Из светского анекдота в пушкинскую повесть перешли два главных действующих лица: картежник и знатная старуха, владеющая волшебной тайной.
Ни тот, ни другая не вызывают сочувствия автора. О старой графине сказано, что она «не имела злой души…».
Что это сказано иронически, видно из продолжения фразы: «…но была своенравна, как женщина, избалованная светом, скупа и погружена в холодный эгоизм…» Она принимала у себя «весь город». Но с нескрываемым высокомерием, «не узнавая никого в лицо».
Может быть, она относится лучше к своей воспитаннице Лизавете Ивановне? Напомню читателю одну страницу повести.
Графиня велит Лизе распорядиться, чтоб закладывали карету для прогулки.
Воспитанница встает из-за пяльцев, поспешно приводя в порядок свою работу.
«— Что ты, мать моя! глуха, что ли! — закричала графиня. — Вели скорей закладывать карету.
— Сейчас! — отвечала тихо барышня и побежала в переднюю».
В это время графине приносят обещанные ее внуком Томским романы.
«— Лизанька, Лизаиька! да куда ж ты бежишь?
— Одеваться.
— Успеешь, матушка. Сиди здесь. Раскрой-ка первый том; читай вслух…»
Лиза приступает к чтению.
«— Громче! — сказала графиня. — Что с тобою, мать моя? с голосу спала, что ли?..»
Лиза читает дальше. Графиня зевает от скуки.
«— Брось эту книгу… что за вздор!.. Да что ж карета?»
Воспитанница сообщает, что карета готова.
«— Что ж ты не одета? — сказала графиня, — всегда надобно тебя ждать! Это, матушка, несносно».
Лиза бежит в свою комнату переодеваться.
«Не прошло двух минут, графиня начала звонить изо всей мочи».
Вбегают сразу же три горничные и камердинер.
Графиня гневается:
«— Что это вас не докличешься?.. Сказать Лизавете Ивановне, что я ее жду».
Входит Лиза в капоте и шляпке — новый повод для выговора.
«— Что за наряды! Зачем это?.. кого прельщать?.. А какова погода? — кажется, ветер».
Камердинер почтительно докладывает, что безветренно и тихо.
«— Вы всегда говорите наобум! Отворите форточку. Так и есть: ветер! и прехолодный! Отложить карету! Лизанька, мы не поедем: нечего было наряжаться».
«И вот моя жизнь! — подумала Лизавета Ивановна».
Уколы и попреки по любому поводу, изо дня в день. Мелкая, но непрерывная тирания.
А Германн? «Лицо истинно романическое», как изысканно выражается о нем Томский. Симпатизирует ли ему Пушкин?
К словам Томского он добавляет от себя: «Благодаря новейшим романам это, уже пошлое, лицо». Пушкин знал истинную цену напускному романтическому позерству.
Германн обуреваем жаждой обогащения — такова его главная черта. Под сильным впечатлением от рассказа Томского о секрете Сен-Жермена он предается необузданным мечтаниям: «Что, если старая графиня откроет мне свою тайну! — или назначит мне эти три верные карты!»
Лихорадочно перебирает он в уме все возможности.
«Представиться ей, подбиться в ее милость…» Но вот уже шесть десятков лет графиня ревниво хранит драгоценный секрет, скрывая его даже от родного внука.
Новая мысль рождается в распаленном мозгу Германна: «Пожалуй, сделаться ее любовником…»
Любовником старухи под девяносто лет… Чудовищное, противоестественное намерение! Но Германна оно не пугает: он готов на все. Хладнокровно он обдумывает последний план.
Возникает опасение: «Но на это все требуется время — а ей восемьдесят семь лет, — она может умереть через неделю, — через два дня!..»
Вот что страшит Германна: графиня унесет драгоценную тайну с собой в могилу.
Кто же привлекает симпатии автора (и, разумеется читателя)?
Только Лиза, только бедная воспитанница.
В 30-х годах, после окончания своего гениального «романа в стихах», Пушкин все чаще выходит за пределы жизненной среды «Евгения Онегина». На страницах пушкинской прозы появляются гробовщик, станционный смотритель, кузнец Архип, дядька Савельич, захолустные офицеры, солдаты-инвалиды. В «Медном всаднике» на первом плане две трагические жертвы наводнения — Евгений и Параша.
Парашу мы не видим. Но ее «домишко ветхий» красноречиво говорит о житье-бытье городских низов. К ним принадлежит и Евгений.
О чем же думал он? о том,
Что был он беден…
Пушкина томили злосчастия маленьких, сирых людей, их придавленность и нужда.
Лиза, можно сказать, родная сестра Евгения. «Горек чужой хлеб, говорит Данте, и тяжелы ступени чужого крыльца, а кому и знать горечь зависимости, как не бедной воспитаннице знатной старухи?.. Лизавета Ивановна была домашней мученицею».
В ее обязанности входило разливать чай, и за лишний расход сахара она получала выговоры. Читая вслух, она «виновата была во всех ошибках автора». Во время прогулок «отвечала за погоду и за мостовую».
Жалованье ей не доплачивали. Но графиня требовала, чтоб она была одета «как и все, то есть как очень немногие».
В кругах высшего света, куда Лиза сопровождала графиню, «играла она самую жалкую роль. Все ее знали и никто не замечал…». Мудрено ли, что, «оставя тихонько скучную и пышную гостиную, она уходила плакать в бедной своей комнате…».
Без Лизы не сложился бы самый сюжет повести.
У нас нет никаких данных о творческой истории «Пиковой дамы».
Но можно наметить пунктиром предположительный путь развертывания сюжета.
Центральная пружина сюжета — тайна выигрывающих трех карт, сообщенных графом Сен-Жерменом. Это — и только это — заимствует Пушкин из светской болтовни Голицына. Но утешительный рассказец о том, как благодетельная бабушка спасла внучка от крупного проигрыша, Пушкина нисколько не увлек.
По-видимому, такой оборот событий показался ему малоинтересным.
Германн и графиня ни в каком родстве не состоят. Между ними непроходимая сословная пропасть. Германн — военный инженер, не больше. Правда, он далеко не беден: к первой игре с Чекалинским он приходит с 47 тысячами рублей. Сумма значительная. Но Германн хорошо знает, что такие средства не могут приблизить его к кругу высшего света.
Евгений из «Медного всадника» думает о себе:
Трудиться день и ночь готов;
Уж кое-как себе устрою
Приют смиренный и простой
И в нем Парашу успокою.
А Германн страстно стремится от зеленого карточного стола молниеносно взлететь вверх по имущественной лестнице. Одним прыжком перескочить преграду, отделяющую его от столичной знати.
Двери дома графини для него закрыты.
Задумывая «Пиковую даму», Пушкин стал перед вопросом: как выстроить сюжет, чтобы Германн мог с глазу на глаз встретиться с неприступной владелицей манящей тайны?
Возникает образ юной воспитанницы. Она может как-то связать столь далеко отстоящих друг от друга Германна и графиню.
Для Лизы Германн — таинственный влюбленный, ежедневно простаивающий под ее окнами, чтобы ловить ее мимолетный взгляд.
Для Германна Лиза лишь орудие тщательно обдуманного замысла: проникнуть в спальню графини.
Влюбленность его — мнимая. Лживая игра, притворство.
Так образуется костяк сюжета.
В одной из сказок Перро жен рыцаря, носящего странное имя Рауль Синяя Борода, одну за другой постигает смерть от его мстительной руки. Уезжая в поход, рыцарь строго-настрого запрещает пользоваться ключом от одной из комнат замка. Ключ запретный, на него наложено табу.
Но любопытство превозмогает страх. Ослушницы отворяют запретную дверь — и погибают.
В «Пиковой даме» роковой поворот событий также связан с ключом. Лиза посылает его Германну, назначая ему ночное свидание. Чтобы добраться до комнаты Лизы, нужно пройти через спальню графини. Ключ, открывающий Германну доступ в ее покои, как бы распахивает двери губительному смерчу, втягивающему в свой водоворот всех трех главных персонажей повести.
Первой жертвой падает графиня.
Германн не намерен убивать ее: его пистолет даже не заряжен. Но он полон решимости любыми насильственными средствами выведать тайну.
Когда графиня отказывается ему ответить, он на коленях умоляет ее: «Откройте мне вашу тайну! — что вам в ней?..» Не только его дети, но и внуки и правнуки, обещает Германн, будут благословлять ее память, чтить, как святыню.
Графиня молчит. Что ж, мольбы не помогли? Помогут угрозы.
«— Старая ведьма! — сказал он, стиснув зубы, — так я ж заставлю тебя отвечать…
С этим словом он вынул из кармана пистолет».
Могла ли почти девяностолетняя старуха выдержать внезапное вторжение ночью незнакомого человека, угрожающего ей смертью?
При виде наведенного пистолета она «подняла руку, как бы заслоняясь от выстрела… Потом покатилась навзничь… и осталась недвижима».
Германна это нисколько не тронуло, не обеспокоило. Он продолжает грубо настаивать:
«— Перестаньте ребячиться… Спрашиваю в последний раз: хотите ли назначить мне ваши три карты?..»
Тут только он убеждается, что перед ним распростерт труп.
Но Германн «не чувствовал угрызения совести при мысли о мертвой старухе. Одно его ужасало: невозвратная потеря тайны, от которой ожидал обогащения».
В водоворот втянута и Лиза.
Вначале она не поддается ухаживаниям инженерного офицера. Девушка выбрасывает в окошко под ноги незнакомца первое его письмо, насильно всунутое ей в руки, когда она садилась с графиней в карету. Во втором письме, доставленном продавщицей из модной лавки, незнакомец дерзко требует свидания. Лиза разрывает письмо в клочки. Ее пугает и требование и способ, каким Германн домогается встречи.
И все же неопытная девушка попадается в сети. Настойчивость Германна она принимает за признак сильной, беззаветной любви. Каждый день получаются его письма. В них выражается «непреклонность его желаний». Лизавета Ивановна «уже не думала их отсылать: она упивалась ими». Больше того, она «стала на них отвечать, — и ее записки час от часу становились длиннее и нежнее».