Дальнейшее течение событий хорошо известно читателю «Муму». Деспотической барыней, по капризу которой владелец Муму вынужден был утопить свою любимицу, была сама Варвара Петровна.
Именно она распорядилась убрать из господского дома, устранить, уничтожить не угодившую ей собачонку — единственную отраду жизни бедняги, так обделенного природой. И безропотный крепостной рабски, своими руками выполнил безжалостный приказ госпожи.
Не потому ли Тургенев не дал «барыне» в рассказе вымышленного имени, чтобы намекнуть тем самым, что персонаж не вымышлен?
Как бы то ни было, в антипатичном, бессердечном образе барыни Тургенев дал портрет — и очень верный портрет — своей матери.
Случай, пожалуй, единственный в истории литературы.
Как же это могло случиться? И имел ли Тургенев нравственное право так сделать?
В молодые годы Тургенев горячо и преданно любил свою мать.
Однажды он с утра отправился на охоту. Под вечер Варваре Петровне захотелось осмотреть поля, и она отправилась в карете, в сопровождении бурмистра.
В сумерках разразилась небывалая по силе гроза. В помещичьем доме все были в смятении и тревоге. Верховых разослали по всем дорогам.
Первым появился Тургенев, весь мокрый. К нему бросилась рыдающая воспитанница. «Maman убило громом!» — бормотала она. Сначала Иван Сергеевич никак не мог ее понять. Но, узнав, что Варвара Петровна уже несколько часов как уехала и не возвратилась, он ринулся на конный двор. Вскочил на первую попавшуюся лошадь и махнул за ворота, в бурю, ливень и тьму, сам не зная куда.
Но тут же появился бурмистр и успокоил всех сообщением, что Варвара Петровна успела добраться до сторожки лесника и сейчас в полной безопасности.
А когда наконец послышался стук колес. Тургенев на руках вынес мать из кареты и непрестанно целовал ей руки.
И перед чужими людьми Иван Сергеевич не таил пылких сыновних чувств.
В Москву приехал на гастроли Ференц Лист. Варвара Петровна редко выезжала из дому. Ей трудно было ходить, ноги опухали, ее возили в кресло. Но прославленного пианиста и композитора ей захотелось послушать и повидать.
Лестница, ведущая в концертную залу, была высокая. А лакеи, на грех, забыли захватить из дому кресло на ремнях. Варвара Петровна разгневалась не на шутку, но Тургенев спас положение.
Высокий, хорошо сложенный, физически закаленный охотой, он схватил мать на руки, как ребенка, понес по лестнице и внес в залу.
Среди публики «поднялся шепот удивления и умиления». Многие подходили к Варваре Петровне, поздравляя ее со счастьем иметь такого внимательного, любящего сына.
И мать не чаяла души в своем младшем сыне (был еще старший, Николай). Когда Тургенев был долго в отсутствии, он учился тогда в Берлинском университете, она занесла в свой дневник по-французски:
«Сыну своему Ивану. Иван — мое солнышко, я вижу его одного, и, когда он уходит, я уже больше ничего не вижу…»
Вряд ли можно заподозрить Варвару Петровну в неискренности. Слова отдают сентиментальностью — дань литературе, на которой она воспитывалась. Но в них светится неподдельное чувство.
И в мелочах проявлялась ее материнская ласка. В ожидании возвращения сына из-за границы она распорядилась пересадить шпанские вишни и сливовые деревья ренклод поближе к дому. «Пусть они здесь, около дома стоят, — говаривала Варвара Петровна, — Ванечка ужасно всякие фрукты любит, я из окна буду любоваться, как он их кушает».
На письменном столе Варвары Петровны всегда стоял акварельный портрет любимого Ванечки (его написал с поразительным сходством крепостной художник).
Когда Варвара Петровна уезжала по деревням или на зиму в Москву, в свой дом на Пречистенке, она всегда увозила портрет с собою как «великую драгоценность». Так она грустила в разлуке с сыном.
Но настал день, когда нежно любящая мать подошла к письменному столу и швырнула «великую драгоценность» на пол. Стекло разбилось вдребезги, портрет отлетел к стене. На шум вошла горничная и бросилась поднимать уроненный предмет. Варвара Петровна закричала:
— Оставь!
Так портрет и пролежал на полу несколько недель.
Правда, потом портрет, по приказанию помещицы, был поднят и поставлен на прежнее место. Но с того времени Варвара Петровна наотрез отказалась принимать Ивана Сергеевича (чтобы зайти к матери, требовалось испросить разрешение).
До самой ее смерти все попытки Тургенева повидаться с ней разбивались о решительный отказ.
Что же воздвигло глухую стену вражды между обожаемым сыном и любимой матерью?
Причина была та же, что нанесла незаживающую тяжкую рану глухонемому дворнику, — крепостное право.
Крепостной строй не только разделял страну на всемогущих землевладельцев и бесправных мужиков. В самой образованной верхушке возникла зияющая трещина.
По одну сторону стояли приверженцы господствующего строя, считавшие крепостное право естественной, нормальной основой государства. Ведь оно обеспечивало им безбедное, сытое существование на мужицком горбу.
По другую — люди передовых гуманистических взглядов. Немногочисленные, но лучшие люди России, жаждавшие уничтожения позорного крепостного ярма.
Линия раскола между крепостниками и их противниками разрывала подчас и семейные рамки, порождая болезненную проблему «отцов и детей».
Так произошло и в семье Тургеневых.
Конфликт длился годами. По приезде из Германии — Тургеневу было тогда 23 года — «он был необыкновенно нежен к матери. Он еще не успел вникнуть во все, творившееся дома, а прежнее, за три года отсутствия, изгладилось в его незлобивой памяти».
Потом возникло охлаждение. Постепенно, но неизбежно оно нарастало. И все же в семье Тургеневых конфликт не дался легко ни «отцам», ни «детям».
Властолюбие и требование подчинения — таковы были основные черты Варвары Петровны.
Властолюбие «простиралось не на одну ее семью и не на один ее крепостной люд». Варвара Петровна властвовала над всем, что окружало ее. «Иногда достаточно было ее взгляда, чтобы на полуслове остановить говорящего при ней то, что ей не угодно было слушать».
Но — как это ни трудно себе представить — были годы, когда самовластная помещица стремилась переломить себя в угоду любимцу.
Она искренне тосковала по «Ванечке», когда он был в отъезде. Была полна благих намерений не огорчать его. В первое время после приезда его из-за границы она «не только не измышляла какой-нибудь вины за кем-либо, но даже и к настоящей вине относилась снисходительнее; она добродушествовала как бы ради того, чтобы заметить выражение удовольствия на лице сына».
Житова в своих воспоминаниях не склонна сгущать краски в изображении крепостного быта. Скорее наоборот — она несколько смягчает их. Это ясно видно из ее же собственного рассказа о дальнейших событиях. Несомненно все же, что мать Тургенева, «не боявшаяся никого, не изменявшая себе ни для кого», при сыне «старалась показать себя доброй и снисходительной».
Слишком хорошо было известно всем, знавшим Варвару Петровну, что при ней «своего мнения, несогласного с ее, никто высказывать и не смел». Один только Иван Сергеевич на это отваживался. Сначала редко и притом «в самых мягких, почтительных выражениях, скорее с мольбой, чем с осуждением».
Был у Варвары Петровны домашний врач, Порфирий Тимофеевич Карташев. Он был крепостным. Его послали подучиться в фельдшерскую школу. Когда Тургенев поехал в Берлин поступать в университет, Карташева послали с ним в качестве камердинера (скорее дядьки, как Савельича в «Капитанской дочке»).
Тургенев относился к нему по-дружески. И когда выяснилось, что «дядька» быстро научился свободно понимать и говорить по-немецки, он добился, чтобы Карташеву разрешили регулярно посещать лекции на медицинском факультете. Из Германии он вернулся с познаниями «изрядного медика». На него обратил внимание сам Иноземцев, светило тогдашней русской медицины, лечивший Варвару Петровну.
Он признал в Карташеве «и знание, и богатые способности» и позволил ему наравне с остальными своими учениками присутствовать при осмотре больных и слушать его заключения и предписания.
Варвара Петровна верила в Карташева даже больше, чем в дипломированных докторов. Слава крепостного лекаря распространилась далеко за пределы уезда. Помещики посылали за ним экипажи. Но ездить к больным он мог только с разрешения госпожи.
Для всех в доме он был уважаемый, всеми любимый врач. В глазах Варвары Петровны он остался крепостным.
Не раз Тургенев умолял мать дать ему вольную. Варвара Петровна отказывала.
Вопреки обыкновению, Тургенев затеял спор. Мать не только не сдавалась, она кичилась своей добротой к Карташеву. Он имел собственную комнату в помещичьем доме. Еду получал с барского стола. А жалованья получал вчетверо больше, чем прочие.
«Все это прекрасно, — убеждал ее сын, — да сними ты с него это ярмо! Клянусь тебе, что он тебя не бросит, пока ты жива. Дай ты ему только сознание того, что он человек, не раб, не вещь…»
Мать осталась непреклонной. Только после ее смерти талантливый самородок вышел из крепостного звания.
Таков был характер Варвары Петровны: она тиранила и тех, к кому благоволила.
И к глухонемому Андрею она питала расположение. «Щеголяла своим гигантом дворником. Одет он был всегда прекрасно, и кроме красных кумачных рубашек никаких не носил… Зимой красивый полушубок, а летом плисовая поддевка или синий армяк».
Так заботилась помещица о своем послушном слуге, пока не затявкала в неурочный час Муму…
Житова пишет: «Зная характер своей матери, Иван Сергеевич никогда ей не высказывал резко то, что его огорчало в ее поступках». Когда мать упрекала его в чем-либо (за занятия литературой, за желание опять уехать на время за границу), «он опускал голову на руки и молчал или с выражением скорби, почти отчаяния на лице смотрел в сторону».
Но худой мир не мог продолжаться долго. Слишком противоположны были взгляды, убеждения, пристрастия. Горючего материала накоплялось все больше — пожар должен был вспыхнуть.