В месопотамской культуре и в традициях Древней Греции очень ценили поэзию. Греция первой из культур развила «критическое» историописание в трудах Геродота и Фукидида, писавших прозой, но традиционный эпос, поэмы Гомера, как и месопотамский Эпос о Гильгамеше, написаны в стихах. «Исторические книги» Еврейской Библии, напротив, практически полностью состоят из прозы, а стихотворных повествований в Библии совершенно нет.
И тем не менее, в Библии тоже очень много поэзии. Порой, как кажется, древние поэмы словно впечатаны в прозаический рассказ. Превосходным примером станет плачевная песнь Давида о смерти царя Саула и царевича Ионафана и битве с филистимлянами на Гелвуйской горе (2 Цар 1:19–27) с ее рефреном: «Как пали сильные!» Говорится (2 Цар 1:18), что у нее даже было свое название — «Песнь Лука».
Краса твоя, о Израиль, поражена на высотах твоих!
Как пали сильные!
Не рассказывайте в Гефе,
не возвещайте на улицах Аскалона,
чтобы не радовались дочери Филистимлян,
чтобы не торжествовали дочери необрезанных.
Горы Гелвуйские!
да [не сойдет] ни роса, ни дождь на вас,
и да не будет на вас полей с плодами,
ибо там повержен щит сильных,
щит Саула, как бы не был он помазан елеем.
Без крови раненых,
без тука сильных
лук Ионафана не возвращался назад,
и меч Саула не возвращался даром.
Саул и Ионафан, любезные и согласные в жизни своей,
не разлучились и в смерти своей;
быстрее орлов,
сильнее львов они были.
Дочери Израильские! плачьте о Сауле,
который одевал вас в багряницу с украшениями
и доставлял на одежды ваши золотые уборы.
Как пали сильные на брани!
Сражен Ионафан на высотах твоих.
Скорблю о тебе, брат мой Ионафан;
ты был очень дорог для меня;
любовь твоя была для меня
превыше любви женской.
Как пали сильные,
погибло оружие бранное!
Предполагается, что эта поэма, наряду с другой, была записана в Книге Праведного (Нав 10:13 и 2 Цар 1:18); читаем мы и о «Книге браней Господних» (Чис 21:14) — но этих книг больше не существует. Есть и другие песни, которым текст не присваивает никаких имен, но многие согласны с тем, что эти песни, вероятно, скрыты в более древних разделах Еврейской Библии. Таковы, скажем, песнь, воспетая Моисеем при переходе через Красное море (Исх 15:1–18) — иногда ее в наши дни называют «Песнью Моря»; Песнь Деворы в пятой главе Книги Судей; и молитва Анны в 1 Цар 2:1–10.
Все, сказанное выше, позволяет предположить, что прозу и поэзию разделяет ясная и четкая граница. Но на самом деле это не так. В традиционной Еврейской Библии очень мало текстов, написанных в стихах, и Исх 15:1–18 — одно из редких исключений. (Печатные экземпляры Еврейской Библии, скажем, та же Biblia Hebraica Stuttgartensia{111}, по которой большая часть людей изучает Ветхий Завет, часто располагают текст стихотворной строкой в книгах пророков, в Псалтири и в исторических книгах, но к такому соглашению пришли уже в наши дни — а в древние времена подобного никто не делал.) Только с XVIII века у нас появились довольно ясные критерии, позволяющие опознать стихи, а кроме того, во многих текстах разграничить поэзию и прозу очень непросто. Как принято считать, четкие и явно выраженные характеристики древнееврейской поэзии установил Роберт Лаут, епископ Лондона (1710–1787), в своей работе «О священной поэзии евреев»{112}.
Лаут совершил свое открытие, увидев, что еврейская поэзия определялась не рифмой и не ритмом, а иным аспектом содержания поэм. Он назвал этот аспект параллелизмом (parallelismus membrorum). В еврейском стихе, как правило, пара последовательных строк либо говорит об одном и том же через синонимы, либо о разном через антонимы. Пример синонимического параллелизма — Пс 90:1.
Живущий под кровом Всевышнего
под сенью Всемогущего покоится.
Жить/покоиться, кров/сень, Всевышний/Всемогущий — это три ясных пары, выражающих одну и ту же мысль, но с вариациями в лексиконе.
Намного более редкий антонимический параллелизм (иногда называемый антитетическим) можно встретить в Притч 21:28.
Параллелизм встречается не во всех текстах, в которых можно распознать стихи, но он необычайно распространен. Как критерий он замечателен еще и тем, что прекрасно сохраняется и при переводе на другие языки, и изначальное впечатление от еврейских стихов если и ослабевает, то не столь заметно. С системами, устроенными по-другому, дело порой обстоит совершенно иначе.
Есть и более сложные виды стихов, в которых использован так называемый «ступенчатый» параллелизм — такова, например, «Песнь Деворы», где слышна злая радость, вызванная смертью Сисары, вражеского воина, от рук Иаили (подробности в Суд 4).
[Левую] руку свою протянула к колу,
а правую свою к молоту работников;
ударила Сисару,
поразила голову его,
разбила и пронзила висок его.
К ногам ее склонился,
пал и лежал,
к ногам ее склонился, пал;
где склонился, там и пал сраженный.
Любой, кто прочтет эти строки, поймет, что это стих — даже если расположить их по образцу прозаического текста. Но во многих случаях присутствие поэзии не столь очевидно, и когда Лаут ввел свой критерий параллелизма, мы сделали огромный шаг вперед в изучении Библии. Это помогло опознать многие пророческие тексты как поэзию: в Библии короля Якова они напечатаны как проза, но, возможно, знание об их поэтической сути нас обогатит. Раздел, известный нам как Второисаия (Ис 40–55), содержит много пассажей с ярко выраженным параллелизмом на всем их протяжении.
А ныне слушай, Иаков, раб Мой,
и Израиль, которого Я избрал.
Так говорит Господь, создавший тебя
и образовавший тебя, помогающий тебе
от утробы матерней:
не бойся, раб Мой, Иаков,
и возлюбленный [Израиль][23], которого Я избрал;
ибо Я изолью воды на жаждущее
и потоки на иссохшее;
излию дух Мой на племя твое
и благословение Мое на потомков твоих.
И будут расти между травою,
как ивы при потоках вод.
Со времен Лаута многие из тех, кто изучал еврейскую поэзию, указывали, что один лишь параллелизм не может стать достаточным критерием для опознания стихов: есть стихотворные строки, в которых он не проявлен.
Я же беден и нищ,
но Господь печется о мне.
Что хвалишься злодейством, сильный?
милость Божия всегда со мною[24].
В таких случаях иногда используют термин «синтетический параллелизм». Но это скорее шаг отчаяния, призванный спасти принцип, согласно которому параллелизм в стихах проявляется всегда, даже если об этом ничто не свидетельствует. На самом деле есть еще один критерий, позволяющий распознать стихи, – согласно ему, стих наличествует там, где можно разделить текст на краткие строки, как в примерах, приведенных выше. Для этих строк характерен определенный ритмический рисунок, как правило, с тремя сильными акцентами: Живу́щий под кро́вом Всевышнего под се́нью Всемогу́щего поко́ится (правда, такой рисунок сохраняется не всегда и не во всех языках). Рискованно говорить о стихотворном метре в еврейской поэзии сверх того, что уже сказано, и все же для нее, как кажется, характерен некий особый паттерн ударений. В большинстве случаев строк всего две, в каждой из них по три ударения, а там, где такую модель варьируют, это делается с определенной целью. Например, в Книге Плача мы встречаем много двустиший в плачевных песнях (на иврите «кинот»), где вслед за строкой с тремя ударениями следует другая, в которой ударений уже не три, а два, из-за чего стих словно «прихрамывает»{113}. В приведенном ниже фрагменте акценты, сделанные в еврейском стихе, совмещены со строками на русском, насколько это возможно:
Я человек, испытавший горе
от жезла гнева Его.
Он повел меня и ввел
во тьму, а не во свет.
Так, Он обратился на меня
и весь день обращает руку Свою.
То, что нам удалось открыть древнееврейскую поэзию, влечет за собой важные последствия. Она не только ценна сама по себе, но и дает нам возможность различить паузы между стихами и прозой и тем может внести свой вклад в теорию о том, как сочинялись библейские книги. Скажем, Книгу пророка Иеремии изучают иначе с тех пор, как мы увидели, что некоторые пассажи написаны в стихах, а некоторые — в прозе: благодаря этому появилась гипотеза о том, что два вида текстов, вероятно, исходят из разных источников. Может быть, Иеремия был поэтом, а более поздние редакторы добавили широкие разделы в прозе (и часто «второзаконнической» прозе — см. главу 2){114}.
Псалтирь{115}
В число главных собраний стихов в Еврейской Библии входят Книга Иова и Книга Притчей. Мы уже рассмотрели их как «учительные книги». Но Псалтирь — это классический пример еврейской поэзии. Библейские псалмы не образуют отдельный жанр, как «учительные книги», повествования и пророчества, но представляют собой разнообразный свод самых различных стихотворений. В большинстве своем это молитвы, обращенные к Богу, либо личные, либо возносимые в группе (а порой и те и другие), и часто их относят к «плачевным песням», хотя иногда термин «прошения» мог бы подойти лучше.
Господи! услышь молитву мою,
и вопль мой да придет к Тебе.
Не скрывай лица Твоего от меня;
в день скорби моей
приклони ко мне ухо Твое;
в день, [когда] воззову [к Тебе],
скоро услышь меня.
Для чего, Боже, отринул нас навсегда?
Возгорелся гнев Твой на овец пажити Твоей?
Вспомни сонм Твой, который Ты стяжал издревле,
искупил в жезл достояния Твоего[25].
Из этих примеров видно: молитву или псалом можно возносить и от имени отдельного человека, и от имени всего сонма Израильского. Следовательно, у нас есть право говорить о «личных» и «общих» молитвах. Но все сложнее: порой псалмы меняют фокус и переходят на другой. Псалом 101 — хороший пример. Первые двенадцать его стихов выглядят как личная молитва: человек обращается к Богу, прося помочь в некоей серьезной болезни, приносящей страдания. А потом мы читаем:
Ты восстанешь, умилосердишься над Сионом,
ибо время помиловать его, —
ибо пришло время;
ибо рабы Твои возлюбили и камни его,
и о прахе его жалеют.
Такое впечатление, что личная плачевная песнь преобразилась в общее стенание о разрушении Иерусалима. Эта тема продолжается в дальше, на всем протяжении псалма, но личная скорбь все равно прорывается снова:
Изнурил Он на пути силы мои,
сократил дни мои.
Я сказал: Боже мой! не восхити меня
в половине дней моих.
Твои лета
в роды родов.
И тем не менее в конце мы возвращаемся к общему упоминанию:
Сыны рабов Твоих будут жить,
и семя их утвердится пред лицем Твоим.
Можно объяснить это тем, что два псалма просто сплели воедино — но вот именно здесь это не выглядит вероятным. Псалом внушает ясное впечатление единства и связности. Возможно и то, что личная плачевная песнь обрела общий характер — а может, напротив, общее стенание стало глубоко личным, – благодаря тому, что добавили дополнительный текст. Но опять же: чувство единства выставляет это предположение в непривлекательном свете, хотя, конечно, есть псалмы, для которых оно могло бы показаться вполне разумным — скажем, псалом 129.
Из глубины взываю к Тебе, Господи.
Господи! услышь голос мой.
Да будут уши Твои внимательны
к голосу молений моих.
Если Ты, Господи, будешь замечать беззакония, —
Господи! кто устоит?
Надеюсь на Господа, надеется душа моя;
на слово Его уповаю.
Душа моя ожидает Господа
более, нежели стражи — утра,
более, нежели стражи — утра.
Да уповает Израиль на Господа,
ибо у Господа милость
и многое у Него избавление,
и Он избавит Израиля
от всех беззаконий его.
Кажется, здесь личная молитва о прощении была усилена двумя стихами, обращенными к народу. Тот же паттерн виден в псалмах 124 и 127: благословления провозглашаются на праведных и их семьи, но завершаются псалмы так: «Мир на Израиля!» (Пс 124:5, 127:6).
Возможно, в псалме 101 — как и в других сложных псалмах — нужды человека отождествляются с нуждами народа, и текст сознательно плавно переводится от личных тревог к всеобщим и обратно. Тот, от чьего лица звучит обращение к Богу в псалме 101, отождествляет свою беду с горем своего народа, и наоборот, и не видит никакой неуместности в том, чтобы упомянуть сперва себя, а потом и всех. Возможно, кто-то захочет предположить, что такова черта древнего менталитета, но лично мне кажется, что мы не так далеко ушли: в наши дни человек может отождествлять себя с корпорацией, нацией, политической партией, церковью или спортивным клубом. Границы между «я» и «мы» могут быть очень подвижными.
Как применялись псалмы?
Фокус псалмов перемещается, словно маятник, то к личному, то к общему, и стоит нам только спросить: а как применялись псалмы в Древнем Израиле? — и колебания становятся еще сложнее, чем те, о которых мы только что говорили. В Еврейской Библии не так много свидетельств того, как именно использовалось собрание псалмов, хотя в Книгах Паралипоменон есть упоминание о том, что они их пели в Храме во время богослужения. Это подтверждение такого обычая во Втором Храме, возведенном после освобождения евреев из Вавилонского плена — а не в Первом, который построил царь Соломон, хотя летописец притязает на то, что он говорит именно о Храме Соломона (см.: 1 Пар 16, 2 Пар 5). Даже если в Храме и пелись плачевные песни, вероятно, их не пели в собрании: нам не следует воображать себе ни конгрегационное пение, ни даже большой хор. Личные плачевные песни, скорее всего, и пелись в одиночку — и пели их не обязательно сами страждущие, а скорее всего, наемные плакальщицы. Иеремия упоминает «плакальщиц, искусниц в этом деле», которые могли пропеть погребальную песнь над усопшим — см. Иер 9:17–22, где те поют: «Смерть входит в наши окна, вторгается в чертоги наши». Но это же может оказаться справедливым и для общих стенаний, когда один человек поет плачевную песнь от лица всего народа. Как только мы рассмотрим эту возможность, граница между общими и личными плачевными песнями станет еще более зыбкой.
Но были ли псалмы написаны именно для богослужений? Этого мы не знаем. В современном мире лирические поэмы, созданные для личного прочтения, порой используются именно так. Например, Джордж Херберт (1593–1633) создал немало стихотворений, которые часто поются как гимны в англиканских Церквях епископальной традиции. Равно так же можно размышлять над песнями, написанными для общего исполнения, и делать их частью личной молитвы — так поступают со многими гимнами Лютера. Если у нас только текст и не указано, где именно его применяли, в каком контексте он звучал и с какой целью составлялся, мы ничего не можем сказать об этом — и, в любом случае, у многих псалмов со временем могла поменяться роль.
До этих пор мы говорили о «плачевных песнях», но в Псалтири много и других псалмов, и хвалебных, и благодарственных, – и о них тоже можно спросить: а как их читали — как выражение личных или общих чувств? Некоторые выглядят так, словно их предназначали для общего, публичного контекста.
Воскликните Господу, вся земля!
Служи́те Господу с веселием;
идите пред лице Его с восклицанием!
Познайте, что Господь есть Бог,
что Он сотворил нас, и мы — Его,
Его народ и овцы паствы Его.
Входите во врата Его со славословием,
во дворы Его — с хвалою.
Славьте Его, благословляйте имя Его,
ибо благ Господь:
милость Его вовек,
и истина Его в род и род.
Радуйтесь, праведные, о Господе:
правым прилично славословить.
Славьте Господа на гуслях,
пойте Ему на десятиструнной псалтири;
пойте Ему новую песнь;
пойте Ему стройно, с восклицанием.
К таким псалмам мог обратиться и одиночка, но только воспринимаемый как «один из народа Израильского». Но есть и личные благодарения, например, псалмы 33 и 39.
Благословлю Господа во всякое время;
хвала Ему непрестанно в устах моих.
Господом будет хвалиться душа моя;
услышат кроткие и возвеселятся…
Я взыскал Господа, и Он услышал меня,
и от всех опасностей моих избавил меня…
Сей нищий воззвал, – и Господь услышал
и спас его от всех бед его.
Твердо уповал я на Господа,
и Он приклонился ко мне и услышал вопль мой;
извлек меня из страшного рва,
из тинистого болота,
и поставил на камне ноги мои
и утвердил стопы мои;
и вложил в уста мои новую песнь —
хвалу Богу нашему.
Здесь мы, опять же, можем вообразить, как группа поет или читает псалом, в котором идет обращение от лица лишь одного псалмопевца: личность тут можно понимать как представителя группы. А с другой стороны, одиночка, обратившийся к общим благодарениям в личной молитве, как делали и продолжают делать многие иудеи и христиане.
Ряд библейских псалмов не обращается к Богу ни с плачем, ни с молитвой: в них содержится учение. В пример можно привести псалмы 1, 36, 48, 72, 111. Вот, например, псалом 36:
Не ревнуй злодеям,
не завидуй делающим беззаконие,
ибо они, как трава, скоро будут подкошены
и, как зеленеющий злак, увянут.
Уповай на Господа и делай добро;
живи на земле и храни истину.
Утешайся Господом,
и Он исполнит желания сердца твоего.
Здесь речь ведет не певец, а умудренный опытом человек, и сложно представить, чтобы такие псалмы пели в большом собрании. Если они появились к Книге Притчей, никому бы и не пришло в голову переносить их в Псалтирь. Их пели и поют на христианском богослужении (на иудейской литургии это происходит не так часто), но на подобном фоне они выглядят несколько странно. Еще более странен псалом 118. Он, как и некоторые другие псалмы, написан акростихом, но сложным: в каждом из его двадцати двух разделов каждый из восьми стихов начинается с соответствующей буквы алфавита. Таким образом, в нем есть раздел «алеф», раздел «бет» — и так далее вплоть до раздела «тав», обозначаемого последней буквой еврейского алфавита. Сложно представить, будто он предназначался не для чтения, а для какой-либо иной цели. Это пространное размышление о прелести созерцания Торы, и в каждой строке стоит синоним, обозначающий Тору — законы, суды, постановления… Если взглянуть на природу псалма, то в нем молитва — или плачевная песнь — соединяется с хвалой. Вот показательный отрывок:
Удел мой, Господи, сказал я,
соблюдать слова Твои.
Молился я Тебе всем сердцем:
помилуй меня по слову Твоему.
Размышлял о путях моих
и обращал стопы мои к откровениям Твоим.
Спешил и не медлил
соблюдать заповеди Твои.
Сети нечестивых окружили меня,
но я не забывал закона Твоего.
В полночь вставал славословить Тебя
за праведные суды Твои.
Общник я всем боящимся Тебя
и хранящим повеления Твои.
Милости Твоей, Господи, полна земля;
научи меня уставам Твоим.
Некоторых этот псалом утомляет. Безусловно, 176 его стихов кажутся бесконечными. Но я соглашусь с тем, что сказал о нем Клайв Стейплз Льюис: это прекрасное творение, еврейский эквивалент идеального сонета{116}. В христианской традиции он долгое время читается вслух на «Малых часах» — молитвенных службах между утренним и вечерним богослужением; такому порядку в большей мере следуют в религиозных общинах, нежели в миру — и в таком контексте псалом помогает утвердить приверженность общины законам Господним во всех аспектах жизни.
Литургическое толкование псалмов
Говоря выше о псалмах, мы рассматривали их в свете распространенного представления — как произведения, предназначенные для общего богослужения в одном из двух Храмов Древнего Израиля (или в том, который возвел Соломон, или во Втором Храме, построенном после освобождения из Вавилонского плена) — или же, в сущности, в местных святилищах, о которых уже многие знали к I столетию до нашей эры. Мы сейчас называем их синагогами — домами для молитвы и учебы. Когда появились синагоги, доподлинно неизвестно, но к I веку до нашей эры они несомненно существовали в Палестине и среди диаспоры, и именно в них передавались и изучались будущие библейские тексты. Разумно предположить, что часть псалмов все же использовалась на общих богослужениях, но мы мало о чем можем уверенно судить. В какой бы обстановке ни применялись псалмы до появления синагог, мы о ней способны только догадываться. И нам неизвестно, кто и когда написал псалмы. Некоторые явно предполагают эпоху, предшествующую Вавилонскому пленению — например псалом 136: «При реках Вавилона, там сидели мы и плакали, когда вспоминали о Сионе» (Пс 136:1). Другие, тот же псалом 71, подразумевают, что на престоле все еще пребывает царь. Но большая часть могла возникнуть в самые разные периоды истории Израиля, и, возможно, их создали писцы, храмовые певцы или другие поэты, чья роль в обществе нам неизвестна.
Впрочем, в XX веке появилась школа толкования псалмов — главным образом в Скандинавии, но также и в Великобритании, – и, согласно ее притязаниям, мы могли яснее разобраться в том, как и когда использовались псалмы. Сама школа возникла благодаря трудам Германа Гункеля, немецкого библеиста, исследователя Ветхого Завета (1862–1932){117}. Гункель одним из первых начал изучать псалмы, проявляя интерес именно к тому, как их могли использовать в Древнем Израиле. Он воспринимал их как религиозную лирику, а не как тексты, предназначенные для общих молитв или песнопений — но при этом, что принципиально важно, он утверждал, что псалмы создавались по образцу текстов, используемых на общих собраниях прежде, в древние времена. Он выделил различные виды псалмов и распределил их в систему: на нее я и ориентировался, когда говорил, скажем, о личных и общих плачевных песнях. Его ученик, норвежский библеист Зигмунд Мовинкель (1884–1965){118}, счел, что позиция Гункеля была слишком нерешительной: почему бы не предположить, что для общих собраний использовались те самые псалмы, которые у нас есть? Как мы видели, это предположение вполне разумно. И Мовинкель решил разработать метод изучения, который мог бы помочь нам лучше понять, какую роль играли псалмы на общих собраниях. И лишь недавно его подход уступил место иным вопросам о Псалтири.
Позиция Мовинкеля представляет собой слияние двух подходов. Первый — сравнительное изучение богослужений в иных культурах Древнего Ближнего Востока, и в особенности в месопотамских цивилизациях Ассирии и Вавилонии. Клинописные таблички довольно много сообщают нам о религиозных ритуалах этих культур — и, в частности, то, что в обеих проводили торжественный новогодний праздник, на котором читали эпос о сотворении мира, а царь проходил ритуал смирения, прежде чем его снова возводили на трон для царствования в грядущем году. Мовинкель предположил, что у этого фестиваля — его называли акиту — определенно были параллели в Древнем Израиле, и выдвинул гипотезу о том, что в Иерусалиме до эпохи Вавилонского плена проводилось новогоднее торжество с похожими чертами. Ряд псалмов мог бы хорошо подойти к такому фестивалю — скажем, те, где говорится о царственном правлении Яхве над народами и над миром, например псалом 92 и псалмы 95–98, а возможно, подошли бы и те, что провозглашали о сотворении мира, как псалом 103.
Другим ключом к воссозданию древнееврейской литургии, согласно Мовинкелю, была новаторская работа Гункеля, проведенная в рамках направления, которое сейчас называют критикой форм. Этот метод (важный и в изучении Евангелий, как мы увидим в главе 8) состоит вот в чем: нужно определить жанр текста, который выражает устную традицию, лежащую в его основе, и построить теорию о том, как могли использоваться такие тексты в том или ином социальном окружении (немцы применяли термин Sitz im Leben, «жизненное местопребывание»). Скажем, ряд преданий из Книги Бытия можно воспринять как ответы на вопрос ребенка: «А почему тут этот соляной столб?» — «Это жена Лотова, которая оглянулась, когда погибали Содом и Гоморра». В рамках критики форм такие истории попадают в категорию этиологий, объясняющих первопричины. Первая глава Книги Бытия — этиология мира, разъясняющая все на свете. Остальные библейские этиологии намного «легковеснее»: они раскрывают смысл названий мест (например, в Быт 32:30 место, где Иаков встретил Бога лицом к лицу, названо Пенуэл — «лик Божий»), естественных явлений (того же соляного столба в Быт 19:26) и обычаев (скажем, запрет на пищу, упоминаемый в Быт 32:32, объясняется тем, что Иаков повредил бедро, борясь с Господом или с Его ангелом, и потому израильтяне не едят особую часть бедра животных). Можно распределить по категориям и тексты, подобные псалмам — согласно той вероятной обстановке, в которой они могли приносить практическую пользу. Как мы уже видели, псалмы можно разделить на личные плачевные песни, общие плачевные песни, благодарственные песни… Но мы можем размышлять и над тем, какую именно роль они играли в израильском храмовом богослужении.
К примеру, при внимательном прочтении мы увидим, что в некоторых псалмах сетование или просьба сочетаются с благодарением — как в этом тексте о победе в грядущей войне:
Да услышит тебя Господь в день печали,
да защитит тебя имя Бога Иаковлева.
Да пошлет тебе помощь из Святилища
и с Сиона да подкрепит тебя.
Да воспомянет все жертвоприношения твои
и всесожжение твое да соделает тучным.
Да даст тебе [Господь] по сердцу твоему
и все намерения твои да исполнит.
Мы возрадуемся о спасении твоем
и во имя Бога нашего поднимем знамя.
Да исполнит Господь все прошения твои.
Ныне познал я, что Господь спасает помазанника Своего,
отвечает ему со святых небес Своих
могуществом спасающей десницы Своей.
Психологически текст воспринимается как лирика, и это странно: как соотнести завершающее уверение в победе — и первые строки, где звучит молитва о ее даровании? Впрочем, если истолковать псалом литургически, тогда, возможно, окажется, что перед нами два псалма, а между ними могло быть прорицание или благословление от священника или некоего пророка, уверявшее верующего (или верующих) в успешном исходе. В одном псалме, как кажется, такое прорицание даже сохранилось — как и отклик на него (псалом 60), но есть и множество других псалмов, в которых переход от прошения к благодарности мог появиться по причине некоего вмешательства в богослужение между двумя частями псалма (таковы, например, псалмы 6, 7, 9, 11, 12, 21, 27, 30, 53, 58, 68, 70). Вот псалом 27:
К тебе, Господи, взываю:
твердыня моя! не будь безмолвен для меня…
Услышь голос молений моих,
когда я взываю к Тебе,
когда поднимаю руки мои
к святому храму Твоему.
Не погуби меня с нечестивыми
и с делающими неправду,
которые с ближними своими говорят о мире,
а в сердце у них зло…
Благословен Господь,
ибо Он услышал голос молений моих.
Господь — крепость моя и щит мой;
на Него уповало сердце мое,
и Он помог мне, и возрадовалось сердце мое;
и я прославлю Его песнью моею.
В конце, неведомо откуда, вдруг появляется несомненная уверенность в том, что Бог действительно поможет. Да, может быть, это психологический сдвиг, но кажется, то, что его вызвало, случилось прямо посреди декламации псалма.
Стоит уловить суть подобного истолкования, и многие псалмы раскроют нам самые подробные детали литургии. Возьмем, например, псалом 117, в котором точка зрения — а, возможно, и тот, от чьего лица совершается обращение — меняется не раз. Такое чувство, что он предназначен для шествия к Храму: в стихе 19 процессия подходит к воротам, и собравшиеся возносят молитву:
Отворите мне врата правды;
войду в них, прославлю Господа.
И ответ дан в стихе 20:
Вот врата Господа;
праведные войдут в них.
Примерно так же в стихе 26 благословляются собравшиеся:
Благословен грядущий во имя Господне!
Благословляем вас из дома Господня.
Конечно, никакие подобные выкладки не основаны на веских доказательствах, но в их свете хотя бы немного ясны частые перемены в тоне псалмов и в том, кто их произносит.
Если мы применим критику форм в сочетании со сравнительным изучением того, как проходили богослужения на Древнем Ближнем Востоке, то можем зайти и дальше. Псалом 88 говорит об унижении царя Иудеи — и оно явно противоречит обещаниям, которые дал тому Яхве (см. стихи 39–46). По традиции это толкуют как размышления о горестных переживаниях в плену Вавилонском, а упомянутым царем считают Иехонию или Седекию: обоих увели в плен в VI веке до нашей эры, когда Иерусалим пал под натиском вавилонян. Метод Мовинкеля позволяет нам предположить совершенно иное: что, если речь здесь идет не об определенном царе, а о каждом правителе Иудеи, которому приходилось ежегодно проходить ритуал унижения на новогоднем празднестве, как в Месопотамии на фестивале акиту? Тогда псалом становится не откликом на конкретное историческое событие, а текстом, который можно использовать снова и снова, каждый год обращаясь с такими словами к царю. Стоит нам увидеть такую возможность, и многое становится на места: в псалме не упоминаются никакие четко названные враги, ничто в нем не позволяет найти опору для датировки текста, а царя не то что не называют по имени — его даже не опознать!
Мовинкель и его последователи в деталях воссоздали богослужение в Храме Соломона, основанное на «двойном подходе» — сравнительном методе и критике форм, – и все их реконструкции привлекательны и убедительны. Впрочем, ни одну из них нельзя продемонстрировать: они основаны на аргументах из разряда «А что, если?» и «Несомненно!» Сила подхода, предпочитаемого школой Мовинкеля, не столько в определенных реконструкциях, неизбежно умозрительных, сколько в постижении двух истин. Одна состоит в том, что Израиль существовал в мире официальных культовых празднеств, и израильтяне, должно быть, знали о них — а значит, вполне вероятно, что они их имитировали; другая — в том, что литургические тексты, те же псалмы, вполне могут иметь отношение к конкретному контексту богослужения и способны дать нам намеки на то, как воссоздать эти контексты. Стоит прочесть работы Мовинкеля, и Псалтирь уже никогда не будет прежней.
Порядок псалмов
Все академические веяния проходят. Вот и теориям Мовинкеля не суждено было господствовать всегда. Литургического толкования псалмов никто широко не отвергал, и в школе Мовинкеля до сих пор остаются библеисты, по-прежнему заинтересованные в воссоздании образа Израиля в эпоху, предшествующую Вавилонскому плену, – а мы благодаря им обретаем ценные сведения о самой сути израильского богослужения, которых по-иному бы не получили никак. Но интересы библеистов, изучавших Ветхий Завет, сменились, фокус исследований, в общем и целом, сместился к периоду, наступившему вслед за Вавилонским пленением — иными словами, к эпохе Второго Храма, – и внимание уже стали привлекать не отдельные псалмы и их Sitz im Leben, а сама Псалтирь — как завершенный свод{119}.
Завершенная Книга псалмов, или Псалтирь, явилась на свет вряд ли прежде 300 года до нашей эры: в ней есть отдельные псалмы, возникшие, вероятно, не раньше последних лет персидского владычества (которое закончилось, когда держава Ахеменидов пала под ударами армий Александра Македонского в 330-х годах до нашей эры). Это справедливо и для псалма 118, восхваляющего Тору — выше мы о нем уже говорили, и для других — например для таких, как псалом 48, где заметны точки соприкосновения с Книгой Екклесиаста, или псалом 1, опять же посвященный Торе и, как кажется, созданный именно как вступление к Псалтири. Все предполагает, что развитие Книги псалмов было невероятно сложным. В своем нынешнем облике она, подобно Пятикнижию, или, иными словами, Торе, делится на пять «книг» (псалмы 1–40; 41–71; 72–88; 89–105; 106–150). Но эти разделения не соответствуют временным промежуткам или смысловым переменам — например, псалом 106 стоит в начале новой книги, и тем не менее он очень похож на псалмы 104 и 105 своим началом: «Славьте Господа…»
Потом, есть и меньшие пары псалмов — к таким относятся, скажем, псалмы 104 и 105, два «исторических» псалма; псалмы 102 и 103, с одинаковым началом: «Благослови, душа моя, Господа…»; и псалмы 20 и 21, посвященные царской победе. Надписания к псалмам, которые, скорее всего, появились позже самих текстов, показывают, что еще ранее должны были существовать и малые собрания, те же «Псалмы Давида» (3–40, 50–69, 107–109, 137–143, за несколькими исключениями), «Псалмы сынов Кореевых» (41–48, 84, 86–87) и «Псалмы Асафа» (72–82), частично соответствующие делению книги. Должно быть, эти своды пришли в беспорядок, когда Псалтирь собирали в ее нынешней форме и добавляли в нее множество псалмов, лишенных всякого надписания — особенно это касается тех, которые попали в Книгу 5[26].
Если коротко, то Псалтирь — это полный хаос. И скажем больше: у нас есть свидетельства того, что в древности их порядок был иным. В «Свитке Псалмов» из Кумранской пещеры № 11 книга 5 сильно отличается от масоретской традиции, и псалмы в ней располагаются так: 100, 101, 102, 108, 104, 145, 120–131, 118, 134, 135, 117, 144, 138, 137, 92, 140, 132, 143, 141, 142, 149, 150, 139, 133. Порой предполагали, что это лишь литургическое перераспределение и что Кумранская община знала о том порядке псалмов, какой известен нам, а иной вариант избрала потому, что именно так их в ней пели или читали — примерно так современная община иудеев или христиан может сделать себе молитвенник, где псалмы будут располагаться в том порядке, в каком звучат на богослужении, ничем не намекая на то, что библейский порядок «неправилен». Но библеисты в большинстве своем полагают, что порядок псалмов в свитках Кумранской общины — это и в самом деле иное распределение и что оно не обязательно отвергало порядок, принятый в масоретской традиции — если этот порядок в то время уже существовал, – но все же показывало, что в эпоху, когда создавались свитки Мертвого моря, иными словами, в период, охватывающий два последних столетия до нашей эры, этот порядок был все еще очень изменчивым. (Не зафиксировано даже окончательное число псалмов: в греческой версии Библии содержится 151 псалом, а в сирийской еще добавлены псалмы 152–155).
В свете того, что возрос интерес к завершенным книгам пророков — и удалось найти последовательность там, где библеисты прежних лет видели лишь несвязанные антологические произведения, порядок, принятый в масоретской традиции, стал полноправным объектом исследований. Желание отыскать единственный истинно верный порядок псалмов в Псалтири, по крайней мере сейчас, настолько велико, что поутихли даже попытки воссоздать древнюю литургию, идущие полным ходом со времен Мовинкеля. Если говорить все как есть о нынешнем интересе к «окончательной форме текста», то у него могут быть два мотива. Первый — тревога, связанная с литературным аспектом: Псалтирь — текст древний и почитаемый, и вполне вероятно, что он сводился воедино на основе неких логичных принципов, нужно только суметь понять, какими именно они были. Второй мотив — богословский: иудейские и христианские общины получили текст с псалмами, расположенными согласно масоретской традиции, и следует предположить, что религиозное послание скрыто не только в тексте каждого из псалмов, читаемых поочередно или в отрыве от других, а в полном собрании окончательной Псалтири.
Конечно, нельзя сказать, что поиски глубинного смысла в Псалтири, рассмотренной как единое целое, завершились полным успехом, но кое-что поразительное найти удалось. Псалмы 1 и 2 (не имеющие надписаний), как кажется, представляют собой пролог к Псалтири, и еще они прекрасно гармонируют: согласно древним свидетельствам, некоторые расценивали их как один псалом. Иустин Мученик (100–165), раннехристианский литератор, цитирует их как один неразрывный текст в своей Первой апологии, в главе 40. В Книге Деяний 13:33 апостол Павел, цитируя строку из псалма 2, говорит, что она находилась «во втором псалме» — и так в большинстве манускриптов — но есть и другая традиция, в которой в упомянутом стихе Книги Деяний стоят слова «в первом псалме»: возможно, это намек на то, что некогда эти два псалма воспринимались как один{120}. В них заключены две темы, которые будут непрестанно повторяться на протяжении всей Псалтири: Тора и царь. Потом начинается Книга 1 — с утреннего гимна (псалом 3), за ним следуют вечерний гимн (псалом 4) и еще один утренний гимн (псалом 5), хотя, как кажется, чередование после этого перестает соблюдаться. Любой, кто прочтет три завершающих псалма Псалтири — псалмы 147–150, – увидит, что они нарастают, словно крещендо, и переходят в призыв восхвалять Бога, звучащий в каждом стихе последнего псалма. Есть и не столь ясно заметные черты сознательного упорядочивания: например, псалмы 110 и 111 говорят соответственно о Боге и о праведнике в поразительно схожих словах, и это дает предположить, что их расположили в паре вовсе не случайно. Впрочем, в Псалтири почти нет свидетельств масштабного формирования структуры, такой, которая позволила бы читать всю книгу хоть с каким-либо чувством общего смысла. Примерно как и Книга Притчей Соломоновых, Псалтирь — это, по сути своей, антология. В антологиях может проявляться некое внутреннее упорядочивание, могут даже присутствовать тематические связки, но искать в них неразрывного смысла не стоит — это будет неправильно. И, вероятно, Псалтирь, как и многие антологии, восходит к разным эпохам и выражает различные богословские точки зрения, а потому собрать их в подобие единого, логичного целого просто невозможно.
В этом Псалтирь, если говорить в общем, представляет собой ветхозаветный микрокосм. И лишь если мы твердо решим отыскать в ней порядок и единство, мы сумеем преодолеть то впечатление неразберихи, которое она производит на большинство читателей. Псалмы, как и весь Ветхий Завет в целом, могут поделиться с нами множеством богословских идей, как уже поделились правилами древнееврейской поэзии: они говорят о царствовании Бога, о праведных и злых и о творческом и искупительном Провидении Божьем. Но они не рассказывают целостную и связную историю. Этого не делает и сам Ветхий Завет, если взглянуть на него в целом: он полон недосказанности и неожиданных поворотов. И это, кстати, одна из причин, по которой его так сложно считать единым Священным Писанием.
Темы псалмов
Псалмы связаны с широким спектром религиозных вопросов, поднимаемых во всем Ветхом Завете.
Сотворение мира. Многие полагают, что о сотворении мира в Библии главным образом повествует Книга Бытия. Но отсылки к нему есть и в других местах, скажем, в Книге Иова (Иов 38), просто их очень легко упустить из вида. В Псалтири тоже есть ряд пассажей, где говорится о том, как представляли сотворение мира в Древнем Израиле, и с рассказом, приведенным в Книге Бытия, некоторые из них явно не согласуются. В псалме 103 подробнейшим образом отражены размышления о том, как Бог сотворил землю и как Он дал Своим творениям — животным и людям — все необходимое для жизни и процветания.
Ты произращаешь траву для скота,
и зелень на пользу человека,
чтобы произвести из земли пищу,
и вино, которое веселит сердце человека,
и елей, от которого блистает лице его,
и хлеб, который укрепляет сердце человека.
В псалме перечисляется длинный ряд созданий, сотворенных Богом — птицы, скот, аисты, дикие серны, скалистые даманы[27], львы — хотя ничего не говорится о том, когда и как Бог всех их создал.
Но есть и другая традиция, рассказывающая о сотворении мира, и в Книге Бытия она отсутствует. Она время от времени проявляется в Псалтири, возводя происхождение мира к древней битве богов. Мы находим ее и в вавилонском космогоническом эпосе, названном, по своим первым словам, Энума элиш («Когда наверху…»). Этот текст восходит к началу второго тысячелетия до нашей эры. В нем материальный мир творит верховный бог Мардук, и творит он его из тела побежденной богини по имени Тиамат, олицетворяющей воды хаоса, которые существовали еще до сотворения упорядоченного мира. Возможно, отзвук этого появляется в первой главе Книги Бытия, в образе вод, над которыми парит Дух Божий (Быт 1:2): на иврите эти воды названы «техом», «бездна» (tehom —), и это слово может относиться к Тиамат, но здесь нет никакой божественной битвы: Бог властвует над всем, и для этого Ему не требуется прилагать никаких усилий. Впрочем, в Псалтири миф по-прежнему жив:
Ты владычествуешь над яростью моря:
когда воздымаются волны его, Ты укрощаешь их.
Ты низложил Раава, как пораженного;
крепкою мышцею Твоею рассеял врагов Твоих.
Твои небеса и Твоя земля;
вселенную и что наполняет ее, Ты основал.
Ты расторг силою Твоею море,
Ты сокрушил головы змиев в воде;
Ты сокрушил голову левиафана…
Твой день и Твоя ночь:
Ты уготовал светила и солнце;
Ты установил все пределы земли.
Раав и Левиафан — чудовища, как и Тиамат, хотя и наделены мужскими именами. Левиафан упоминается в текстах, написанных на угаритском языке, родственном ивриту, и найденных в Сирии, а Раав за пределами Еврейской Библии неизвестен (и не стоит путать его с другой Раав, блудницей, которую мы встречаем во второй главе Книги Иисуса Навина).
Не стоит и говорить, что битва с богом-драконом как основа сотворения мира — это намного менее монотеистический рассказ о том, как появилось все на свете, чем тот, что приводится в Книге Бытия, – ведь он подразумевает, что Богу пришлось побеждать враждебные силы, чтобы придать вселенной форму и облик.
Бог и Израиль. Во многих псалмах отражены мысли об особых отношениях Бога и Израиля. В них вспоминаются заветы, заключенные с Богом через Авраама и Моисея, и прославляется статус Израиля как народа Божьего. Псалом 73, процитированный выше, завершается молением к Богу с просьбой вспомнить завет Свой, а враги Израиля приравниваются к враждебным силам, над которыми Он одержал победу при сотворении мира.
Призри на завет Твой;
ибо наполнились все мрачные места земли
жилищами насилия.
Да не возвратится угнетенный посрамленным;
нищий и убогий да восхвалят имя Твое…
Не забудь крика врагов Твоих;
шум восстающих против Тебя непрестанно поднимается.
В псалме 136 перечисляются все великие деяния, которые совершил Бог ради Израиля: Он поразил всех первенцев в земле Египетской; Он устроил Исход; Он разделил воды Красного моря; Он ниспроверг фараона и армию его; Он покорил царей в земле Ханаанской, таких как Сигон и Ог; и Он вселил народ Израильский в Землю Обетованную. А в псалме 113 мы слышим, как Бог благословит Израиль и его части, тот же дом Ааронов (Пс 113:20–21).
Сквозь всю Псалтирь красной нитью проходит принятое как аксиома предположение о том, что Израиль — это народ Божий, а враги Израиля — враги Божьи.
О, если бы Ты, Боже, поразил нечестивого!
Удалитесь от меня, кровожадные!..
Мне ли не возненавидеть ненавидящих Тебя, Господи,
и не возгнушаться восстающими на Тебя?
Полною ненавистью ненавижу их:
враги они мне.
Тот, от чьего лица ведется речь в псалме, приравнивает своих врагов к врагам Божьим — и в этом состоит одна из главных проблем, с которыми сталкиваются в наше время иудеи и христиане, обращаясь к Псалтири. В ее основе лежит идея о том, что есть особые люди, которых Бог поддерживает и оберегает, но есть и недостаток: в ее свете может показаться, что Бог безразличен или даже враждебен к другим народам. В обеих религиях возникали направления, делавшие акцент на теме враждебности Бога к чужим — но появлялись и другие, в которых уникальность Израиля (или христианской общины) рассматривалась как средство, позволяющее донести знание о Боге и блага этого знания до всего человечества. И даже несмотря на порой мстительный тон эта тема присутствует даже в Псалтири. Например, псалом 148 проходит по всем аспектам сотворенного мира, призывая их восхвалять Бога (это ангелы, солнце и луна, звезды, великие рыбы, огонь и град, снег и туман[28], горы и все холмы), и продолжается так:
Цари земные и все народы,
князья и все судьи земные!
Здесь явно нет чувства того, что чужеземцы отсечены от возможности прославлять Бога. И тем не менее в завершении псалма мы слышим:
Он возвысил рог народа Своего,
славу всех святых Своих,
сынов Израилевых, народа, близкого к Нему.
Бог и личность. В большей части Еврейской Библии показаны главным образом отношения Бога со всем народом Израильским — как с единым целым, – но, несмотря на это, в Псалтири много скорбных и благодарственных песней, в которых неявно выражается мысль о том, что Бог близок и с человеком самим по себе — пусть даже, как мы видели, под словом «я» в псалмах может порой подразумеваться группа. Молитвенные крики, вознесенные в страдании, отражают искреннее чувство того, что Богу небезразлична молитва каждого человека:
Сердце мое трепещет во мне,
и смертные ужасы напали на меня;
страх и трепет нашел на меня,
и ужас объял меня.
И я сказал: «кто дал бы мне крылья, как у голубя?
я улетел бы и успокоился бы.
То, что Бог неравнодушен к беде просящего и беспокоится о нем, подразумевается как данность.
Можно было бы ожидать, что некто, пребывая в страдании, задумается об отношении Бога к Израилю как к целому, но свидетельств подобного хода мысли практически нет. За исключением псалма 77 в личных сетованиях почти никогда не отражается то, что сделал Бог для народа. Личность не сочтена всего лишь «подмножеством» единого коллектива — народа: ее отношения с Богом никак не связаны с благосостоянием нации. Бог беспокоится о каждом в отдельности.
У Тебя исчислены мои скитания;
положи слезы мои в сосуд у Тебя, —
не в книге ли они Твоей?
Здесь Бог представлен как некий хронист, ведущий учет несчастий того, кто верует в Него, и ничего не предполагает, будто это часть некоей более великой по охвату летописи народа.
Процветание и страдание. «Учительные» псалмы в особенности отражают мысли о том, как страдают праведные и преуспевают злые, и порой звучат близко к духу Книги Иова, но никогда не доходят до ее скептических выводов, с которыми мы уже познакомились. Псалмы 36 и 72 размышляют о процветании злодеев, но заключают, что либо это процветание кратко, либо стоит намного меньше, чем чувство единства с Богом, которым услаждаются праведники, – а может быть, истинно и то и другое.
Не ревнуй злодеям,
не завидуй делающим беззаконие,
ибо они, как трава, скоро будут подкошены
и, как зеленеющий злак, увянут.
И думал я, как бы уразуметь это,
но это трудно было в глазах моих,
доколе не вошел я во святилище Божие
и не уразумел конца их.
Так! на скользких путях поставил Ты их
и низвергаешь их в пропасти…
…Но я всегда с Тобою:
Ты держишь меня за правую руку;
Ты руководишь меня советом Твоим
и потом примешь меня в славу.
Кто мне на небе?
И с Тобою ничего не хочу на земле.
Псалом 48, по духу близкий к Книге Екклесиаста, отражает мысли о том, что и добрых, и злых ждет одна судьба, так что злодеям нечем хвалиться: «Каждый видит, что и мудрые умирают… Человек, который в чести и неразумен, подобен животным, которые погибают» (Пс 48:11, 20). И тем не менее, добродетельные живут дольше тех, кто вершит злодеяния, ведь Бог «избавляет душу их» от власти преисподней (Пс 48:15), а злые уходят иной дорогой, «могила — жилище их» (Пс 48:15).
В других псалмах отражена «образцовая» ветхозаветная убежденность в том, что Бог благословляет праведных: псалмы 1, 5, 15 и 111 совершенно четко и ясно в этом уверяют. Нет ни одного псалма, в котором бы о страданиях праведников говорилось лишь умозрительно — хотя многие псалмы явно представляют собой молитвенные прошения, в которых те, кто считает себя праведными, просят избавить их от страданий. И еще есть покаянные псалмы, в которых просят о прощении совершенных грехов. Классический пример — псалом 50. Его знаменитое музыкальное переложение создал Грегорио Аллегри (1582–1652).
Помилуй меня, Боже,
по великой милости Твоей,
и по множеству щедрот Твоих
изгладь беззакония мои.
Многократно омой меня
от беззакония моего,
и от греха моего очисти меня.
Следуя традиции, говорят о семи покаянных псалмах, одном за каждый из семи смертных грехов: это псалмы 6, 31, 37, 50, 101, 129 и 142. Не все они на самом деле относятся к покаянным: псалом 6 — это личная плачевная песнь, и в ней не сказано ни о каком грехе Псалмопевца: он просит избавить его от нападок врагов. В Псалтири сравнительно редко упоминаются грехи и проступки, совершенные человеком, возносящим молитву, и гораздо чаще говорится о нечестии его злобствующих врагов.
Суть Бога. Бог Книги псалмов — Бог поистине мстительный (см. Пс 93:1, «Боже отмщений, Господи, Боже отмщений, яви Себя!»), но еще Он милосерден и прощает тех, кто молится Ему. И что важнее всего, он представляется достойным непрестанных молитв, о чем свидетельствуют многие хвалебные и благодарственные псалмы. В нескольких псалмах приведены пространные размышления о характере Бога, о Его провидении и о Его величии:
Благослови, душа моя, Господа
и не забывай всех благодеяний Его.
Он прощает все беззакония твои,
исцеляет все недуги твои;
избавляет от могилы жизнь твою,
венчает тебя милостью и щедротами;
насыщает благами желание твое:
обновляется, подобно орлу, юность твоя.
Щедр и милостив Господь,
долготерпелив и многомилостив.
Благ Господь ко всем,
и щедроты Его на всех делах Его…
Очи всех уповают на Тебя,
и Ты даешь им пищу их в свое время.
Итак, Бог поддерживает все, что Он создал, и спасает тех, кто доверяет Ему, от различных несчастий. Все это часть традиционных иудейских и христианских представлений о Боге, и Псалтирь вносит в них очень значимый вклад. И, конечно же, подразумевается, что такой Бог заслуживает почитания: отсюда и множество хвалебных и благоговейных песнопений, особенно в пяти последних псалмах Псалтири, каждый из которых начинается словами: «Хвалите Господа!» (на иврите «аллилуйя» — hallelu-yah,).
Бог, сотворивший мир; Бог, который своим Провидением направляет пути всей земли и «дает пищу всякой плоти» (Пс 135:25); Бог, избравший и оберегающий Израиль; и Бог, который заботится о каждом, кто верует в Него — это один и тот же Бог. Эти роли не распределяются между разными богами, что могло бы произойти в политеистической системе, все они — аспекты одного и единственного Бога. Псалтирь уже выражает идеи единобожия, хотя в ней не рассматриваются никакие монотеистические теории — как не рассматриваются они нигде в Ветхом Завете, за исключением, возможно, Второисаии.
Бог и Давид. По традиции Книгу псалмов называют «Книгой царя и пророка Давида», даже несмотря на то, что ему приписывают лишь ряд фрагментов из всего текста, а некоторые псалмы приписаны другим: скажем, псалом 71 — Соломону, а псалом 89 — Моисею. Впрочем, во многих псалмах явно прослеживается связь с монархией, а в ряде случаев упоминается Давид. Неудивительно, если какие-нибудь псалмы звучали на церемониях в Храме Соломона, который, по существу, был в Иудейском царстве «королевской капеллой», и отчасти смысл ее существования сводился к прославлению монархии. Псалмы, с ликованием провозглашавшие «Господь царствует» (92, 96 и 98), вполне могли предназначаться для того, чтобы укрепить монархию: Бог есть царь, а значит, земной владыка тем самым признается и получает поддержку в Его царствовании. Можно прочесть и иначе: Бог есть единственный царь, и для земного правителя просто нет места. Так, пророк Самуил попрекает израильтян, требовавших царя, «тогда как Господь Бог ваш — Царь ваш» (1 Цар 12:12). Впрочем, в Древнем мире цари, как правило, считались земными представителями небесного Царя.
Два псалма — 88 и 131 — открыто говорят о тех обещаниях, какие Бог давал Давиду: в первом вспоминается, как Бог сказал, что никогда не оставит и не отвергнет род Давидов, – но потом, в стихах 39–52, звучит скорбь, ибо Бог, как кажется, забыл свое обещание. Возможно, это отсылка к Вавилонскому пленению и сопутствующей утрате монархии, – правда, только в том случае, если Мовинкель ошибался, когда счел, что эти слова относятся к ритуальному унижению короля на ежегодной церемонии. Другие псалмы не столь явно упоминают Давида. Псалом 2 и псалом 109 играли важную роль для творчества раннехристианских литераторов: считалось, что упоминание царя в них наделено мессианским смыслом, и Новый Завет отнес их к Иисусу:
Возвещу определение:
Господь сказал Мне: Ты Сын Мой;
Я ныне родил Тебя.
Сказал Господь Господу моему:
седи одесную Меня,
доколе положу врагов Твоих в подножие ног Твоих.
Клялся Господь и не раскается:
Ты священник вовек по чину Мелхиседека.
Здесь сам Бог обращается к царю и возвеличивает его почти до статуса полубога. Отсылка к Мелхиседеку, древнему царю-священнику Иерусалима (см. Быт 14:18–20), возможно, служит знаком того, что род Давида унаследовал все права царей Иерусалимских, правивших в городе прежде, чем его захватили израильтяне.
Итак, царь удостоен в Псалтири очень высокого статуса, и ни один из псалмов не критикует монархию. Выше мы видели, что те или иные псалмы вполне могли звучать на царских ритуалах, но уверенности в этом у нас нет.
Иерусалим. С монархией тесно связан статус Иерусалима, «города Давида». Вот что нам говорит псалом 121:
Иерусалим, устроенный как город,
слитый в одно…
Там стоят престолы суда,
престолы дома Давидова.
В ряде псалмов Иерусалим прославлен как центр и цитадель царства, а еще в нескольких упомянута традиция, согласно которой город был неприступен, поскольку Бог всегда его оберегал — вера в это некоторым образом связана с пророком Исаией; очень сложно сказать, разделял ли он сам эту убежденность или выступал против нее. Псалом 47 — классический пример темы, которую библеисты, изучающие Ветхий Завет, обычно называют «нерушимостью Сиона»{121}:
Велик Господь и всехвален
во граде Бога нашего,
на святой горе Его.
Прекрасная возвышенность,
радость всей земли
гора Сион; на северной стороне ее{122}
город великого Царя…
ибо вот, сошлись цари
и прошли все мимо[29];
увидели и изумились,
смутились и обратились в бегство.
Псалом 75 подтверждает подобный взгляд на Иерусалим, место, где «сокрушил Он [Господь] стрелы лука[30], щит и меч и брань» (Пс 75:3).
В каком контексте использовались псалмы, посвященные этой теме? Можно вообразить, что их читали перед битвой — а может быть, напротив, на регулярной основе, чтобы внушить уверенность в город царя. Артур Вайзер{123} предположил, что псалмы могли петься на ежегодном «царском фестивале в Сионе» — но так предполагали обо всех фестивалях, реконструкции которых воссоздавались учеными. Идея о нерушимости и, следовательно, безопасности Иерусалима, безусловно, владела умами многих читателей Псалтири, и она нигде не проявляется столь же ярко, как в псалме 45, по образцу которого Мартин Лютер создал свой знаменитый гимн «Ein feste Burg ist unser Gott» («Наш Бог — великий наш оплот»).
Бог нам прибежище и сила,
скорый помощник в бедах…
Речные потоки веселят град Божий,
святое жилище Всевышнего.
Бог посреди его; он не поколеблется:
Бог поможет ему с раннего утра.
Восшумели народы; двинулись царства:
[Всевышний] дал глас Свой, и растаяла земля.
Тора. И, наконец, главной темой некоторых псалмов является Тора. Мы уже отмечали это в псалмах 1 и 118. На Торе сосредоточена и вторая половина псалма 18, и такое впечатление, что в ней Тора сравнивается с солнцем — о котором говорит первая половина. Некоторые полагают, что здесь два псалма, последовательно соединенных воедино, но даже если так, кто-то, должно быть, видел связь двух тем: как солнце дает свет миру, так и Тора озаряет своим светом добродетельную жизнь.
Закон Господа совершен,
укрепляет душу;
откровение Господа верно,
умудряет простых.
Повеления Господа праведны,
веселят сердце;
заповедь Господа светла,
просвещает очи.
Страх Господень чист,
пребывает вовек.
Суды Господни истина,
все праведны;
они вожделеннее золота
и даже множества золота чистого,
слаще меда
и капель сота.
По сути, псалом 18 — это подробнейшее разъяснение совершенства Торы, и он весь написан в таком духе, какой мы видели в строках, представленных выше; а псалом 1 восхваляет того, кто верен Торе, и обещает ему процветание. Впрочем, в целом Псалтирь, вероятно, древнее, чем подобные воззрения на Тору: помимо трех упомянутых псалмов они мало в каких оставили такой же след. В общем, псалмопевцы одобряют жизнь, устроенную согласно закону и порядку, но у них еще нет формальной лексики соблюдения Торы, позволяющей описать такую жизнь.
Все эти темы невозможно просто объединить друг с другом, представив все так, словно для Псалтири характерно единое богословие, но они охватывают очень многое из того, о чем Еврейская Библия говорит в целом, и в этом отношении мы можем расценить Книгу псалмов как Еврейскую Библию в миниатюре.
Как читают Псалтирь иудеи и христиане
Псалтирь ставит острейший вопрос об авторитете Библии. В случае с «учительными книгами» и предписаниями закона тексты по форме своей императивны, и можно, по крайней мере, увидеть, какой смысл они могли скрывать, если счесть их наделенными авторитетом, даже божественным авторитетом. Но Псалтирь, как и библейские повествования, не представлена в форме божественного обращения к своим читателям. По большей части речь там ведется от лица тех или иных людей, и порой они обращаются к другим людям (яснее всего это заметно в «учительных псалмах»), но чаще всего — к Богу. И как нам читать свод текстов, обращенных от человеческих созданий к Богу, воспринимая его как некое божественное обращение к нам? Христиане и иудеи, как правило, выбрали для этого разные подходы. Христиане уже давно склонны читать Псалтирь, да и другие книги Еврейской Библии, как пророчество. В Новом Завете Давида (предполагаемого творца Псалтири) часто называют пророком (например в Деян 2:25–36; 4:23–28), а отдельные стихи выбираются как примеры его пророческого дара — с акцентом на том, что он был способен предсказать приход Мессии в лице Иисуса:
Будучи же пророком и зная, что Бог с клятвою обещал ему от плода чресл его воздвигнуть Христа во плоти и посадить на престоле его, Он прежде сказал о воскресении Христа, что не оставлена душа Его в аде, и плоть Его не видела тления [цитата из псалма 15].
Иудеи, с другой стороны, склонны принимать Псалтирь по образцу Торы — и даже те псалмы, что обращены к Богу, они считают божественным указанием к народу Израиля, побуждающим хранить Тору и лучше ее толковать. Например, в Мишне, своде иудейских учений, созданном в начале III века, мы находим такие строки:
Как доказать, что в День Очищения умащение [маслом] так же запрещено, как употребление напитков? Хотя для этого нет прямого доказательства, однако есть подтверждение в стихе: «Да войдет оно, как вода, во внутренность его и, как елей, в кости его» (Пс 108:18)[31].
Постановили в приветствиях упоминать имя [Бога] на основании стихов… «Время Господу действовать: закон твой разорили» (Пс 118:126)[32].
Тех, кто читает Псалтирь в наше время, эти подходы, возможно, поразят неестественностью, но в давние времена и тот и другой казались соответствующим общинам интуитивно ясными — и они по-прежнему пользуются уважением в группах ортодоксальных иудеев и христиан. Как мы увидим в главе 14, оба этих подхода — понятные ответы на необходимость строить мостик от разнообразного текста Священного Писания, с его дефицитом божественных повелений и сформулированных доктрин, к практическим потребностям религий, принявшим Священное Писание как свой основополагающий документ. Псалтирь была важна в обоих вероучениях, но по разным причинам. И несмотря на то что и в иудаизме, и в христианстве псалмы звучали во время литургии, все же, когда дело дошло до толкования, религии избрали разные пути{124}.
Кто бы ни читал Псалтирь сейчас, христианин, иудей или некто, не относящий себя ни к одной из этих религий, ее ценность скрыта не в подходах к ее толкованию, а в том, сколь много они охватывают библейских тем. Возможно, псалмы — это и не божественное откровение, но они способны открыть очень многое — и о самых разных аспектах Бога Библии, и об отношениях Бога с родом человеческим.