Убежден, ничего тут не придумал писатель. Конечно, жизнь состоит не из идеалов. И раньше было немало таких в городе и деревне, "снизу" и "сверху", работающих спустя рукава или для галочки; что ж, в семье не без урода. Но не они, как говорится, делали погоду. Общий настрой определяли лучший рабочий, лучший инженер, лучший солдат, лучший студент. Теперь же верх стала брать посредственность, а то и откровенная халтура. Явление становилось повсеместным - "народ другой стал", точнее не скажешь.
Но такая ли уж тут новость для России? Вряд ли. Отец мой, как всякий солдат-окопник, "хлебнувший горячего до слез" (его слова), не любил разговоров о войне, тем более о храбрости и подвигах. Но однажды уже на склоне своих лет зачем-то поведал мне: "Где-то в году 42-м драка пошла страшная. Мы почувствовали: выжить на этой войне нельзя; и русский мужик озверел". И долго потом рассказывал жуткие эпизоды.
Спрашиваю мать: "Вот вы долбили окопы зимой у речушки Токай (полтораста верст от Воронежа). Что? Надеялись, ваши ямки остановят немецкие танки?"
- Надеялись и верили: за что-нибудь он, гад, зацепится, во что-нибудь наши мужики упрутся. Нельзя по-другому.
Вот он, "чисто русский фанатизм". Но это для француза. Русскому тут как-то само собой понятно.
Но как только выпадал мирный просвет, спадало и напряжение, по-другому шла жизнь, другим становился народ. Думается, 60-е годы в этом отношении тоже по-своему характерны. Что там ни говори, а страна уже основательно обезопасилась. Иначе с чего бы это стучал Никита башмаком по трибуне ООН? Не из-за чего стало "рвать себя как прежде".
Но этим нельзя исчерпать проблему кризиса и разложения, нельзя ответить на вопрос коллеги П.М. Салыкина: "Почему Россия петь перестала?", - хотя и пить вроде стали больше. Что-то еще произошло в эти годы.
Переменился образ жизни, и "народ другой стал". Ладно бы только в том, что "раньше людей работа мучила, а теперь люди работу мучают". Это, может быть, как-то и изжилось бы само собою. Но стали замечаться более тяжелые факты. На улицах стали появляться и множиться люди беспризорные, взрослые беспризорные. Нет, не нищие, не побирушки, не калеки. Такие были, меньше или больше, но были всегда. Нет, появились другие люди. Они не просили милостыни. Неопределенного возраста, чаще мужчины, уединялись или собирались небольшими группами для выпивки, и тут же был их ночлег. А скоро этот феномен, окрещенный непонятным словом "бич", стал заметен для всех и, кстати сказать, снискал общественное неуважение. Они воспринимались как тунеядцы.
"Ничтожный процент занимают тунеядцы в общей массе людей работающих, однако чуть ли не каждая беседа в трудовых коллективах не обходится без наболевшего вопроса: "Когда призовут к порядку бичей?" Этим коротким, злым, похожим на удар хлыста словом - "бич" - прежде на севере Дальнего Востока, а теперь повсеместно называют всякого рода захребетников и трутней", - так начал свою статью в "Известиях" (4 февраля 1985 года) журналист Б. Резник, освещая эту проблему в Хабаровском крае. Сейчас это может показаться странным и даже неискренним, но еще совсем недавно мы действительно считали, что у нас нет общественных условий для бродяжничества. Однако факты появления лиц "без определенного рода занятий" и "без определенного места жительства" множились, били по глазам, раздражали нашу общественную совесть. В словах журналиста была правда. Располагая личным опытом сотен встреч на лекциях и беседах по проблемам трудовой активности и дисциплины, я могу подтвердить, что ни одна из них не обходилась без вопроса о "бичах". Вопросы звучали жестко, слушатели требовали навести порядок, заставить работать любыми мерами, вплоть до самых крайних. Люди усматривали здесь социальную несправедливость: "вопросы-требования" всегда сопровождались пояснениями, что "бич" ест и пьет, его лечили и учили, что... это они, работающие, содержали и содержат его. По правде сказать, такое же настроение было и у меня, хотя их угнетенный, жалкий вид вызывал неизъяснимую тревогу. Злое слово не вязалось с образом этих людей. Тут, скорее, веяло несчастьем. Те из них, что определили себя уже как "бичи со стажем", промышляли сбором стеклопосуды, торговлей дикоросами да червями для рыбацкой наживки, не были агрессивными, наоборот, обособлялись и сторонились людей.
Я впервые услышал слово "бич" в армии от парней-дальневосточников. Оно звучало как-то шутливо-иронически и было для них вполне расхожим. Спросил. Расшифровали тоже с иронией - "бывший интеллигентный человек". Но я сам призывался из Хабаровска и не знал этого словца. А дело все было в том, что парни, обогатившие наш солдатский лексикон, призывались из леспромхозовских поселков.
Там, видимо, много раньше появился этот феномен. Но само слово? Откуда и как оно залетело в наши дальние края? И в прошлом, и в настоящем в людях этого типа мало что было от интеллигентности. Вероятнее всего, корень слова идет из Англии: моряк, списанный с корабля. И эти, "захребетники и трутни", оставили корабль нашей общественной жизни. Добровольно? Внешне казалось, что это так, рабочие руки требовались повсеместно. Отсюда и шла к ним такая неприязнь.
Но одно было дело видеть таких людей поодиночке или по двое-трое на улицах, другое - наблюдать их по сто-двести человек вместе, устраивающихся на работу добровольно! Это я и увидел на одном лесоустроительном предприятии. Тут, конечно, не все или даже немногие могли определиться как "бичи со стажем". Такие уже едва ли способны выполнять тяжелую работу. Но тип человека тут просматривался отчетливо. Надо было видеть тридцати-сорокалетних мужчин, получающих новенькие трудовые книжки, а у кого эти книжки были - там, как говорится, печати некуда поставить. Немало пачек сигарет раскурил я с этими людьми, пытаясь узнать, что выталкивает их из "нашей" жизни, или почему они ее отвергают. Бесполезно. Поначалу думал: не говорят, что-то скрывают. Нарывался и на такое: "Не лезь в душу, начальник". Теперь убежден - они и сами того не знают. В беседах, конечно, можно было как-то схватить личностный момент данного человека. Но как его систематизируешь, когда и один человек - бездна? И я попытался систематизировать их биографии. Помогли работающие с ними мастера и начальники партий. Начало было положено. Потом с коллегой С.А. Чернышевым продолжил накапливать биографии этих людей. Когда мы обобщили около 500 таких свидетельств, я понял великий смысл утверждения: не судите, да не судимы будете!
Что выпало на долю этих людей? Труд, работа. Какие же? "Стройки века", лесоповал, путины, экспедиции и партии, рудники и россыпи - всё поденщина и каторга. А что же оставалось тут наработанного? Искореженная земля, содранный с ее лика лес, затаренные минтай и горбуша... Как этот труд мог соединить "бесконечное с конечным и наоборот"? Никак. Поденщина породила плебс, замечал еще Ф. Энгельс. Делать такую работу и оставаться человеком непросто.
Временность противоестественна в социальном отношении, она ведь отнимает у любого из нас главное - стабильность, которая соединяет человека с его прошлыми поколениями и уносит его в вечность. Временность, как установка, по отношению к миллионам людей не может быть оправдана ни морально, ни экономически.
И потому вахтовый, экспедиционный методы освоения природных богатств - вовсе не выход для нашего региона. Разумеется, таким образом можно сэкономить часть средств, идущих на социальные нужды. Но подобная экономия на социальной инфраструктуре, это "усеченные" семьи, разводы и, следовательно, сегодняшние потери завтрашнего коренного населения.
В отдельных случаях, хочешь-не хочешь, а вахтовая технология необходима и единственно возможна. Так, например, можно эксплуатировать отдаленный рудник, брать лес, ловить рыбу. Но постоянно держать на колесах, заставлять сидеть на чемоданах миллионы людей? Весь Дальний Восток такими набегами не освоить.
Но неверно было бы все травмы "бичей" и "бомжей" свести к их работе. В истории русского человека обычными были отхожие промыслы, извоз, крупные стройки с их знаменитыми артелями, наконец, барщина. Но держался же чем-то человек? "Неужели вам не приходило в голову, глядя на великороссийского крестьянина, на его умный развязный вид, на его мужественные красивые черты, на его крепкое сложение, что в нем таится какая-нибудь другая сила, чем одно долготерпение и безответная выносливость?" - обращался А.И. Герцен к своим оппонентам. Держался человек более всего Своим Домом, Своей Семьей, своей общиной, как ни убоги они казались со стороны. "Счастлив путник, который после длинной и скучной дороги с ее холодами, слякотью, грязью, невыспавшимися станционными смотрителями, бряканьем колокольчиков, починками, перебранками, ямщиками, кузнецами и всякого рода дорожными подлецами видит наконец знакомую крышу с несущимися навстречу огоньками, и предстанут перед ним знакомые комнаты, радостный крик выбежавших навстречу людей, шум и беготня детей и успокоительные тихие речи, прерываемые пылающими лобзаниями, властными истребить все печальное из памяти. Счастлив семьянин, у кого есть такой угол, но горе холостяку!" - записал Н.В. Гоголь.
У этих людей, так случалось, не оказывалось и подобия Дома. Бараки и балки, койка в общежитии, а то и вовсе "прописка по судну". Ни семьи, ни устойчивого положительного общения, ни "малой родины", обустроенной своим трудом. "Душа человека во сто крат тяжелее его тела, и нести ее один он не может", - гласит восточная мудрость. Не на что было опереться и не с кем было поделиться ношей этим людям.
Могут сказать: "А никто не заставлял, сами дорогу выбирали". Так-то оно так. Но коль дороги с волчьими ямами, кто-нибудь все равно попадется. Я обратил внимание на труд и жизнь людей, занятых на разного рода сезонных работах. Они формируют отмеченный тип человека, что называется, в рафинированном виде. Коллега С.А. Чернышев, психолог по профессии, пошел дальше - провел включенное наблюдение, потрудился на таких работах непосредственно, побывал с этим народом на их "хатах". Я полтора десятка лет прожил в разного рода общежитиях, не барышня, кое-что довелось видеть, о чем вспоминать не хочется. Однако его дневники я читать не смог - душа не принимала. Но в целом-то все сходилось: пройти такие "университеты труда и жизни" и не покалечиться душой и телом едва ли возможно. Север и Дальний Восток особенно богаты этими "университетами", потому и появился отмеченный тип человека здесь "прежде". Сотни тысяч людей оказываются здесь перед прямой угрозой деградации. А косвенно? Тут уж, как ни крути, - "повсеместно".