Волин Юрий Самойлович
История без конца
Юрий Волин
История без конца
Жорж Леонтьев бодро входит в гостиницу св. Марселя, не теряя достоинства, слегка приподымает свой цилиндр и скороговоркой спрашивает:
-- Что, русские дома?
Хозяин не знает. Но гость имеет такой важный вид, что хозяин начинает суетиться. Он нервно нажимает кнопку звонка и кричит, подняв голову вверх:
-- Жан! Эмиль!
Первым появляется Эмиль. В его коридоре, на четвертом этаже, русских, кажется, дома нет. Впрочем, позвольте... 27-ой и 31-ый ушли. Это точно. Они всегда рано встают и уходят. 33-ий вовсе не приходил ночевать, а в 24-м... да, в 24-м еще спят!
Леонтьев благодарит и поднимается по лестнице. Это великолепно, что никого, кроме этих двух дикарей, дома нет. Хорошо также, что они еще спят. Действовать нахрапом всегда вернее.
Он подходит к 24 номеру и стучит в дверь. Долго нет ответа. Наконец, слышен оклик: "кто там?"
-- Откройте! -- отвечает Леонтьев.
Дверь изнутри отпирается. Леонтьев входит, но в комнате никого нет.
-- Где вы? -- спрашивает Леонтьев.
Жилин и Васютков лежат на кровати, широкой на полкомнаты, закрытой пыльным красным балдахином. Леонтьев здоровается. Васютков, протирая глаза, лениво говорит:
-- А, господин Леонтьев! Здравствуйте. Садитесь.
Жилин совсем не отвечает на приветствие Леонтьева. Он растянулся во всю свою длину на кровати, подпер голову руками и о чем-то думает.
-- Зажгите, пожалуйста, машинку, -- обращается Васютков к гостю и садится.
Чайник с водой стоит на машинке. Леонтьев брезгливо выкручивает фитиль и подносит спичку. Он ненавидит кухонную возню и для себя никогда не готовит чаю. Но он джентльмен.
"Надо, однако, приступить к делу", -- решает Леонтьев, поправляя чайник. И, обернувшись к Васюткову, он совершенно равнодушно спрашивает:
-- Вы получили деньги, Васютков?
-- Вчера получил, -- так же равнодушно отвечает Васютков, продолжая сидеть на кровати, обхватив колени руками.
-- Черт возьми! -- говорит с досадой Леонтьев. -- А я все не получаю! Страшно неаккуратны редакции... Уже я телеграфировал!
-- Возьмите у меня! -- лениво говорит Васютков.
У Леонтьева сердце прыгает от радости. Вопрос решен: он будет сегодня на вечере. Но он сохраняет спокойствие.
-- Я вам весьма благодарен. Это меня избавит от неприятностей. Мне нужно шестьдесят франков.
-- Берите. Там, в кармане, -- и Васютков внезапно обращается к Жилину: -- Нет, я на реферат этого Алексеева не пойду. Бог с ним! Опять будет ругать "меньшевиков"!
Леонтьев роется в карманах засаленной куртки. Деньги разбросаны повсюду, среди клочков бумаги, сломанных папирос, грязных носовых платков. То же в брюках и в жилете.
Леонтьев презрительно улыбается. Пятьсот франков в месяц -- на что они нужны этому лохматому нечистоплотному юноше, который не умеет даже считать денег! Только в Сибири произрастают такие фрукты, как эти два дикаря. Впрочем, они славные ребята. Напрасно, однако, он не просил ста франков. Но ведь он, идя сюда, думал только о тридцати! Теперь он может посидеть с ними немного, полюбоваться на них.
Леонтьев поправляет огонь в машинке и заявляет:
-- Чай вскипает, господа! Одевайтесь!
Но его не слушают. Жилин и Васютков сидят рядом на широкой кровати и спорят. Жилин высокий, плотный с чистым красивым, хотя грубоватым лицом, с большими спускающимися на плечи волосами. Он говорит громко, резко, сопровождая свои реплики саркастическим смехом. Васютков худощавый, обросший, с нервным лицом, с синевой под глазами, говорит тихо, каким-то хриплым шепотом, нервно подергиваясь после каждой реплики Жилина, краснея и бледнея от волнения.
Жилин говорит:
-- Твои "меньшевики" люди с размягченными мозгами, вот что! Все твои Плехановы, Мартовы и Троцкие не доросли до настоящего понимания марксизма, вот что!
Васютков взволнованно передвигается на кровати.
-- Ты, Николай Семенович, всегда так! Вместо того, чтобы возражать по существу, нападаешь на личности! Так, Николай Семенович, нельзя! Мы говорим принципиально...
-- Какие там, черта с два, принципы! Идиоты вы, вот что! -- грубо прерывает Жилин и смеется своим раздражающим, саркастическим смешком.
Леонтьеву в глубокой степени безразличны разногласия между "большевиками" и "меньшевиками". Но Жилин не эстетичен со своей грубой самоуверенностью. Леонтьев вспоминает, как его товарищ, умница-декадент Ложкин, назвал Жилина "держимордой от большевизма". Леонтьев думает: на что понадобился этот Жилин Васюткову? Жилин средств не имеет никаких. Он приехал на счет Васюткова и все время живет при нем. Может быть, этот Жилин себе на уме и умеет пользоваться слабостью Васюткова, или же, несмотря на постоянные споры, их соединяет тесная дружба.
Спор продолжается. Леонтьеву скучно. Чтобы переменить разговор, он спрашивает:
-- Что же вы, господа, на лекцию Жореса пойдете?
-- Жилин не пойдет. Да ну его, краснобая! Буржуазный социализм! Политика компромиссов! Нет уж, увольте! Вот Геда он готов послушать. Но Гед так редко выступает.
А Васюткову лень.
-- Придешь -- толкотня, давка... Бог с ними... И смотрят все на тебя, как на зверя какого...
Он, Васютков, вообще не любит французов. Да и язык плохо понимает. Если медленно, тогда еще ничего. Но французские ораторы говорят слишком быстро, мысли никак не уловишь... На русских собраниях лучше.
Васютков еще что-то говорит о России и о Франции, но Леонтьев уже не слушает его.
Леонтьев осматривает комнату.
-- Сколько вы платите? -- внезапно спрашивает он.
Сорок франков, это положительно недорого. Если бы эти дикари не набросали повсюду белье, одежду и книги, здесь было бы уютно.
Леонтьев внезапно решает. Он не станет платить своей хозяйке долг. Выбросить тридцать франков без пользы, он не так глуп! Но она не выдаст вещей... что ж, кроме двух пар белья, у него там ничего нет!
-- Я поселюсь в этом отеле, -- заявляет он неожиданно.
Он привык действовать быстро. Он наскоро прощается. Спускается к хозяину. Ему показывают комнату. Он не торгуется.
-- Комната за мной, -- объявляет он.
Хозяин спрашивает, когда он привезет свои вещи. Но Леонтьев ждет еще свой багаж из России. Притом, у него в Париже тетя, княгиня N. Он почти живет у нее и там держит все необходимое.
У Леонтьева лоснящийся цилиндр и представительная фигура. Он говорит чисто по-французски. Хозяин с удовольствием слушает его и вежливо подтверждает:
-- Bon, monsieur! Oui, monsieur!
* * *
Жорж Леонтьев уже две недели живет в гостинице святого Марселя. Он редко бывает дома. В cafИ он пишет стихи, на бульварах ищет впечатлений и настроений. Домой он приходит часто под утро, но встает рано. Он всегда бодр и свеж и хозяин отеля любуется им.
-- Вот русский, не похожий на русских! -- говорит он соседям, рассказывая им про жильца, который находится в родстве с княгиней и, вероятно, сам князь, но скрывает это.
Иногда Леонтьев заходит в 24 номер.
Впрочем, в последние дни он зачастил туда, иногда два раза в день заглядывает. В 24 номере он застал однажды маленькую подвижную девушку со смеющимся взглядом. Теперь он ходит туда ради Веры Смолич. Она ему положительно нравится. Она пикантна и даже в этой дымной берлоге остается изящной. Леонтьев часто думает о ней.
Что делает Вера Смолич у сибиряков?
Леонтьев не ревнует. О, если бы он захотел! Но он приглядывается к отношениям сибиряков к девушке.
В присутствии Веры Смолич Жилин и Васютков не спорят. С наивной, почти смешной заботливостью они ухаживают за девушкой. К чаепитию стол накрывается скатертью. Стаканы тщательно моются. Появились бисквиты, пирожные, шоколад. Наконец, Васютков побрился.
Леонтьев спрашивает:
-- Кто эта девушка? Ваша сибирячка?
-- Нет. Так, курсистка... -- отвечает Васютков и почему-то смущается.
-- Знакомая, -- подтверждает Жилин.
"Который из двух?" -- спрашивает Леонтьев себя. Но оба одинаково предупредительны к девушке, оба полусмущены, оба настроены как-то празднично, оба нервничают, когда в определенный час Веры нет.
Вера Смолич много смеется. Смех ее звонкий, раскатистый, детски-веселый. Когда она входит в комнату, кажется, что ворвалась толпа ребятишек. Проходя мимо, Вера оправляет портьеру, грязную машинку с закоптелым чайником снимает с комода и ставит куда-то в уголок, книги и тетради перекладывает с места на место, и кажется, что беспорядок в комнате не уменьшился, но стал красивым и уютным. И все время Вера неустанно говорит и смеется.
Вера любит прозвища. Жилина она зовет "медведь", Васюткова "князь Мышкин", а Леонтьева она назвала "Навуходоносор". Почему Навуходносор, а не иначе, она объяснить не хочет или не может, но иначе его не зовет.
Жилин и Васютков рано встают. Даже хозяин отеля замечает перемену и говорит Леонтьеву:
-- Ваши соотечественники из 24 номера начинают жить, как люди...
Леонтьев снисходительно улыбается и роняет:
-- Cherhez la femme!
Хозяин смеется. О, он это давно заметил!.. Прекрасная молодость!.. Куда она ушла?
Жилин и Васютков часто ходят с Верой Смолич по музеям и художественным выставкам. Васютков всегда утверждал, что любит искусство, но за два года своей парижской жизни один только раз был в люксембургском музее -- как-то выбраться не мог. Жилин же находил, что все эти "художества" баловство пресыщенной буржуазии; он, как идеолог пролетариата, как пролетарий в душе, только тогда будет пользоваться благами искусства, когда оно сделается достоянием пролетарских масс.
Но Вера Смолич любит искусство. Она смеется и говорит, что не знает, пролетарка она или буржуйка, но она любит картины, особенно пейзаж. Впрочем, она и скульптуру любит, более всего Родена.
И вот они втроем ходят по галереям. Вначале Жилин ворчит что-то о буржуазии, но потом начинает шумно восхищаться пейзажами и скульптурой Родена. Васютков в музеях больше молчит. Он долго смотрит на каждую картину в отдельности и быстро устает. Дома он много говорит о картинах.