности из тетради Ледесмы, совпадающей с соответствующей договоренностью из тетради Асторги, можно заметить, что вторжение в дом другого человека с целью нанесения ему вреда влекло за собой гораздо более серьезные последствия: разрушение дома правонарушителя, изгнание из королевства и, кроме того, штраф в 1000 мораведи в королевскую казну. Если вследствие вторжения в дом нападающий становился причиной гибели одного из его обитателей, он становился «подозреваемым», что подразумевало объявление его «врагом»[116].
Таким образом, мы можем удостовериться, что, в соответствии с данной договоренностью, «мир дома» приобрел территориальный аспект или, если угодно, «сверхправовой», начиная с того момента, когда монарх (нам неизвестно, был ли это Альфонсо IX, Фернандо III или сам Альфонсо Х) с согласия консехо ввел гораздо более строгое наказание для нарушителей этого мира, при этом теперь король получал денежную комиссию за исполнение карательных мер, ранее предназначавшуюся консехо (если действие было совершено на королевских землях) или сеньору (в случае, если преступление произошло в сеньориальных владениях).
В этом исследовании я не буду касаться вопроса о сфере воздействия или влиянии этих 27 договоренностей из сохранившихся леонских тетрадей (Асторга, Ледесма и Сантьяго) на фуэро соответствующих городов, но нельзя отрицать, что результатом их принятия была территориализация этих распоряжений и доработка форальных уложений.
Сделанные в отношении договоренностей уточнения с неизбежностью заставляют нас по-новому подойти к вопросу о природе ассамблей, по итогам которых были составлены тетради 1252 и 1253 гг. Я склоняюсь к гипотезе Г. Мартинеса Диеса[117]: речь идет о разных протоколах, хотя в леонские были включены договоренности, составленные кастильскими консехо и королем за несколько месяцев до этого. Равным образом, нормативная природа этих тетрадей – договоренностей, а не уложений, как их определяет вышеназванный ученый, – указывает на то, что они были оговорены, согласованы представителями нескольких консехо Кастилии в 1252 г. и Леона в 1253 г. Скольких консехо? Этого мы не знаем.
Трудно предположить, как это сделали некоторые авторы, что монарх созвал кортесы в Севилье в 1252 г. для Кастилии, а несколько месяцев спустя – в том же самом городе для Леона. Кроме того, это были его первые кортесы – событие настолько значимое, что даже первая часть «Хроники» Альфонсо Х, столь неполная и изобилующая хронологическими ошибками, не могла умолчать о нем. Следовательно, договоренности 1252 г. и 1253 г., на мой взгляд, были оговорены, согласованы и затем утверждены в соответствующих куриях, а не кортесах.
Еще Бальестерос в свое время отметил, что мы не имеем даже «отдаленного представления» о решениях, принятых во время Толедских кортесов, ни о вопросах, которые там обсуждались[118], хотя он и ссылается на оригинальный документ той эпохи, в котором ясно указано на время, «когда король дон Альфонсо созвал первые кортесы в Толедо». Еще раз подчеркнув, что неизвестно, о чем шла речь на этих кортесах, Бальестерос рискнул выдвинуть предположение об их решениях. Считая несомненным собрание кортесов в 1252 и 1253 гг. в Севилье, ученый утверждал, что, поскольку «консехо не выступали с каким-либо прошением», Толедские кортесы были созваны специально, поскольку монарху был необходим сервиций[119] для ведения войны[120].
Учитывая тот факт, что не сохранились тетради с записями того, что обсуждалось и было принято в Толедо, Бальестерос предполагает, что их не существовало, поскольку, по его мнению, в тетрадях фиксировались только «законодательные акты, при этом почти ото всех кортесов, целью которых было получение денежных субсидий, не осталось документальных свидетельств»[121].
Проктер принимает объяснения Бальестероса, согласно которым тетради не сохранились, «потому что не содержали законодательных актов», и при этом приводит другой документ, в котором Альфонсо Х упоминает, что ездил в Толедо, чтобы «созвать там свои кортесы». При этом позиция исследовательницы отличается в вопросе о том, чему были посвящены Толедские кортесы 1254 г. По ее мнению, на них инфанта Беренгела, первенец короля, родившаяся за несколько месяцев до этого, была провозглашена законной наследницей кастильской короны при отсутствии наследников мужского пола. Согласно свидетельству, датированному маем 1255 г., прелаты, знать и представители городов прибыли в Толедо, чтобы принести присягу и оммаж донье Беренгеле, в мужья которой был предназначен сын французского короля Людовика IX[122].
В подобном же ключе высказался О'Кэллэген, который помимо этого выдвинул гипотезу о том, что на этих кортесах также обсуждался проект Мудрого короля по вторжению на север Африки посредством «традиционного созыва крестового похода»[123].
Вальдеон утверждает, что первые кортесы правления Альфонсо Х прошли в Толедо в 1254 г., и разделяет мнение Проктер относительно цели этого собрания – принесения присяги донье Беренгеле как наследнице короны[124]. Гонсалес Хименес также поддерживает эту точку зрения, в соответствие с которой Толедские кортесы 1254 г. связаны с провозглашением Беренгелы наследницей. Дату проведения собрания он определяет как конец февраля или начало марта[125].
Де Айяла и Вильальба собрали имеющиеся данные, указав источники, в которых упоминается собрание кортесов в Толедо в 1254 г. По мнению этих исследователей, признание доньи Беренгелы наследницей короны было одним из вопросов, рассмотренных на тех кортесах. При этом гипотеза Бальестероса, согласно которой кортесы были созваны для получения военных субсидий, напротив, ставится ими под сомнение, равно как и предположение о том, что тогда было утверждено «Зерцало».
Наконец, Мартинес Диес снова упоминает документы, совпадающие по времени с проведением этих кортесов: подтверждение Альфонсо Х привилегии, дарованной его отцом Толедскому собору, датированное 2 марта 1254 г., в котором кортесы упоминаются как уже произошедшее событие; грамота Педро Нуньеса де Гусмана, в которой ясно говорится, что король «созвал свои первые кортесы в Толедо»; наконец, документ, датированный в Паленсии 5 мая 1255 г. и упоминающий принесение присяги донье Беренгеле как наследнице престола.
Мартинес Диес утверждает, что кортесы были созваны вскоре после рождения принцессы (6 декабря 1253 г.) в Толедо, чтобы облегчить доступ прокурадорам кастильских и леонских городов, и заседали с 20 января по 1 марта 1254 г. По его мнению, не сохранилось никакого постановления, поскольку целью кортесов было исключительно принесение присяги принцессе Беренгеле как наследнице. И добавляет: «Снова очевидным становится разделение между кортесами и уложением; в 1252 г. есть уложение без кортесов, а в 1254 г., наоборот, кортесы без уложения»[126].
Таким образом, все действительно указывает на то, что первые кортесы при Мудром короле прошли в Толедо в 1254 г. и заседали с конца января до начала марта. Поводом для их созыва, вероятно, было признание королевствами доньи Беренгелы наследницей короны. Несомненно, по поводу этого события должен был быть составлен торжественный акт, затем переданный на хранение в королевскую канцелярию и позднее утраченный, как и вся документация, во время войны комунерос.
Единственное указание на эти кортесы содержится во Второй анонимной Саагунской хронике, в которой зафиксировано, что в год 1252 король «созвал очень большие кортесы с князьями и знатными людьми своих королевств».
Бальестерос не упоминает эти кортесы[127], равно как и Проктер, хотя О’Кэллэген[128] и Р. А. Макдональд[129] признают их таковыми. О’Кэллэген считает, что брак инфанты Леонор, сестры короля, с Эдуардом, наследным принцем Англии, был заключен во время заседания кортесов в Бургосе в 1254 г. Не похоже, что королевская свадьба могла послужить поводом для созыва кортесов, а если они уже заседали ко времени ее проведения, причины их собрания неизвестны. Макдональд, в свою очередь, предположил, что на этих кортесах было обнародовано «Зерцало».
Гонсалес Хименес, следуя за О’Кэллэгеном, сначала признал собрание в Бургосе 1254 г. пленарными кортесами[130], но позднее не высказывался в этом ключе и, касаясь вопроса о браке принцессы Леонор с принцем Эдуардом Английским, не выдвигал смелых предположений (как это делал североамериканский ученый) о том, что данный союз был заключен во время Бургосских кортесов в День Всех Святых[131]. Вальдеон[132] также не признает и даже не упоминает собрания кортесов в Бургосе в 1254 г. Де Айяла и Вильальба[133] называют «необоснованным» предположение о проведении кортесов в Бургосе в конце 1254 г., а Мартинес Диес также их не упоминает.
Судя по всему, бургосское заседание было ограничено полным собранием курии, более соответствующим празднованию бракосочетания принцессы Леонор.
Единственное упоминание о собрании кортесов в Витории в 1256 г. встречается в тексте Чудес на романсе, автором которого был приор монастыря Санто-Доминго-де-Силос Педро Марин. В одном из «чудес» рассказывается о посещении монастыря Альфонсо Х во время войны, которую тот вел с королями Наварры и Арагона. Святой Доминик явился Мудрому королю и сообщил, что его молитвы будут услышаны и воцарится мир с его недругами. Здесь есть отрывок, в котором упоминается, что король Наварры Тибо явился в Наварру, где находился Альфонсо, «в его кортесы и стал его вассалом».
Бальестерос упоминает, что в январе 1256 г. Альфонсо был в Витории и «возможно, собрал кортесы, чтобы признать и принести присягу инфанту дону Фернандо». Далее он поясняет: «Толедские кортесы были созваны для присяги инфанте Беренгеле, и с еще большим основанием можно предположить, что эти собрались для оммажа первенцу мужского пола». И немного ниже: «Единственное свидетельство в пользу существования кортесов в Витории нам дает Педро Марин, который, приведя упомянутый пассаж, считает правдоподобным, что принесение клятвы верности Тибо совпало с заседанием кортесов»[134].
Эвелин Проктер также обращалась к тексту Педро де Марина, но, так как договор о заключении мира с Наваррой не сохранился, она считает, что нет доказательств принятия вассалитета Тибо I, хотя Сан-Себастьян и Фуентераббия стали феодами наваррского короля, что могло бы быть поводом для принесения оммажа в Витории[135]. Британская исследовательница, таким образом, не отрицает возможности проведения кортесов в Витории в 1256 г.
О’Кэллэген, в свою очередь, обходит молчанием это собрание, прошедшее в алавских землях, в то время как Гонсалес Хименес сначала счел его маловероятным[136], но затем, вслед за Бальестеросом, высказал точку зрения, согласно которой Альфонсо Х в 1256 г. созвал в Витории кортесы для принесения присяги наследнику дону Фернандо. От также обращается к пассажу Педро Марина, уточняя, как и Проктер, что Теобальд I никогда не значился в перечне вассалов кастильского короля. Ученый ссылается на новый текст, свидетельствующий в пользу проведения кортесов в Витории: в «Хронике наваррских королей», написанной в середине XV в., упоминается, что, согласно мирному договору, заключенному в Витории, король Наварры или его сенешаль должны были являться в кортесы для возобновления вассальной клятвы каждый раз, когда это потребуется[137].
Вальдеон не упоминает таких кортесов. Де Айяла и Вильальба считают, что трудно допустить существование этого собрания, поскольку «не очень убедительным выглядит главный аргумент, к которому прибегают для их констатации». Действительно, фраза «поехать в кортесы» («ir a las cortes») необязательно означает «поехать в собрание сословий»[138]. Мартинес Диес придерживается этой же точки зрения, поскольку фраза Педро Марина указывает лишь на «присутствие наваррского короля в курии Альфонсо Х». Не самым целесообразным было бы проведение генеральных кортесов у границы королевства в Витории в разгар войны и во время мятежа Лопе Диаса де Аро, сеньора Бискайи[139].
Таким образом, мы видим, что мнения историков относительно проведения кортесов в Витории в 1256 г. разделились: Бальестерос, Проктер и Гонсалес Хименес признают их существование, в то время как О'Кэллэген, Вальдеон, де Айяла и Вильальба, а также Мартинес Диес – отрицают. Аргументы последних мне кажутся в достаточной мере убедительными для того, чтобы разделить их точку зрения: в 1256 г. в Витории генеральные кортесы не собирались.
Бальестерос, опираясь на сведения, которые приводит Кольменарес в «Истории прославленного города Сеговии», считает несомненным проведение кортесов в этом городе в 1256 г. По мнению исследователя, это собрание имело большое значение, поскольку в его ходе были достигнуты соглашения относительно цен и порчи монеты. Утверждение Диего Кольменареса Бальестерос подкрепляет отрывком из «Хроники», где речь идет о повышении цен, в результате которого король был вынужден установить предельные цены на все товары, хотя позднее ему пришлось отменить их и разрешить свободную торговлю.
Бальестерос идет гораздо дальше и утверждает, что «проведение кортесов» совпало «с законодательной деятельностью короля». Ученый соотнес проведение Сеговийских кортесов с прологом Партид, в котором указано, что составление этого кодекса началось на несколько дней ранее – 23 июня 1256 г. Далее он перечисляет пожалования, сделанные королем во время его нахождения в Сеговии в июле 1256 г., зафиксированные в «Королевском фуэро»[140].
Проктер высказала серьезные возражения против аргументов Бальестероса и сочла факт заседании кортесов в Сеговии в 1256 г. «недоказанным»[141]. По мнению О’Кэллэгена, речь идет лишь и собрании, на котором присутствовали представители городов[142]. Гонсалес Хименес по этой причине определил собрание в Сеговии как «съезд», где собрались представители городов Старой Кастилии, Кастильской Эстремадуры и королевства Толедо[143]. Вальдеон не упоминает эти кортесы. Также их существование отрицают де Айяла и Вильальба[144], равно как и Мартинес Диес, который полагает, что Кольменарес, опиравшийся на «Хронику» короля, совершил ошибку, датировав 1256 годом договоренности 1252–1253 гг., заключенные в Севилье[145].
Таким образом, Бальестерос – единственный, кто признает без оговорок собрание кортесов в 1256 г. в Сеговии. О’Кэллэген и Гонсалес Хименес определяют это собрание как «съезд», поскольку на нем не присутствовали привилегированные сословия и представители леонских городов. И, наконец, Проктер, Вальдеон, де Айяла и Вальальба, а также Мартинес Диес не признают существования этих кортесов.
Вальядолидские кортесы 1258 г., напротив, не связаны с такого рода научными проблемами. Сохранилось несколько тетрадей соглашений, принятых во время их заседания, которые Королевская Академия истории использовала для своего издания[146]. Проведение кортесов в Вальядолиде в 1258 г. признают все историки без исключения: Бальестерос[147], Проктер[148], О’Кэллэген[149], Вальдеон[150], Гонсалес Хименес[151], де Айяла и Вильальба[152] и Мартинес Диес[153]. Проблема, которую ставят перед нами Вальядолидские кортесы 1258 г., заключается, на мой взгляд, не в сомнительности самого факта собрания, а в природе соглашений, которые были там достигнуты.
Бальестерос посвящает несколько страниц комментированию наиболее важных соглашений, достигнутых на этих кортесах, которые, по его мнению, «не имели такого значения, как соглашения 1252 г.», поскольку «копируют многие их пункты». Эти положения он оценивает как «беспорядочные», так как в них оказываются смешаны «административные и гражданские вопросы с чисто процессуальными» и присутствуют, хотя и в меньшей степени, «нормы, регулирующие цены, а также законы, направленные против роскоши».
Очевидно, что для Бальестероса предписания, содержащиеся в тетрадях Вальядолидских кортесов 1258 г., – это «законы» («leyes»). Чуть ниже он ссылается на то, что они «начинаются с применения закона к королевскому дому». Или что «в законе против роскоши идет речь о разделении классов в зависимости от их одежды». Исследователь настолько увлечен этой идеей, что не задумываясь называет «статьями» соглашения, содержащиеся в тетрадях. Наконец, давая общую оценку Вальядолидским кортесам, он пишет: «Они скорее служили указанием на контакт суверена с его вассалами, позволивший с помощью законов решить безотлагательные проблемы, нежели были значительным законотворческим достижением, несмотря на некоторые нововведения»[154]. Для Бальестероса, таким образом, соглашения кортесов 1258 г. являются «законами».
Проктер, в свою очередь, называет принятые на этих кортесах решения клаузулами или декретами, не делая различия между терминами[155]. О’Кэллэген, напротив, не оставил без внимания, что в протоколах Вальядолидских кортесов 1258 г. соглашения обозначены термином «договоренности», хотя и полагает, что они были «обнародованы». Далее он выдвигает смелое предположение, согласно которому «тетради кортесов в Севилье 1252 г., Вальядолиде 1258 г. и Севилье 1261 г. базировались на текстах, предварительно одобренных королем, приспособленных к текущим обстоятельствам и затем заново переданных для утверждения монарху»[156]. Я не разделяю мнения североамериканского историка, поскольку, как мы имели возможность видеть, договоренности, согласно установлениям «Зерцала», реализовывались в форме «привилегий» или «грамот», которым, в отличие от законов, не требовалась процедура промульгации.
Согласно другим авторам, договоренности, вероятно, составляли уложение[157]. Этот термин, помимо О’Кэллэгена, используют Вальдеон[158], Гонсалес Хименес[159], де Айяла и Вильальба[160] и Мартинес Диес[161].
Сравнительный анализ содержания севильских договоренностей 1252 и 1253 гг. и договоренностей Вальядолидских кортесов 1258 г. выходил бы далеко за рамки этого исследования. Значительная часть севильских договоренностей перешла в вальядолидские. Этот факт лишь подчеркивает низкую эффективность договоренностей как нормативных актов. Напомню, что еще в договоренностях 1252–1253 гг. отмечалось, что многие из них были утверждены при Альфонсо VIII, Альфонсо IX и Фернандо III, но не выполнялись и не помогли избежать «злоупотреблений», творившихся в те времена.
Тем не менее мне бы хотелось сделать несколько уточнений в отношении договоренностей кортесов в Вальядолиде в 1258 г. Во-первых, как уже отметил Мартинес Диес, адресатами этих договоренностей были жители всех королевств Альфонсо Х. Это следует из 19-й договоренности, в которой речь идет о всех землях, входящих в состав кастильской короны[162]. Таким образом, они имели территориальный характер, что неудивительно, поскольку, как мы уже видели, договоренности 1252 г. были предназначены для королевства Кастилия, а договоренности 1253 г. – для королевства Леон, что демонстрирует очевидное стремление к территориальному разделению соглашений, по крайней мере, в этих двух королевствах.
Во-вторых, очевидно, что речь идет не о тетради законов («cuaderno de leyes»), поскольку в конце текста его содержание определяется как «договоренности»: «Я, вышепоименованный король Дон Альфонсо, повелеваю, чтобы руководствовались этими договоренностями и следовали им»[163]. Кроме того, в некоторых случаях в соглашении появляется самоназвание «договоренность»: «Также приказывает король, чтобы все хартии, касающиеся ростовщичества, которые были составлены до этой договоренности, были действительны в соответствии с их условиями вплоть до вступления в силу договоренности»[164].
В-третьих, договорная природа принятых решений отражена уже в преамбуле. Монарх уточняет, что он получил «согласие и совет» своих братьев, архиепископов, епископов и магнатов Кастилии и Леона и «добрых людей городов Кастилии и Эстремадуры и леонских земель, которые были со мной в Вальядолиде»[165]. Заключению соглашения – и в этом преамбула совпадает с договоренностями 1252–1253 гг. – способствовали «многие злоупотребления, которые происходили и были во вред нам и всей моей земле». Наиболее важно в этом смысле то, что «добрые люди» изложили королю суть злоупотреблений, и он обязался удовлетворить изложенные просьбы и обеспечить соответствующий надзор во всех своих королевствах. Таким образом, договоренности появились как результат инициативы представителей королевств. Такое заключение можно сделать на основе того, как составлялись тетради.
Действительно, из некоторых договоренностей следует, что они были приняты не единичным субъектом – королем, а коллективным: «Сочли правильным»[166] или «Согласились и сочли правильным»[167]. Исчезает повелительное наклонение, которое можно встретить в севильских договоренностях 1252–1253 гг. («Повелеваю» или «Также повелеваю»), что указывает, по моему мнению, на желание подчеркнуть пактовый характер договоренностей.
В равной степени важно, что о монархе говорится всегда в третьем лице («король повелевает»), что наводит на мысль о том, что договоренности были составлены представителями королевств, представлены монарху и одобрены им. Кроме того, инициатива королевских подданных обнаруживается в некоторых договоренностях тетрадей, где уточняется, что они были представлены «на милость короля»[168].
Наконец, то, что соглашения Вальядолидских кортесов 1258 г. не являлись законами (их даже нельзя назвать декретами или постановлениями), доказывают меры, предусмотренные для обеспечения соблюдения договоренностей. Действительно, в преамбуле указано, что все – король, архиепископы, епископы, магнаты и представители консехо королевств – «принесли клятву и обещание защищать их и исполнять, и архиепископы и епископы постановили отлучить от церкви всех, кто не будет их соблюдать». Очевидно, для того, чтобы приступить к исполнению закона, не требуется клятва и обещание адресатов охранять его и угроза отлучения от церкви. Тем не менее король, помимо специальных норм, содержащихся в некоторых соглашениях, в конце устанавливает санкции против нарушителей договоренностей, которые, как уже было сказано, видимо, соблюдались отнюдь не в точности. Наказание для нарушителей договоренностей было таким же, что применялось к преступившим клятву и не подчинившимся приказам своего сеньора[169].
Таким образом, кортесы, по крайне мере, в начале правления Альфонсо Х, предстают не только как институция, чьей единственной целью является выполнение совещательной функции, но и как орган, служащий для заключения политических сделок, где представители королевства оговаривали и согласовывали с королем меры для устранения злоупотреблений и решения проблем королевств.
Историки единодушно признают собрание кортесов в Толедо в 1259 г., хотя до нас не дошло никаких протоколов или непосредственной информации о том, что обсуждали и постановили во время их заседания. Только два диплома того времени свидетельствуют о том, что причиной для созыва кортесов был вопрос об имперском троне[170]. О’Кэллэген также рискнул предположить, что Мудрый король воспользовался этим собранием кортесов, чтобы провозгласить свою гегемонию на полуострове, «возобновляя тем самым имперские притязания королей Леона, считавших себя потомками вестготских королей, правивших всей Испанией»[171].
Также не вызывает вопросов признание[172] кортесов, собравшихся в Севилье[173] в январе 1261 г., от которых сохранилась по меньшей мере одна тетрадь[174]. Как полагает Гонсалес Хименес, собрание должно было быть в высшей степени многочисленным, а предметом было не что иное, как обсуждение заморского похода: только что успешно завершилась экспедиция в Сале, и Альфонсо Х стремился получить дополнительные сервиции, чтобы начать кампанию в Марокко. Согласно преамбуле сохранившегося уложения, король обратился за советом к кортесам, и ему «дали хороший и верный совет, как и подобает настоящим преданным вассалам». Однако, согласно решению, вынесенному «добрыми людьми городов Кастилии и Леона и всех наших королевств и владений», монарх оказался вынужден удовлетворить встречное требование: «И они пришли к соглашению и сказали нам, что для того, чтобы сделать наилучшим образом то, что мы хотим, и чтобы это было угодно Богу, мы должны устранить злоупотребления, которые случаются в наших землях, и выправить все так, чтобы это было угодно Богу и на пользу и ради сохранения наших королевств»[175]. Король признает, что принял соглашение и учел, чтó можно было бы улучшить так, чтобы это было угодно Господу, ему и во благо всем.
Следует отметить, что в то время как в тетрадях 1252 и 1253 гг., равно как и в тетрадях Севильских кортесов 1258 г., встречается термин «договоренности», в тетради Асторги, единственной сохранившейся от Севильских кортесов 1261 г., он не появляется ни разу.
Гонсалес Хименес сравнил положения, содержащиеся в тетради кортесов 1261 г., с договоренностями кортесов 1258 г. и 1252–1253 гг. Не менее 23 договоренностей из тетради 1258 г. и 13 из тетрадей 1252–1253 гг. перешли в тетрадь кортесов 1261 г., в которой некоторые из них обобщены[176]. При этом термин «договоренности» в протоколе 1261 г. не встречается. Чем можно объяснить это, на мой взгляд, умышленное отсутствие?
По наблюдению Гонсалеса Хименеса, в тетрадях кортесов 1258 г. использовалась косвенная речь, в противоположность прямой речи тетради 1261 г. В действительности, как я отмечал выше, специфика языка протокола 1258 г. зависела от содержания – договоренностей, которые были результатом сделки с королем, поэтому автором правовой нормы являлся не только король (единичный субъект), но монарх и представители королевства («считают правильным»). По этой же самой причине в некоторых договоренностях о короле говорится в третьем лице – «король повелевает» («manda el rey») как об ответственном за исполнение предварительно оговоренной и согласованной договоренности.
В любом случае, из текста преамбулы следует, как мы это уже видели, что была заключена сделка между королем и представителями консехо («И об этом [сделке, предварительно согласованной представителями королевств] мы договорились». То, что текст тетради составлен с использованием безличных конструкций, не противоречит ни пактовому характеру договоренностей, ни их статусу положений, принятых на кортесах 1261 г.
Не так просто обстоит дело с признанием в историографии Севильских кортесов 1264 г. В апреле 1264 г. Альфонсо Х выдал три жалованных грамоты эстремадурским консехо Пеньяфьеля, Авилы и Куэльяра, содержание которых было очень похожим. В «Хронике» упоминаются эти привилегии (названные там уложениями), хотя они и неверно датированы 1263 г. Также там указано, что они были составлены в рамках договора между королем и консехо Эстремадуры. Мартинес Марина назвал их «Эстремадурскими уложениями».
Бальестерос, следуя за «Хроникой», не сомневается, что «эти законы стали результатом заседания кортесов, на которых присутствовали прокурадоры консехо Эстремадуры»[177]. Проктер утверждает, что это не были всеобщие кортесы для всего королевства, так как нет доказательств присутствия представителей городов других областей. Она отмечает, что речь вполне могла идти о «региональных кортесах для Эстремадуры»[178]. О’Кэллэген определяет это как собрание муниципальных делегатов, по большей части, эстремадурских[179], в то время как Вальдеон считает, что это были полноценные пленарные кортесы[180]. Гонсалес Хименес говорит о «торжественном собрании всех эстремадурских консехо», встреча которых, судя по всему, прошла по их собственной инициативе[181]. Де Айяла и Вильальба, опираясь на сохранившиеся тетради, отправленные в Пеньяфьель и Куэльяр, утверждают, что собрание кортесов в 1264 г. в Севилье «не подлежит сомнению»[182], тогда как Мартинес Диес, в соответствии с преамбулой уложения в грамотах, данных Пеньяфьелю, Куэльяру и Авиле, полагает, что эти документы не вручались на кортесах, а сами кортесы в Севилье в 1264 г. расценивает как безосновательную гипотезу[183].
Не меньше проблем связано с кортесами 1268 г. в Хересе, которые в издании Академии истории озаглавлены «Уложение договоренностей и прочих общих распоряжений, пожалованное на съезде в Хересе»[184]. Бальестерос посвящает несколько страниц комментированию содержания соглашений, заключенных во время этого собрания, которое он признает как настоящие кортесы[185]. В этом же ключе высказалась и Эвелин Проктер, по мнению которой, соглашения, о которых речь идет в тетради, представляют собой «последний и самый важный из экономических кодексов Альфонсо Х»[186].
Для О’Кэллэгена остается вопросом, была ли хересская ассамблея собранием пленарных кортесов, поскольку, хотя на ней и присутствовали «добрые люди» и купцы всех королевств, ничего неизвестно о знати и церкви[187]. Гонсалес Хименес в своей первой монографии, посвященной Альфонсо Х[188], не высказывает сомнений по поводу того, что это были кортесы, хотя во второй книге о правлении Мудрого короля он говорит об этом собрании как об очень многолюдном «съезде»[189]. По мнению Вальдеона, кортесы 1268 г. имели «исключительное значение»[190]. Де Айяла и Вильальба также не ставят под сомнение их природу[191]. Мартинес Диес, напротив, утверждает, что созыв купцов и других «добрых людей» Кастилии, Леона, Эстремадуры и Андалусии имел повестку «скорее технического характера, нежели политического, поскольку не упоминаются города или консехо, равно как и их представители», таким образом, уложение, составленное в Хересе, не было результатом заседания кортесов[192].
Историки единодушны в отношении Бургосских кортесов 1269 г. Бальестерос приводит несколько сообщений о собрании этих кортесов, которые заседали во время свадьбы инфанта дона Фернандо де ла Серда и Бланки Французской[193]. В их ходе проголосовали за введение шести сервиций, предназначенных для улаживания дел на границе. Проктер[194], О’Кэллэген[195], Вальдеон[196], Гонсалес Хименес[197], де Айяла и Вильальба[198] и Мартинес Диес[199] не высказывают сомнений относительно созыва кортесов в Бургосе в 1269 г.
Единственным источником, сообщающем о новом собрании кортесов в Бургосе в 1272 г., является «Хроника Альфонсо Х»[200]. В ней созыв кортесов представлен как следствие восстания знати[201], о котором хронист подробно рассказывает. Все исследователи без исключения признают проведение этого заседания кортесов в городе Арлансон, таким образом, дополнительные комментарии здесь излишни. Столь же единодушна историография в вопросе об определении как «съездов» (так они названы в «Хронике») – собраний, которые Альфонсо Х провел в Альмагро в марте 1273 г. и в Авиле в мае того же года[202].
Согласно грамоте 1274 г., в этом году Альфонсо Х снова собрал кортесы в Бургосе. Это единственный известный источник, дающий информацию об указанных кортесах. Согласно Бальестеросу, на собрании обсуждалось количество рыцарей, которым предстояло сопровождать монарха в поездке на коронование его императором, а также вопрос о податях. Исследователь даже реконструирует, опираясь на неверные данные «Хроники», то, что предположительно произошло на этих кортесах[203]. Проктер также считает несомненным проведение этих кортесов и ссылается на другие документы, которые упоминают сервиции на два года, которые одобрили королю[204]. В этом же ключе высказываются О’Кэллэген[205], Вальдеон[206], Гонсалес Хименес[207], де Айяла и Вильальба[208], так же как и Мартинес Диес, хотя последний не согласен с Бальестеросом в том, что упомянутая грамота, составленная в Мадриде в марте 1274 г., связана с кортесами[209].
Королевская Академия истории в своем издании актов кортесов древних королевств Леона и Кастилии[210] опубликовала текст рукописи XVI в. из Библиотеки Эскориала, озаглавленного как «Королевские уложения», в начале которого указано, что он составлен во время Саморских кортесов 1274 г. В примечании Академии отмечено, что оригинальное постановление не было найдено «несмотря на усилия, которые были для этого приложены», а также то, что публикуемый текст представляет собой неточную копию, так как в нем отсутствуют канцелярские формулы, некоторые положения резюмированы, а в конце есть дополнения. Кроме того, в качестве доказательства приводится тот факт, что о короле говорится в третьем лице, и это свидетельствует о том, что копия была сделана также не с оригинала. Это не стало препятствием для Кольмейро, который во Введении к вышеназванному изданию говорит о «настоящих кортесах», и так как в тексте упоминаются не представители селений и городов, а «алькальды», он старается их связать с majores civitatum et villarum Каррьонских кортесов 1188 г.
Бальестерос считает, что, возможно, речь идет о копии «протокола кортесов», составленного в Саморе, от которого остался только «сокращенный отчет»[211]. По мнению исследователя, Саморские кортесы, судя по всему, изначально были созваны для консехо Леона, но затем прибыли также представители кастильских городов и селений. Текст он определяет как «общий закон о судах». Таким образом, он имел отношение как к Леону, так и к Кастилии.
Опираясь на несколько документов, датированных в Саморе, Бальестерос доказывает, что в начале июня 1274 г. Альфонсо Х находился в этом городе. Более спорным представляется, что пожалование фуэро Сепульведы городу Роа было «знаком» того, что кортесы собрались.
Эвелин Проктер была первой, кто задался вопросом, были ли Саморские кортесы действительно «кортесами», или «внеочередным собранием двора», то есть курией. В связи с этим исследовательница справедливо отмечает, что города нередко посылали алькальдов как своих представителей или прокурадоров, но нет других примеров того, чтобы монарх называл всех посланцев селений и городов «алькальдами». С другой стороны, уточняет Проктер, к этим «алькальдам» должны были относиться как алькальды, избранные консехо, – алькальды по фуэро, так и алькальды, назначенные королем, – алькальды на жалованье, не исключая, очевидно, и алькальдов королевского двора. Алькальды, упоминаемые в тексте, заключает Проктер, присутствовали не как представители консехо, а в качестве «специалистов, созванных для консультирования и информирования в вопросах правосудия», таким образом, «Саморское уложение» имело значение для развития центрального суда, «но не для развития кортесов»[212]. Одним словом, уложение об отправлении правосудия 1274 г. не было результатом заседания кортесов.
О’Кэллэген поддерживает мнение, что «Саморское уложение» не является результатом заседания кортесов и не было обнародовано на каком-либо их собрании, хотя в нем и отражены проблемы, о которых шла речь на предыдущих заседаниях[213]. При этом от не уточняет, на каких именно заседаниях и какого рода проблемы. Вальдеон не включает их в свой список кортесов, созывавшихся во времена правления Альфонсо Х[214]. Гонсалес Хименес, напротив, признает собрание в Саморе «пленарными кортесами»[215]. Де Айяла и Вильальба хотя и отмечают, что «вызывает вопросы саморский созыв 1274 г.» и его окончательный итог, используют в скобках термин «кортесы». По их мнению, с помощью «Саморского уложения» пытались «конституционализировать» некоторые уступки, сделанные в результате восстания знати 1272 г., в частности, возвращение прежнего привилегированного форального порядка. Ассамблея 1274 г., по-видимому, была «завершением процесса переговоров, которые король начал с королевством» в 1272 г. на Бургосских кортесах[216].
Мартинес Диес, в свою очередь, высказывает критические замечания относительно составления «Уложения» на предполагаемых кортесах в Саморе в 1274 г. В первую очередь, его удивление вызывает то, что король, созвав кортесы в Бургосе в марте и апреле 1274 г., снова собирает их в Саморе в июле того же года. Он опровергает гипотезу Бальестероса, согласно которой Бургосские кортесы были созваны только для Кастилии и Эстремадуры, в то время как Саморские – для королевства Леон. Бальестерос впадает в противоречие, когда, говоря об «Уложении» 1274 г., утверждает, что там присутствовали также представители кастильских городов и селений.
Кроме того, Мартинес Диес полагает, что признание Саморских кортесов 1274 г. является ошибочным, а началось это с того, что в 1792 г. Хордан де Ассо упомянул их в своей работе «Институты гражданского права в Кастилии» и посвятил «несколько строк Саморским кортесам 1274 г.». Правда, Мартинес Диес не разъясняет, почему Хордан де Ассо впадает в это заблуждение. Полагаю, причиной тому был incipit рукописи из Эскориала, где значится: «на кортесах, которые проходили в Саморе».
Мартинес Диес в качестве аргументов против проведения Саморских кортесов ссылается, в первую очередь, на тот факт, что ни в «Хронике» короля, ни в современных грамотах не содержится «ни малейшего намека на эти предполагаемые кортесы», а вывод об их существовании исходит из «предположения, основанием которого служит «Уложение» 1274 г., составленное в Саморе». Во-вторых, продолжает он, это скорее не уложение, а «тщательно проработанный черновик этого уложения, и в нем также нет никакого упоминания о том, что он был составлен во время заседания кортесов». По мнению исследователя, содержание текста, напротив, исключает проведение каких-либо кортесов или внеочередной курии. Его составление представляется «результатом работы совета или курии короля с использованием специальных консультаций алькальдов, писцов и адвокатов». В-третьих, ни в коем случае речь не идет о созыве в масштабах королевства. В-четвертых, не представлены консехо, поскольку «алькальды и судьи относятся к королевскому дому (алькальды никогда не выполняли обязанности представителей консехо), и они были с ним в Саморе». Кроме того, писцы и адвокаты представили ему свои записки, хотя король их об этом не просил. Мартинес Диес делает следующий вывод: именно потому что «речь идет не об уложении, в виде грамоты отправленном в консехо или какую-либо часть королевства, а о протоколе или черновом отчете, до нас дошли все эти детали его составления, которые однозначно исключают проведение кортесов и, напротив, указывают на профессиональные группы, такие как алькальды, писцы и адвокаты»[217].
К аргументам, приведенным Мартинесом Диесом (на мой взгляд, весьма убедительным), хотелось бы добавить еще несколько соображений. Первое из них связано с incipit, который находится в начале текста «Уложения». Заголовок, каким мы его знаем, должен был позднее перейти в предполагаемый текст 1274 г. Начинается он следующим образом: «Далее следуют законы и уложения короля дона Альфонсо…». В свое время я анализировал типологию норм, содержащихся в трудах по праву эпохи Альфонсо Х, – «Зерцале», «Королевском фуэро» и Партидах, – и в них не предусмотрена разновидность «уложение». В «Зерцале» (1,1,7), гораздо более точном в этом смысле, чем Партиды, указано, что содержащиеся там законы – это «договоренности», «установления» и «фуэро» («posturas», «establecimientos» и «fueros»); таким образом, монарх в силу своей власти издавать законы, провозглашенной в том же самом «Зерцале» (1,1,13), преобразовал в «законы» («leyes») три разных вида норм. Однако необходимо уточнить, что в «Зерцале» встречается термин «ordenamiento», но не в значении разновидности правовой нормы, а как синоним предписания или приказа[218]. Также этот термин используется, когда речь идет о комплексе норм, которым подчиняется церковь[219]. В Партидах он также используется несколько раз, и исключительно в значении «постановления» церкви[220]. Ни в «Зерцале», ни в Партидах, таким образом, термин «ordenamiento» не встречается в значении разновидности или типа юридической нормы. Юрист никогда не смог бы квалифицировать текст, происхождение которого связывают с кортесами 1274 г., как «leys y ordenamientos» одновременно, используя эти понятия как синонимы или как разные правовые категории: или содержащиеся предписания были «законами» («leyes»), или, во всяком случае, «уложением законов» («ordenamiento de leyes») – на тот момент этот термин не был известен – но, ни в коем случае, указания 1274 г. не могут быть одновременно «leys e ordenamientos». Как видим, слово «ordenamiento» использовалось для обозначения свода норм, включающего в себя множество предписаний. В действительности, в incipit текста предполагаемых Саморских кортесов 1274 г. словом «ordenamiento» обозначен сам текст.
Во-вторых, в incipit «Саморского уложения» 1274 г. есть другая особенность, свидетельствующая о том, что речь идет о поздней копии: текст датирован не только в хронологии испанской эры, но также и в летоисчислении от Рождества Христова, из чего следует, что копия была составлена позднее 1383 г., то есть по меньшей мере век спустя после составления и утверждения королем в 1274 г. Более того, тот факт, что копист должен был добавить датировку по летоисчислению от Рождества Христова, заставляет предположить, что испанская эра уже была забыта, и, таким образом, включение incipit в текст, вероятно, произошло в середине XV в. Полагаю, это обстоятельство было решающим при установлении связи между этим текстом и некими несуществующими кортесами в Саморе. Не исключено, что писец (не слишком сведущий в праве, как я уже продемонстрировал) прочитал в оригинале или, возможно, уже в копии, что текст был составлен по приказу Альфонсо Х «при дворе в Саморе» («en la corte que tuvo en Zamora»), или, другими словами, разработан после собрания двора («la corte») или курии. Но при этом в incipit значилось: «И это уложение было составлено по приказу вышеназванного короля дона Альфонсо», и учитывая, что уже с XIV в. постановления кортесов зачастую именовались уложениями[221], писец мог предположить, что в копии была допущена неточность, и изменил «двор в Саморе» («corte en Zamora») в единственном числе на «cortes en Zamora» («кортесы в Саморе»), совершив, таким образом, ошибку, которая дошла до наших дней.
В-третьих, так как в тексте отсутствуют характерные для жалованных грамот формулы (обращение, заглавие, место назначения, приветствие и т. д.), Мартинес Диес указал на то, что текст 1274 г. в том виде, в котором он дошел до нас, представляет собой черновик. Думаю, что можно найти гораздо более простое объяснение. Целью «Уложения» 1274 г. была реорганизация придворного суда и письменное закрепление формы его деятельности в отношении права, осуществляемого придворными алькальдами, которые всегда должны были находиться «в доме короля» (9 уроженцев Кастилии, 6 – Эстремадуры и 8 – королевства Леон). Эти алькальды по очереди формировали придворный суд, который в первой инстанции рассматривал дела двора. В то же время король предписал, чтобы «трое понимающих и сведущих в законах из числа добрых людей разбирали апелляции по всей стране»[222]. Итак, по моему мнению, речь идет об уложении, предназначенном для реорганизации придворного суда и внутреннего пользования[223]; не было необходимости в оформлении его как жалованной грамоты.
В прологе «Уложения» недвусмысленно указан его источник: король, обеспокоенный обстоятельствами, которые «затрудняли рассмотрение тяжб», обратился за «советом» к прелатам, монахам, знати и «алькальдам, как из Кастилии, так и из Леона, которые были с ним в Саморе». Следует учесть, что здесь не упоминается никакой созыв собрания, как это правильно отметил Мартинес Диес, а говорится о том, что Альфонсо Х вручил свой документ тем, кто «был с ним в Саморе», где перечислялись причины, по которым рассмотрение тяжб затягивалось, для того, чтобы консультанты, опираясь на этот документ, «дали о том свой совет», и проблема, таким образом, была бы решена. Однако не только алькальды высказали суждение монарху, но и адвокаты и писцы довели до короля свое мнение, хотя тот их об этом не просил. Таким образом, «Уложение» появилось в результате королевского совещания. Как это и рассказано в прологе, в тексте отразились предложения, поданные монарху этими тремя сообществами. Первая часть (№ 1–16) соответствует записке, поданной адвокатами или юридическими представителями, вторая (№ 17–35) – предложению алькальдов и третья (№ 36–41) – писцов и, наконец, те вопросы, которые затрагивали функцию короля в придворном суде, были отражены в № 42–48. Адвокаты, алькальды и писцы обращались к Альфонсо Х с просьбой одобрить их предложения.
Мы не знаем, одобрил ли король полностью представленные записки или отверг некоторые предложения, но точно можно сказать, что в «Уложении» не используется повелительный или авторитарный тон, как в других предписаниях, принятых на предыдущих кортесах («Король приказывает…[224], «Да не осмелится никто…», «Никто… не…»); напротив, предписательный тон текста, как представляется, вытекает из его «договорной» природы («Также король согласился…», «И также мы согласны…»), а в некоторых случаях это выглядит, как уступка короля («Также король счел правильным»). Если «Уложение» 1274 г., как я думаю, представляет собой реорганизацию придворного суда и утверждение (возможно, закрепление) обычаев или практик верховной судебной инстанции королевств, остается определить, какой юридический текст применялся для дел, рассматриваемых там. Этот вопрос требует более детального анализа и выходит за рамки настоящего исследования, но хотелось бы указать на 20-ю главу «Уложения», где с точностью отражено устройство судебной системы, в свое время описанное в «Зерцале».
И последнее соображение. Традиционно утверждают, что «Саморское Уложение» 1274 г. знаменовало поворотный момент в политике унификации права, начатой Альфонсо Х в Кастилии посредством введения «Королевского фуэро»[225], поскольку за событиями 1270–1272 гг. последовала его отмена и применение придворными алькальдами при рассмотрении судебных тяжб старинных фуэро. Тем не менее в «Уложении» 1274 г. есть одна глава, вызывающая у меня вопросы. Действительно, в 1-й главе после признания того, что в Кастилии и Эстремадуре существуют фуэро, не предусматривающие присутствие адвокатов на рассмотрении дела, предписывалось, чтобы в королевствах Леон и Толедо, равно как и в Андалусии (территории распространения «Книги приговоров») «и в других городках, где применяют книги короля, должны пользоваться услугами адвоката, как это предписывает фуэро». В каких городах есть «книги короля»? О каких книгах идет речь? «Королевское фуэро» (1,9,1) устанавливало обязательство назначать адвоката. Возможно, «Королевское фуэро» не было отменено, и в некоторых областях продолжало применяться как правовой документ?
Кажется, нет необходимости обсуждать встречи[226], которые проводил инфант дон Фернандо в Пеньяфьеле в апреле 1275 г., когда был регентом ввиду отсутствия Альфонсо Х. Тем не менее некоторые вопросы вызывает собрание, созванное монархом в Алькале-де-Энарес в том же году. Бальестерос их не упоминает. По утверждению Проктер, возможно, ассамблея была проведена только для Кастилии и обеих Эстремадур[227]. О’Кэллэген лишь отмечает, что король оценил военную обстановку в Алькале-де-Энарес[228]. Гонсалес Хименес также не рассматривает собрание в Алькале как кортесы. Вальдеон считает, что собрание рыцарей и представителей советов в Алькале было связано с созывом кортесов[229]. Де Айяла и Вильальба разделяют мнение о том, что эта встреча имела статус кортесов, поскольку король получил на три года финансовую помощь в объеме одной форальной монеты[230]. Мартинес Диес, опираясь на ту же документальную базу, приходит к выводу, что ассамблея в Алькале была «встречей» («vistas»), организованной в срочном порядке, в которой принимали участие Кастилия и Эстремадура, «но она не имела характер кортесов»[231]. Несомненно то, что документ, на который опираются оба мнения, позволяет предпочесть как одну, так и другую интерпретацию.
Собрание кортесов в Бургосе в 1276 г., на котором была рассмотрена кризисная ситуация, связанная со смертью принца дона Фернандо и правами наследования трона, не представляет собой историографической проблемы. Его признают все авторы без исключения: Бальестерос[232], Проктер[233], О’Кэллэген[234], Вальдеон[235], Гонсалес Хименес[236], де Айяла и Вильальба[237] и Мартинес Диес[238].
Повторное собрание кортесов 1277 г. в Бургосе, которое Бальестерос рассматривает в своей монографии о Мудром короле, Проктер отрицает[239], О’Кэллэген – напротив[240], в то время как Вальдеон включает их в перечень кортесов, относительно которых историки расходятся во мнениях[241]. Гонсалес Хименес признает их без каких-либо оговорок[242], равно как и де Айяла и Вильальба[243]. Наконец, Мартинес Диес скептически высказывается по поводу второго собрания кортесов в Бургосе в это время[244].
В «Хронике» Альфонсо Х упоминаются кортесы, собравшиеся в Сеговии в 1276 г. Бальестерос уверен, что копистом была допущена ошибка, и речь в действительности идет о собрании 1278 г., на котором инфант дон Санчо был признан наследником трона, что решило проблему преемственности[245]. Проктер сомневается в проведении в 1278 г. кортесов в Сеговии. По ее мнению, если они и состоялись, что еще предстоит выяснить, чтó было предметом обсуждения. Исследовательница высказывает справедливые критические замечания относительно гипотезы Бальестероса, согласно которой на этих Сеговийских кортесах были обнародованы тексты, известные как «Новые законы» («Leyes nuevas») и «Уложение Месты» 1278 г. По ее мнению[246], возможно, что кортесы в Сеговии, которые упомянуты в «Хронике», есть не что иное, как Бургосские кортесы 1276 г. О’Кэллэген[247], напротив, уверен в том, что в Сеговии в 1278 г. были проведены кортесы, равно как и Вальдеон[248] и Гонсалес Хименес[249]. Де Айяла и Вильальба признают их с некоторыми оговорками[250], а Мартинес Диес отрицает[251].
Опираясь на некоторые косвенные свидетельства, заявленные ими как достоверные, де Айяла и Вильальба включили в перечень кортесов, проведенных при Альфонсо Х, собрание, которое, возможно, имело место в Толедо[252] в первые месяцы 1279 г.
Проктер не исключает, что в 1280 г. в Бадахосе[253] прошло собрание кортесов, на котором присутствовал Альфонсо Х. Опираясь на это исследование, де Айяла и Вильальба связали одно из установлений Саморских кортесов 1301 г. с темами, которые могли обсуждаться на кортесах в Бадахосе в 1280 г., в частности, защита королевской юрисдикции от вмешательства церкви. С учетом этого, исследователям не кажется «чрезмерно смелым предположением признать собрание в Бадахосе аутентичными кортесами с участием представителей всего королевства[254].
Последние кортесы под председательством Мудрого короля собрались в Севилье в октябре 1281 г. По точному определению Гонсалеса Хименеса, это было «последнее и самое драматичное собрание кортесов, созванное Альфонсо Х». В историографии единодушно признается собрание этих последних кортесов монарха[255], поэтому дополнительные комментарии излишни. Последнее, при жизни Альфонсо Мудрого, заседание кортесов началось весной 1282 г., когда инфант дон Санчо уже начал гражданскую войну.
Кортесы и договоренности
В таблице, которая следует ниже, в графической и синтетической форме приведены мнения авторов, к которым мы обращались, относительно собрания кортесов, собиравшихся, как считается, во время правления Альфонсо Х.
Как можно видеть, из 24 возможных собраний историки единодушно признают кортесами всего лишь 9 созывов – в Толедо в 1254 г., в Вальядолиде в 1258 г., в Толедо в 1259 г., в Севилье в 1261 г., в Бургосе в 1269 г., 1272 г., 1274 г. и 1276 г. и в Севилье в 1281 г. – то есть 37,5 %. Только в отношении одного предположения, которое сделал Макдональд[256], – об обнародовании «Зерцала» в Паленсии в 1255 г. – мы наблюдаем полное отрицание. Можно также отметить другие предполагаемые собрания, не признанные большинством, например, в Бургосе в 1254 и в Витории в 1256 г.; по другим пунктам – наоборот, позиции расходятся (Вальядолид 1255 г., Севилья 1264 г., Херес 1268 г., Самора 1274 г., Алькала-де-Энарес 1275 г., Сеговия 1278 г., Толедо 1279 г. и Бадахос 1280 г.).
Оставляя сейчас в стороне аргументы, используемые авторами при признании или отрицании различных собраний кортесов на основании скудных нарративных и документальных источников, которыми мы располагаем, можно сказать, что буквально приводит в отчаяние ничтожное количество дошедших до нас сведений о том, что обсуждалось и что было принято на каждом заседании. В большинстве случаев авторы вынуждены ограничиваться предположениями.
От спорных Севильских кортесов 1252/1253 гг. сохранилось несколько тетрадей договоренностей – не уложений. Некоторые из них, датированные октябрем 1252 г., были отправлены в кастильские города (Бургос, Нахеру, Калатаньасор (сейчас эта тетрадь утеряна), Талаверу и Эскалону), другие, помеченные февралем 1253 г., – в леонские (Сантьяго, Асторгу и Ледесму). Леонские тетради содержат на 27 договоренностей больше, чем кастильские. Бальестерос и вслед за ним Мартинес Диес упоминают тетрадь, отосланную на границу – в Убеду, но не похоже, что эти авторы изучали ее. Мы не знаем, была ли эта тетрадь, утерянная в наши дни, построена по кастильскому или леонскому образцу. Но сейчас, несмотря на то что во второй части исследования я углубляюсь в эту тему, мне бы хотелось выделить договорную природу соглашений, установленных монархом и представителями кастильских и леонских консехо, которые прибыли в Севилью («другие добрые люди, которые явились ко мне») и указали Альфонсо Х на вред, проистекающий от несоблюдения договоренностей, заключенных во времена Альфонсо IX Леонского, Альфонсо VIII Кастильского и его отца Фернандо III.
С учетом текстов кажется сомнительным, что представители консехо прибыли в Севилью вследствие созыва кортесов Альфонсо Х. Новый монарх всего пять месяцев находился на троне, поэтому нельзя исключать, что инициатива пожаловаться на ущерб, связанный с невыполнением условий договоренностей, исходила от самих консехо, чьи представители отправились в Севилью поведать о вреде от «злоупотреблений».
Первое уложение Альфонсо Х, опубликованное в собрании «Кортесы древних королевств Кастилии и Леона», относится к Вальядолидским кортесам 1258 г. Как мы уже видели, все без исключения авторы признают, что в этом кастильском городе в этом году прошло собрание кортесов. Тот факт, что адресатом принятых соглашений было все население королевства, подтвердил, что вальядолидская ассамблея 1258 г. имела природу кортесов. Тем не менее хотелось бы остановиться на одном наблюдении. Король называет принятые там соглашения договоренностями. Это не декреты, не постановления, которые появлялись в результате некоторых предыдущих курий, не тем более законы. Кроме того, тетрадь 1258 г. связана с некоторыми договоренностями 1252 г. и 1253 г., как верно отметил Гонсалес Хименес[257].
До нас не дошли соглашения Толедских кортесов 1259 г., по мнению Бальестероса, возможно, самых важных кортесов Мудрого короля, созванных им, чтобы собрать средства для поездки в империю. Но сохранилась тетрадь Севильских кортесов 1261 г., где рассматривались вопросы, связанные с походом в Африку, начало которому уже было положено.
В преамбуле король, отметив, что он выполнит «советы, которые нам дали по поводу похода в Африку», добавляет:
И они пришли к соглашению и сказали нам, что для того, чтобы сделать наилучшим образом то, что мы хотим, и чтобы это было угодно Богу, мы должны устранить злоупотребления, которые случаются в наших землях, и выправить все так, чтобы это было угодно Богу и на пользу и сохранение наших королевств. И мы пришли к соглашению по этому поводу и обдумали, что можно было улучшить и что послужит Господу и нам во славу и для всеобщего блага…
Монарх подчеркивает договорной характер («мы пришли к соглашению») кортесов 1261 г. Действительно, в противоположность тетрадям договоренностей кортесов 1258 г., соглашения, заключенные в Севилье, не определены как договоренности, но воспроизводство значительной части договоренностей 1258 г. в тетради 1261 г., так же как и признание королем того, что многие из них не были «соблюдены и сохранены», склоняет к мысли, что перед нами снова тетрадь договоренностей.
Анализируя акты спорных[258] Хересских «кортесов» 1268 г., опубликованные Королевской Академией истории[259], мы убеждаемся, что снова имеем дело с тетрадями договоренностей. Не только потому что на собрании в Хересе были повторены многие из соглашений, заключенных на заседаниях 1252/1253, 1258 и 1261 гг., но и потому что в самом тексте король называет их договоренностями[260]. Даже Кольмейро, подбирая заголовок к публикуемому тексту, который восходил к севильскому списку XIV в., должен был озаглавить его «Уложение договоренностей».
Последний из дошедших до нас текстов, который связывают с заседаниями кортесов при Альфонсо Х, это «Уложение» 1274 г., направленное на реорганизацию и более эффективное функционирование придворного суда. Я уже посвятил этому вопросу достаточно внимания в той части работы, где речь идет о «Саморских кортесах», поэтому не буду возвращаться к этому снова.
Заключительные замечания
В начале этой работы я акцентировал проблемы, возникающие при изучении кастильско-леонских кортесов и происходящие, очевидным образом, от скудости документальных источников, что не позволяет проанализировать историческую эволюцию одного из самых знаковых средневековых институтов.
В отличие от некоторых авторов, изучавших кортесы, я полагаю, что во времена правления Альфансо Х этот институт находился еще в зачаточной стадии своего развития. Приведу один показательный факт. «Зерцало», эта настоящая «политическая конституция» Альфонсо Х, в котором отразились, на мой взгляд, истинные политические планы монарха, полностью обходит молчанием институт кортесов. То же самое мы обнаружим и в Партидах.
При Мудром короле кортесы – это еще не обычный институт, собрания которого монарх созывал (притом что старая курия никуда не исчезла), чтобы обсудить чрезвычайно важные и серьезные проблемы политического (признание наследника короны) или экономического (дополнительные сервиции, ведения войн или решение проблемы чрезмерного роста цен) характера.
Оговоренные и принятые на кортесах соглашения в то время не имели характера «закона». Монарх – об этом свидетельствуют «Зерцало» и «Королевское фуэро» – прекрасно знал, что такое законы, и никогда не хотел придавать форму законов этим соглашениям, которые в действительности были договоренностями, согласованными с представителями королевства: «благонамеренное соглашение, которое заключает король или кто-то другой по его приказу или же люди заключают между собой для общего блага страны или отдельной области, и затем король устанавливает это и подтверждает с помощью привилегии или грамоты, которую приказывает хранить». Представители королевства использовали свое пребывание при короле, для того чтобы указать ему на бесчинства и злоупотребления, с которыми они сталкивались, и тот согласовывал с ними решения, «которые были договорами с местным населением». Они оформлялись в виде жалованных грамот, чтобы таким образом гарантировать их исполнение. Предпринимавшиеся попытки связать обнародование законодательных текстов Альфонсо Х – «Зерцала», «Королевского фуэро» и даже Партид – с собранием кортесов являются, на мой взгляд, несостоятельной гипотезой.
И еще одно замечание. Определяя, о чем идет речь – собрании кортесов или же курии – пленарной или ординарной, – исследователи придавали слишком большое значение присутствию представителей консехо. Бесспорно, кортесы рождаются, когда в курию созывают electis civibus ex singulis civitatibus, тем не менее, на мой взгляд, для столь раннего этапа исторической эволюции кортесов, как правление Альфонсо Х, присутствие представителей консехо не всегда безоговорочно превращает собрание курии в кортесы.