§ 32. Общий обзор
Раннее Средневековье строило центры еврейства в Западной Европе, позднее Средневековье разрушало их. Между двумя разрушениями лежит путь народа в этот период: временным изгнанием евреев из Франции (1306) и вечным изгнанием из Испании (1492). Французский центр еще влачит жалкое существование в 80-летний промежуток между возвращением изгнанников и окончательным выселением их потомков (1315-1394). Испанский же центр в XIV веке достигает своего расцвета, но лишь для того, чтобы в следующее столетие упасть в ту же бездну. Германское еврейство бьется в тисках между мученичеством и бесправием, но не ломается ни под бурей, ни под тяжестью гнета. Оно перенимает национальную гегемонию французского центра и делит ее с испанским. Однако и тут фатальный XV век производит частичные разрушения: преследования и выселения из различных городов сокращают еврейское население Германии до минимума.
Каждое из двух последних столетий Средневековья имеет свою физиономию. Для двух центров Средней Европы, французского и гермайского, XIV век является веком мученичества. Движение буйных христианских масс, одержимых религиозным психозом — «походы пастухов», «черная смерть», ритуальные процессы, сопровождаемые погромами, — все это несет гибель и разорение еврейским общинам. Евреи являются козлом отпущения за все стихийные напасти:
Pestis regnavit plebis quoque millia stravit, Contremuit tellus — populusque crematur hebraeus[34].
Во Франции буйства улицы сопровождаются произволом королей и буйством власти; результатом этих дружных усилий является новый исход евреев из французского Египта. В Германии погромы «юденшлегеров» и мстителей за «черную смерть» приводят к тем же последствиям, к каким раньше приводили подвиги крестоносцев: к еще большему порабощению евреев их «покровителями» — императорами, феодальными князьями и муниципальными властями. В XV веке социальное положение еврея еще более понижается, еврейская улица все дальше отодвигается от христианской, духовный кругозор суживается. В этих тесных пределах несокрушимый дух нации работает интенсивно, воздвигая все выше «ограду вокруг Торы». Здесь сила пассивного сопротивления безгранична. Самые ужасные моменты массовых убийств не приводят к массовым отпадениям от еврейства: жертвы стойки, мученики смело идут на смерть, не принимая крещения даже притворно. В спокойные времена германский еврей покорно носит иго бесправия; он сгибается, но не ломается.
Иной является природа испанского еврейства. Катастрофы XIV века до последнего его десятилетия еще не коснулись испанских евреев. В Арагонии и Кастилии они еще не изъяты из гражданского общества. В Кастилии размножается порода еврейских грандов, которых финансовые связи с королевским двором делают и политически влиятельными. Они пользуются своим влиянием не всегда в интересах своего народа, но, во всяком случае, в стране, где еврей может быть министром, его соплеменник не может стать парием. Социальное положение евреев в Испании по-прежнему выше, чем во всякой другой стране. Дворянство, духовенство, мещанство часто проявляют зависть и ненависть к ним, но не презрение. Презрение обидно, ненависть опасна — и евреи Испании, избегнув обидного, шли навстречу опасному. Клерикальная агитация поднимает в темных христианских маесах бунт против «еврейского засилья». В 1391 году Испания переживает свой внутренний крестовый поход: озверелые толпы под предводительством монахов врываются в еврейские дома с криком: крещение иди смерть! Севильская резня дает сигнал к истреблению евреев в городах Кастилии и Арагонии. Наступил момент уравнения испанских евреев в мученичестве с германскими, момент страшного испытания. Многие выдержали испытание, но многие дрогнули: приняли притворно крещение для спасения своей жизни. Невольные ренегаты вернулись бы в свои общины по миновании опасности, но она не миновала: в начале XV века церковный террор усилился, к прежним жертвам насилия над совестью прибавились новые. Возникла трагедия марранства. Еврейский вопрос осложнился вопросом о «новохристианах», внедрявшихся в испанское общество. Церковь, насилием добившаяся частичной христианизации еврейства, дрогнула перед призраком иудаизации Испании. Против тайных евреев призвали на помощь инквизицию (1480). Чудовище пожрало массу жертв, но без пользы. Тогда пришли к убеждению, что с тайным иудейством можно будет успешно бороться лишь после того, как из страны будут удалены явные иудеи: ствол будет срублен и ветви зачахнут. Так совершилось изгнание евреев из Испании (1492), а затем из Португалии и Наварры. Погиб еще один культурный центр диаспоры, прекратилась еще одна гегемония.
Таким образом, последние декады трех столетий ознаменовались разрушением еврейских центров в трех странах: в конце XIII века произошло изгнание евреев из Англии, в конце XIV из Франции, а в конце XV — из Испании и Португалии.
В стороне от этого разрушительного урагана стоит по-прежнему еврейская Италия. Эпоха итальянского ренессанса и расцвета городских республик не благоприятствовала проявлениям средневекового варварства. Еврейские общины приспособлялись ко всякому режиму — папскому, республиканскому, королевскому (в Неаполе и Сицилии) — и местами представляли собою маленькие автономные республики внутри христианских городов. Агитация фанатических монахов редко находила здесь отклик. И только к самому концу эпохи одна часть Италии пострадала от бури, разрушившей испанский центр: евреи были изгнаны из Сицилии, находившейся под управлением арагонских королей, после того как соединение Арагонии с Кастилией ознаменовалось введением инквизиции и изгнанием евреев из Испании.
Дряхлая Византия разлагалась, и в 1453 году османские турки получили наследие греков. Турция дает убежище гонимым евреям в своих европейских и азиатских владениях. На грани Средних и Новых веков вновь воздвигается мост между диаспорой Европы и Азии. Близится пробуждение еврейского Востока. Его разбудят от многовекового сна шумные толпы испанских изгнанников.
А тем временем складывается новый национальный центр в Восточной Европе, взамен разрушенных на Западе. Колония германского еврейства, Польша растет и развивается. К концу эпохи она становится рядом со своей метрополией, а затем поднимается выше ее.
С разрушением гегемонических центров Франции и Испании гаснут и очаги духовной культуры. После шумной борьбы раввинизма с философией, окончившейся в начале XIV века торжеством раввинизма, умственные движения затихают. В религиозной философии получают преобладание консервативные течения (Крескас, Альбо, Абраванель), германский раввинизм прививается на почве Испании (школа Роша, кодекс «Турим») ночной факел каббалы манит своим таинственным огоньком тех «блуждающих», которых когда-то направлял яркий свет Маймонидова «Путеводителя». В самой Германии безраздельно царит талмудизм. Здесь узость умственного кругозора гармонирует с теснотой замкнутой «еврейской улицы». В Италии свежие веяния ренессанса врываются в еврейскую литературу и выдвигают такую фигуру, как поэт Иммануил Римский, современник Данте; но еврейскому ренессансу, некогда озарившему Испанию, не суждено было воскреснуть на почве Италии. Вообще, к концу Средних веков укрепляются везде позиции раввинизма, который в одних местах берет себе на помощь консервативную философию, а в других — мистику. Везде чувствуется потребность обособления, охраны национального духа от сокрушительных бурь времени.
ГЛАВА I. ЕВРЕИ В ГРАЖДАНСКОЙ ЖИЗНИ ИСПАНИИ И КАТАСТРОФА 1391 ГОДА
§ 33. Царедворцы в Кастилии и юдофобская агитация
Из двух больших королевств Испании Арагония занимала в еврейской истории первое место в XIII веке, а Кастилия — в XIV. Расположенная в центре и на юге Пиренейского полуострова, Кастилия вместе с Леоном и Андалузией имела большее еврейское и мусульманское население, чем восточная ее соседка, и была более связана с этими инородными элементами в своем хозяйственном быту. Здесь правителям по-прежнему приходилось считаться с финансовой силой верхов еврейского общества. Евреи-финансисты в роли алмохарифов или откупщиков государственных доходов втягивались, и порой невольно втягивали своих соплеменников, в политическую борьбу между соперничавшими членами королевской династии, между представителями партий и сословий. Значение сословных организаций сильно выросло в Кастилии XIV века. Дворянские сеймы, кортесы, диктовали королю свои законы, направленные, между прочим, к уничтожению политического влияния евреев. С их экономическим влиянием боролись города, объединявшиеся в «германдады» или союзы для защиты своих «фуэрос» и автономных прав. С культурным влиянием еврейства яростно боролось католическое духовенство, приобретавшее все большую силу в Кастилии. Оно действовало и сверху, навязывая правительству решения своих синодов, и еще успешнее снизу, ведя непрестанную агитацию в массах против тех, которые «ожидовляют страну».
Эта сложная борьба обнаружилась уже при ближайших преемниках кастильского короля Санчо IV, при его вдове Марии де Молина и его сыне Фердинанде IV (1295-1312). Фердинанд имел при себе умного советника в лице алмохарифа дона Самуила, заведовавшего государственными финансами. Политические и дипломатические советы Самуила, к которому юный король относился с большим доверием, не нравились властной королеве-матери Марии де Молина, и дело дошло до того, что придворная партия королевы попыталась насильственно устранить с пути неудобного советника. Однажды Самуил, сопровождая короля в поездке в Севилью, подвергся нападению наемного убийцы и получил тяжкие раны; его спасло от смерти только искусство врача, приставленного к нему королем. Влиянием еврейского советника объясняется, по-видимому, неудача юдофобских домогательств духовенства и дворянства. В 1307 году еврейская община в Толедо пожаловалась королю на местное духовенство, которое начало стеснять евреев в их кредитных операциях на основании полученной от папы Климента V буллы. Фердинанд IV потребовал от духовенства, чтобы оно прекратило свое вмешательство в хозяйственные дела евреев. Евреи, объяснял он, подчинены не папе, а королю, которому они платят подати, и всякое стеснение их промыслов отразится вредно на состоянии государственной казны. В то же время король отклонил требование дворянских кортесов об устранении евреев отдела откупа и сбора податей; он не мог обойтись без помощи еврейских финансистов в то время, когда он предпринял поход на Гибралтар.
После смерти Фердинанда IV (1312), когда ввиду малолетства его сына Альфонса XI старая королева Мария снова вошла в состав регентства, правительству пришлось удовлетворить некоторые требования дворянства и духовенства. Вследствие постановлений церковного собора в Саморе (1313) и кортесов в Бургосе (1315) регенты запретили евреям называться христианскими именами, появляться публично в дорогих костюмах и держать в своих домах христианских кормилиц. Более существенны были хозяйственные и правовые ограничения: запрещение взимать по ссудам проценты выше законного размера (33%), разбирать споры между евреями и христианами не в королевском суде, принимать на суде единоличное свидетельство еврея против христианина. Однако в своих невольных уступках требованиям высших сословий правительство не доходило до того, чтобы отказаться от услуг евреев по части урегулирования государственных финансов. И королева Мария, и другой член регентства, инфант Иоанн-Мануэль, имели своих еврейских финансовых агентов. Инфант, любитель науки и литературы, покровительствовал еврейским ученым; одним из его приближенных был ученый кордовец Иегуда ибн-Вакар. По настоянию Вакара Иоанн-Мануэль, став единоличным регентом после смерти королевы Марии, отменил введенное при ней ограничение раввинского суда, у которого отнято было право налагать уголовные кары за преступления членов общины.
Вступив сам в управление страной, Альфонс XI (1325-1350) назначил алмохарифом еврея Иосифа Бенвенисте. Этот энергичный сборщик податей, заведовавший королевскими финансами, стал доверенным лицом (privado) молодого короля и исполнителем важнейших его поручений. Вместе с двумя рыцарями, товарищами Альфонса, Бенвенисте вершил политику двора и жил как подобало сановнику: выезжал в роскошной карете, в сопровождении всадников и слуг, принимал в своем доме знатных вельмож и вообще вел жизнь кастильского гранда. Это возбуждало ропот в христианском обществе: говорили, что король отдал страну в управление еврейскому дельцу и двум легкомысленным рыцарям. В Вальядолиде была даже попытка нападения на Бенвенисте, когда он гостил там вместе с королем. Не обращая внимания на ропот народа, Альфонс продолжал держать Бенвенисте при дворе в звании государственного казначея (tesorero). Однако придворные интриги, в которых был замешан и другой еврейский фаворит, уготовили еврейскому министру финансов печальный конец. Ловкий делец Самуил ибн-Вакар (Abenhuacar) получил от короля аренду пошлин на товары, привозимые из мавританской Гранады, а также откуп монетного дела с правом чеканки неполновесной серебряной монеты, что приносило ему большие доходы. Когда Бенвенисте удалось отнять у конкурента аренду таможенных пошлин, Вакар уговорил короля совсем запретить ввоз товаров из Гранады и установить систему протекционизма. Между тем в стране росло недовольство против фискальных агентов и частных ростовщиков из евреев и мавров. Кортесы в Вальядолиде и Мадриде требовали, чтобы король обуздал ростовщиков, и добились возобновления закона, запрещающего взимать больше 33 процентов. Затем последовали жалобы на вредные последствия монетного откупа, отданного Вакару: обесценение монеты привело к вздорожанию продовольствия, которое производители предпочитали вывозить за границу в обмен на полновесное серебро. Наконец одному ловкому кастильскому царедворцу удалось свалить обоих еврейских финансистов.
Роль Гамана сыграл Гонзало Мартинес, бедный кастильский рыцарь, состоявший на службе у Иосифа Бенвенисте и введенный им в круг придворных. Мартинес сделал быструю карьеру, получил звание начальника рыцарского ордена Алкантары и сделался очередным фаворитом короля Альфонса. Тут он под влиянием юдофобской партии решил погубить еврейских царедворцев и тем нанести удар всему еврейству Кастилии. Он возбудил против обоих откупщиков обвинение в том, что своей фискальной системой они разоряют страну и лично обогащаются на счет казны. Мартинесу удалось убедить короля, что он вправе забрать в казну все богатства своих откупщиков, а их самих судить как государственных преступников. Бенвенисте и Вакар вместе с членами их семейств были арестованы и заключены в тюрьму. Бенвенисте умер в тюрьме, а Вакар был изведен пытками. Вакара обвиняли в том, что из-за его таможенной политики, прекратившей товарообмен между Кастилией и Гранадой, гранадский эмир объявил войну Альфонсу XI. На помощь гранадским маврам пришли их соплеменники из Марокко, и на территории Кастилии должна была возгореться старая борьба между мусульманами и христианами. Кастилия вместе с Арагонией и Португалией готовились к обороне. Для ведения войны нужны были деньги, и командовавший кастильской армией Гонзало Мартинес предложил отобрать у евреев все их капиталы, а самих изгнать из страны; при этом он ручался, что христианское население будет охотно возмещать казне те податные деньги, которые ежегодно получались от евреев. Это предложение, однако, не встретило сочувствия в королевском совете. Даже высший духовный сановник государства, толедский архиепископ, заявил, что совет Мартинеса гибелен для страны, ибо евреи — драгоценный клад для короля. «Ты хочешь, — сказал он Мартинесу, — погубить этот клад и заставить короля сделать то, чего не делали его предки; но ты этим причинишь больше зла королю, чем евреям». Весть о замысле Мартинеса вызвала тревогу в еврейских общинах; там постились и горячо молились в синагогах о предотвращении беды. Тревога евреев особенно усилилась после того, как Мартинесу удалось нанести поражение мусульманской армии и таким образом стать национальным героем. К счастью, господству Мартинеса неожиданно наступил конец. Нового Гамана погубила, как и древнего, королевская фаворитка. Вследствие придворной интриги, в которой была замешана любовница Альфонса, Леонора де Гусман, Мартинес был вызван с театра войны в Мадрид, но он ослушался приказания и со своими рыцарями из ордена Алкантары взбунтовался против короля. Схваченный и выданный Альфонсу, он был приговорен к сожжению. Это случилось в месяц Адар, когда евреи празднуют избавление от персидского Гамана (1339).
Одновременно с политической агитацией против еврейства велась агитация и на религиозной почве. Зачинщиком ее был вероотступник, вышедший из рядов еврейства, человек книжно образованный, Авнер или Альфонс из Бургоса (Alfonso Burgensis). В юности он основательно изучил библейскую и талмудическую письменность. В 1295 году Авнер увлекся проповедью мистиков-мессианистов; он был в числе тех, которые поверили пророку из Авилы (§ 18) и затем отшатнулись от него, когда вдруг увидели на своей одежде загадочные кресты. Уже тогда поколебалась вера в душе Авнера. Сначала он под влиянием Маймонидовой философии сделался вольнодумцем, занимался светскими науками и медициной, но медицинская профессия не могла прокормить его. Тогда испугавший его в юности символ креста встал перед ним как ответ и на религиозную, и на житейскую проблему. Он принял крещение и занял место сакристана в главной церкви Вальядолида. Тут Авнер-Альфонс старался приобрести расположение своих новых единоверцев наветами на веру, от которой он отрекся. Он написал на еврейском и испанском языках несколько полемических сочинений, где доказывал несостоятельность иудейской религии, между прочим, обилием порожденных ей сект, — упрек наименее заслуженный иудаизмом. Еврейские писатели (Исаак Пулгар и др.) резко обличали ренегата в своих ответных посланиях, что еще более ожесточило его. Авнер-Альфонс послал королю донос, в котором утверждал, что евреи в одной из своих молитв проклинают верующих в Христа. По этому поводу в Вальядолиде состоялся диспут между Авнером и местными раввинами, в присутствии ученых доминиканцев. Раввины старались доказать, что древняя молитва (о «минеях» или доносчиках в «Шмонаэсре») относится к иудеям-отступникам, а не к христианам вообще. Евреи могли рассчитывать, что церковь, проклинающая своих еретиков, позволит синагоге проклинать своих. Но еврейский отступник, лично задетый этой анафемой, убедил духовенство и короля, что в ней содержится хула на христианство. Тогда Альфонс XI особым декретом (1336) запретил еврейским общинам читать при богослужении упомянутую молитву, под страхом штрафа в сто мараведи.
Вообще, король Альфонс XI бывал вынужден делать кое-какие уступки требованиям юдофобов. Вследствие жалоб на евреев-заимодавцев, бравших чрезмерные проценты по ссудам, король освободил христиан-должников от уплаты одной четверти таких долгов и запретил впредь ростовщические сделки вообще. В то же время он поощрял еврейское землевладение, против которого так восставали дворянские кортесы: он дозволил евреям приобрести обширные земельные участки по обеим сторонам реки Дуэро на сумму до 50 000 мараведи (1348).
§ 34. Евреи в кастильской гражданской войне
Никогда еще судьба евреев не была так переплетена с политическими и династическими переворотами в Испании, как в царствование сыновей Альфонса XI — Педро и Генриха. Король Педро IV, прозванный «Жестоким» (1350-1369), относился к евреям так, что с этой стороны едва ли заслуживал свое нелестное прозвище. Педро назначил на пост главного казначея (tesorero тауог) Самуила Галеви Абулафию, представителя толедской еврейской аристократии, и советовался с ним о государственных делах, связанных с финансами. Абулафия оправдал доверие короля: он улучшил финансы государства путем реорганизации сбора податей. Лейб-медиком и астрологом короля был Авраам Царцал. Политические противники и ревнители церкви осуждали короля за допущение неверующих к государственным должностям и презрительно называли его двор «жидовским». Кортесы в Вальядолиде ходатайствовали перед королем об упразднении автономного еврейского суда, но Педро отклонил их просьбу, сказав: «Евреи — слабый народ, и, если подчинить их общему суду, они будут терпеть постоянные обиды». Еврейский поэт Сантоб де Каррион писал на испанском языке стихи, в которых обращался к королю с поучениями и советами. Если бы король слушалея этих честных советов, он, может быть, не дошел бы до того печального положения, в котором вскоре очутился благодаря роковым семейным обстоятельствам.
Педро был единственным сыном Альфонса XI от законной его жены, но Альфонс имел еще от своей любовницы Леоноры Гусман девять сыновей, из коих старшим был Генрих де Трастамара. Этот честолюбивый принц оспаривал престол у своего сводного брата Педро и воспользовался для своих целей раздорами в королевской семье. Король Педро бросил свою молодую жену, французскую принцессу Бланку, дочь герцога Бурбонского, которую ему навязали из политических видов, и предпочел ей свою возлюбленную, красивую испанку Марию де Падилла. Началась борьба партий: одни стояли за француженку, другие — за испанку. К последней партии принадлежал казначей Самуил Абулафия, а с ним — еврейское общество, которое имело основание опасаться, что французская принцесса внесет в управление дух юдофобии, свойственный ее родине. Вельможи, принадлежавшие к французской партии, устраивали заговоры против короля. Жертвой одного из таких заговоров едва не сделался и Абулафия; его вместе с королем заговорщики заманили в крепость Торо и держали там в плену, но заключенным удалось бежать. Сочувствие евреев одной стороне в династической борьбе грозило опасноетью еврейским общинам Кастилии. Когда эта борьба приняла характер затяжной гражданской войны, общинам пришлось испытать весь ужас положения невооруженной «воюющей стороны». Впервые испытала это община столичного города Толедо. В субботу 7 мая 1355 года банды принца Генриха ворвались в город со стороны еврейского квартала, перебили там множество людей (летописец доводит число убитых до 1200) и разграбили торговые заведения, но центральные улицы «юдерии» удалось отстоять при помощи отряда рыцарей из королевской партии.
Через несколько лет пошатнулось положение человека, который невольно втянул евреев в эту политическую борьбу. Как государственный казначей, Самуил Абулафия добывал для короля деньги всеми способами, порой слишком тягостными для населения. Король его ценил, но народ роптал. Шла зловещая народная молва о министре, выколачивающем подати из населения не только для короля, но и для себя лично. Тогдашний кастильский хронист (Ayala) пишет: «Евреи пьют кровь угнетенных христиан и жаждут их добычи, забирая ее путем откупа податей. Дон Авраам и дон Самуил речами сладкими, как мед, добиваются от короля всего, что им угодно». Но счастливый временщик не замечал надвигающейся грозы. Абулафия жил с княжеской пышностью в своем толедском дворце, где ему прислуживали восемьдесят мавританских рабов. Желая увековечить свое имя, он в 1357 году построил в Толедо великолепную синагогу, стены которой были украшены арабесками с надписями во славу строителя. (Эти арабески доныне сохранились в толедском католическом соборе, перестроенном из толедской синагоги после изгнания евреев из Испании.) Заботясь о своей славе в будущем, еврейский гранд мало думал о своей безопасности в настоящем, когда кругом шипела злоба чужих и даже своих. Рассказывают, что могуществу Самуила позавидовали некоторые евреи и донесли королю, что его казначей лично обогащается на счет государственной казны. Случилось то, что часто бывало в подобных случаях между королями и их финансистами: выжав огромные суммы из населения через свой податной аппарат в лице еврейского казначея, король Педро не устоял перед соблазном опорожнить и самый этот аппарат, к которому несомненно прилипло многое из того, что годами собиралось с народа. Обыск, произведенный в доме Самуила Абулафии, обнаружил там огромные богатства: сотни тысяч монет, много ящиков с золотыми и серебряными вещами; немало ценностей было найдено в подземельях под дворцом еврейского магната. Здесь находилось состояние не одного Самуила, но и его родственников. Все они были арестованы по приказанию Педро. Самуила отправили в Севилью и посадили в тюрьму; там его допрашивали под пыткой, где еще скрыты его богатства. Измученный пыткой, Самуил умер в 1360 году, после десяти лет суетной жизни и мишурного блеска в «высшем обществе». Все богатства Самуила и его родственников поступили в королевскую казну.
Можно было опасаться, что со смертью еврейского казначея отношения между королем и еврейскими общинами ухудшатся, но этого не случилось. Став на сторону Педро в начале гражданской войны, евреи уже не могли без риска перейти на сторону бунтующего претендента Генриха де Трастамара. Жестокость короля Педро по отношению к отвергнутой жене Бланке, убитой по его внушению в тюрьме, дала повод партии Генриха усилить агитацию в стране и в соседних государствах. В Кастилии одним из агитационных средств служили «друзья» Педро, евреи. Распускались слухи, будто два еврея причастны к убийству королевы Бланки (многие из распространившихся тогда небылиц нашли свой отголосок в позднейших французских романсах о трагедии бурбонской принцессы). Чтобы сделать короля еще более ненавистным, пущена была в ход басня, будто сам Педро — сын еврея. Рассказывали, что отец короля, Альфонс XI, сердился на свою жену за то, что она ему рожала все девочек, а не мальчиков. Однажды королева, родив снова девочку и боясь гнева своего супруга, тайно подменила новорожденную, при помощи бабки, чужим мальчиком, взятым у одного еврея, и этот-то мнимый королевич достиг потом престола под именем Педро. Подобные выдумки сильно влияли на ход династической борьбы. Генрих дразнил кастильцев тем, что над ними царствует еврей, и в подтверждение этого ссылался на поддержку, которую евреи оказывали Педро в гражданской войне.
А евреи действительно стояли на стороне короля, так как претендент Генрих опирался на враждебную им клерикальную партию. При осаде городов войсками претендента еврейские общины оборонялись и отказывались отворять ворота осаждавшим, за что при успехе последних платились жизнью или имуществом. В Бирвиеске, близ Бургоса, где евреи защищались против осаждавших, была истреблена после падения города вся еврейская община, состоявшая из двухсот семейств. В самом Бургосе, столице старой Кастилии, совещались между собой три группы жителей — христиане, евреи и мусульмане — о том, сдать ли город приближающемуся войску Генриха или защищаться. Христиане под влиянием архиепископа решили сдаться, к ним присоединилось небольшое мусульманское население, евреи же колебались, но выговорили себе право, в случае несогласия с общим решением, оставить город и выселиться в Арагонию или Португалию. Город был сдан затем с общего согласия (1366) — и тем не менее Генрих наложил на еврейскую общину большую контрибуцию, для уплаты которой ей пришлось продать даже орнаменты свитков Торы в синагогах. На время королю Педро удалось, при помощи отрядов английского «черного принца» и гранадского эмира, вытеснить своего противника из ряда городов, но при переходе городов из рук в руки большей частью страдали евреи. Община Бургоса была вторично обложена контрибуцией в миллион мараведи, на этот раз за дозволение остаться в городе. Местами само христианское население расправлялось с евреями, разрушая их синагоги и грабя имущество (Вальядолид).
Наконец наступила развязка долгой гражданской войны (1369). Войска Генриха осадили Толедо. Евреи вместе с христианским населением отчаянно защищали город, претерпевая все муки голода[35]. Но теперь они сражались уже за проигранное дело. В марте того же года Генрих одержал решительную победу над своим противником у Монтиеля. Встретив ненавистного ему Педро, Генрих воскликнул: «Вот этот иудей, сын блудницы, называющий себя царем Кастилии!» По требованию вождя французского отряда он велел обезглавить несчастного короля. Узнав об этом, папа Урбан V сказал: «Верующие могут только радоваться смерти такого тирана, который возмутился против церкви и покровительствовал евреям и сарацинам».
§ 35. Успехи клерикальной реакции
Достигнув власти, Генрих II (1369-1379) стал мстить евреям за их приверженность к Педро тем, что взимал с еврейских общин, уже разоренных во время междоусобицы, новые контрибуции. Взыскание контрибуции сопровождалось в Толедо возмутительными насилиями: продажей последнего скарба бедняков, тюремным заключением, пытками и даже продажей в рабство неимущих плательщиков. Клерикальная партия и дворянство могли теперь с большим успехом, чем прежде, осуществлять свой план социальной деградации еврейства. Собравшиеся в Торо кортесы (1371) требовали следующих мер обуздания «дурного и дерзкого племени»: не допускать евреев к почетным должностям при короле или грандах, не отдавать им откупа налогов и пошлин, заставлять их жить отдельно от христиан и носить установленный знак на верхнем платье, запретить им появляться на улицах в дорогих одеждах, ездить верхом на мулах и называться христианскими именами. Король удовлетворил некоторые из этих требовании: он запретил евреям называться христианскими именами и обязал их носить отличительный знак на одежде. Последнее распоряжение было особенно тяжело для кастильских евреев, привыкших к некоторой гражданской свободе, и они, по-видимому, не подчинились ему. Генрих II причинил также материальный ущерб евреям-кредиторам, освободив их христианских должников от уплаты одной трети заемного капитала.
Дальше, однако, король не шел в своих репрессиях. Он слишком хорошо понимал важную роль евреев в экономической жизни страны, чтобы допустить их до бесправия и полного разорения. Вдобавок он, как и его предшественники, нуждался в услугах еврейских финансовых агентов. На протест кортесов против назначения евреев на должности по финансовому ведомству он возражал, что идет по стопам своего родителя Альфонса XI и его предков, державших на государственной службе евреев. Генрих II назначил генеральным сборщиком податей в Кастилии севильского еврея Иосифа Пихона; другой образованный севильянец, Самуил Абраванель, имел также значительное влияние при дворе.
Было ли от этого легче еврейской массе? Еврейские сановники в Испании давно уже утратили добродетели своих славных предшественников, вроде Хасдан ибн-Шапрута и Самуила Ганагида. Новые сановники заботились главным образом о том, чтобы жить богато, наряжать своих жен и детей и вообще уподобиться кастильским грандам. Они не замечали, что таким поведением они только возбуждают зависть и ненависть в христианском населении, которое говорило: «Вот как евреи обогащаются, скоро они превратятся в грандов!» Быстрое обогащение отдельных лиц, достигавшееся не всегда честными путями, ставилось в вину всей еврейской массе. Вот как изображает тогдашнюю денежную аристократию писатель следующего поколения, Соломон Алами, в своем «Обличительном послании» (Igeret ha’mussar, 1415 г.): «Нечестно жили многие представители нашего общества, знатные, игравшие роль вождей (еврейства) при дворах королей. Короли возвышали их, назначали на царскую службу и отдавали в их руки ключи от своих сокровищ, а эти богачи возгордились, забыв прежнюю бедность и унижение. Они стали строить себе дворцы, запрягали в свои карета больших и красивых мулов, жены и дочери их стали одеваться как знатные дамы и блистать своими нарядами. Эти люди относились с презрением к науке, труду, ремеслу, а возлюбили безделье, чванство и блеск... Они завидовали друг другу, клеветали друг на друга перед королями и вельможами, не замечая, что сами себя губят этим и что горький конец ждет их... Маленьких же людей они обирали и грабили. Они думали только о том, как бы с себя сбросить бремя податей и возложить его на бедных. Своим поведением они уронили свое достоинство в глазах врагов, которые задались целью свалить их и изгнать с позором из дворцов королей и вельмож».
Это честное свидетельство современника бросает свет и на прежнюю судьбу еврейских царедворцев, и на новую трагедию, героем которой сделался главный сборщик податей Иосиф Пихон. Если прежние финансисты, вследствие придворных интриг или действительных злоупотреблений по службе, теряли доверие королей и кончали жизнь в тюрьме, то Пихон погиб от рук самого еврейского общества. Непопулярность Пихона среди его соплеменников была, вероятно, вызвана жестокостью его агентов по сбору податей, в особенности при взимании упомянутых военных контрибуций. Враги Пихона донесли королю Генриху, что главный сборщик присваивает себе казенные деньги. Король велел арестовать своего финансиста и наложить на него огромный штраф, но вскоре простил его и поставил на прежнюю должность. Тогда Пихон из мести учинил какой-то донос на еврейское общество. Узнав об этом, раввинский суд в Севилье, где Пихон числился членом еврейской общины, признал его «малсином» (предатель, доносчик) и, на основании предоставленной общине автономии, приговорил виновного к смерти. Это было в год смерти покровителя Пихона, Генриха II. Новый король Иоанн I короновался в Бургосе, когда ему подали для утверждения приговор раввинского суда. Не успев вникнуть в дело, король подписал приговор. В сопровождении уполномоченных раввинского суда полицейские агенты в Севилье явились в дом Пихона и убили его на месте. Узнав потом о подробностях самосуда и выслушав объяснения сторонников Пихона, король велел казнить еврейского судью и отрубить руку севильскому алгвасилу, полицейскому агенту, виновному в убийстве.
Случай этот имел и общие последствия. Король Иоанн отнял у раввинов право разбирать уголовные дела и приговаривать членов своих общин к смерти, изувечению или изгнанию. Этого требовали кортесы в Сориа (1380). Кортесы в Вальядолиде настаивали еще, чтобы у еврейских общин отнято было также право иметь свой собственный гражданский суд и выборных судей, алкалдов, но король отказался наложить руку на эту основу еврейской автономии. Он отклонил также ходатайство о запрещении евреям заниматься кредитными операциями и об отказе кредиторам в судебной защите по искам их к христианам. За то король вынужден был уступить дворянско-клерикальной партии в требовании, которое было отклонено его отцом Генрихом: он согласился впредь не назначать евреев на должности финансовых агентов или откупщиков податей (1385). С тех пор при кастильском дворе действительно стали реже встречаться евреи в звании «алмохарифов». Некоторые уступки сделал еще Иоанн духовенству: он запретил евреям жить в одних жилищах с христианами, держать христианских нянек или кормилиц, обращать в свою веру даже мавров и, наконец, читать молитву-анафему, на которую когда-то донес ренегат Авнер-Альфонс. Клерикализм пускал все более глубокие корни в кастильском обществе.
Католические священники добились разрешения вызывать еврейских ученых на публичные диспуты по вопросам веры. Такие публичные состязания происходили при неравных для сторон условиях: священники могли перетолковывать верования иудаизма в самом обидном смысле, между тем как раввины не смели свободно критиковать догмы христианства, боясь возбудить гнев власть имущих или ярость народа. Христианское духовенство обыкновенно поручало крещеным евреям вести споры о вере с их бывшими единоверцами, и в таких случаях диспут превращался в публичный суд над иудейством с ложными обвинениями, как это было раньше во Франции и Арагонии. В Кастилии тогда особенно отличался по части миссионерских турниров «новообращенный» Иоанн из Вальядолида (Johannes Conversus). В Бургосе он вел диспут с евреями в присутствии архиепископа Толедского; в Авиле диспут происходил в католической церкви, в присутствии членов еврейской общины, многих христиан и мусульман (1375). Со стороны евреев выступил против Иоанна Моисей де Тордесиллас, знаток не только еврейского, но и христианского богословия. Моисей впоследствии обнародовал содержание диспута в книжке, озаглавленной «Эзер гаэмуна» («Помощь вере») и послал ее для руководства диспутантам в толедской общине. При этом он советовал им воздерживаться в религиозных спорах от резких выражений, ибо «христиане обладают силой и могут ударом кулака заставить правду молчать». Кардинал Педро де Луна, который позже сделался папой под именем Бенедикта XIII, вел прения о догме искупления с теологом Шемтовом Шапрутом. Живя в Таррагоне, резиденции арагонского архиепископа, где неоднократно происходили съезды духовенства, Шемтов написал обширную апологию иудаизма под названием «Эвен Бохан» («Пробный камень»). «Многие из наших единоверцев, — говорит он в предисловии к этой книге, — выходят из нашего общества (принимают крещение) и преследуют нас, препираясь с нами и приводя доводы в пользу их (христианской) веры из разных стихов Писания и талмудической Агады. Эти люди расставляют нам сети, чтобы унизить нас в глазах христиан, хозяев наших. С другой стороны, многие ученые из христиан хотят диспутировать с нами». Для предохранения еврейских диспутантов от сетей противников Шемтов сочинил свою апологию (1380 г.).
Так постепенно внедрялся дух вероисповедной вражды в испанском обществе. Агитация доминиканцев действовала здесь медленно, но верно. Клерикальная реакция, как червь, подтачивала устои общественного строя Кастилии, отбрасывая страну далеко назад, к мрачной эпохе вестготов. Последствия этого поворота дадут себя знать в Испании к концу XIV века в ряде катастроф, напоминающих ужасы крестовых походов Средней Европы.
§ 36. Арагония, Наварра, Португалия
В Арагонии XIV века не было той высокофинансовой политики, которая в Кастилии вовлекала евреев в борьбу политических партий и сословий. Арагонские короли не держали при своем дворе еврейских финансистов в качестве откупщиков или генеральных сборщиков податей с титулом «главных казначеев» и фактическими полномочиями министров финансов. Они больше считались с основным церковным каноном, запрещавшим ставить еврея в положение, дающее ему власть над христианами. Тут продолжалась система, установленная в XIII веке королем Яковом I и его преемниками. Короли непосредственно сносились с еврейскими «алхамиями» и вели с ними финансовые дела хозяйственным способом: брали всевозможные подати, получали авансы и займы в счет будущих податей, широко торговали правом помилования («ремиссии») и всякими привилегиями для отдельных лиц и целых общин. Когда однажды епископ Таррагоны воспротивился взиманию чрезвычайной контрибуции с евреев его епархии, король Яков II (1291-1327) напомнил ему, что все евреи в Каталонии составляют собственность королевской казны (res propria camerae nostrae), совершенно в духе германских императоров. Этот король довел систему опеки до того, что вмешивался в общинные выборы, в денежные споры и даже в семейные дела «своих евреев». Так как с приращением еврейского населения росли королевские доходы, то Яков II охотно допускал в Арагонию французских изгнанников 1306 года. Уже в августе этого года он разрешил барселонской общине принять 60 семейств изгнанников, а затем допускал эмигрантов и в другие города. В качестве владельца французского города Монпелье Яков II поделил с французским королем Филиппом Красивым доход от продажи конфискованных последним еврейских домов (1307). Однако в своих арагонских владениях он не допускал ни произвола властей, ни эксцессов толпы. Во время «крестового похода» пастухов, опустошавших в 1320 году еврейские общины Франции, банды фанатиков проникли в соседнюю Арагонию и разгромили там еврейские общины в городах Яка и Монтклюс, где вырезали почти всех евреев. Опасность грозила и другим городам, но инфант Альфонс быстро подавил это движение и изгнал из страны французских головорезов. Многие еврейские беглецы из Франции разместились в имениях арагонских феодалов. Труднее было остановить безумное народное движение в 1348 г., когда вместе с чумой, известной под именем «черная смерть», в Испанию проникла из других стран Европы юдофобская зараза в виде басни об отравлении воды евреями. В Барселоне уже началось избиение евреев, с трудом прекращенное городскими властями (май 1348). Сильнее пострадали другие общины Каталонии: Лерида, Терона, Таррагона Сервера, где сотни евреев пали от рук обезумевших христиан и еврейское имущество было разграблено. Катастрофа была, по-видимому, локализована в Каталонии и не распространилась на прочие провинции.
Арагонские правители, как уже сказано, не имели при себе еврейских финансовых агентов с функциями «главных казначеев», как в Кастилии, но еврейские чиновники на менее заметных постах у них были. Очень часто упоминаются в королевских актах еврейские придворные врачи, толмачи и дипломатические агенты, посыпавшиеся с поручениями к мавританским царям Гранады и Марокко. Были привилегированные лица и из богатого купечества или услужливых главарей общин. Но все это делалось так, чтобы не вызывать нареканий со стороны католического духовенства. Арагонские короли Альфонс IV и Педро IV (1327-1380) формально соблюдали церковные каноны относительно евреев. Они часто напоминали в своих приказах о том, что евреи обязаны носить, «для отличия их в публичных местах», особый плащ (сара) или кружок цветного куска на верхней одежде. Только придворные врачи, переводчики и дипломатические агенты освобождались от ношения такого клейма. Король Санчо в Майорке разрешил крупным коммерсантам, разъезжающим по стране, не носить отличительного знака, так как это связано для них с неприятностями и даже опасностью, «ввиду почти всеобщей неприязни к евреям» (1323). Папская «инквизиция для искоренения ересей» зорко следила за тем, чтобы выкресты из евреев не возвращались в прежнюю веру, и заставляла королей запрещать всякое общение таких лиц с их прежними единоверцами. Инквизиторы нередко тянули в свой страшный трибунал евреев, обвиняемых в «совращении» христиан или в сожительстве с христианками, и присуждали виновных к смерти и конфискации имущества, но король в таких случаях обыкновенно миловал осужденных или смягчал наказание, конечно, за определенный выкуп. Братья-проповедники из доминиканского ордена читали свои миссионерские проповеди в еврейском квартале, часто в синагогах, и король обязывал евреев слушать эти проповеди; только в тех случаях, когда миссионеры говорили в церквах, где еврейские слушатели могли подвергаться оскорблениям со стороны христиан, король освобождал их от этой повинности. При слушании обязательных проповедей евреи обязывались также отвечать на вопросы проповедников. Когда в роли миссионеров выступали выкресты, евреи не могли удержаться от обидных выражений по адресу ренегатов, но против таких оскорблений принимались строгие меры: нельзя было называть новообращенного «перебежчиком» (tornado). Как в Кастилии, клерикализм усиливался и в Арагонии. Посеянное доминиканцами ядовитое семя даст и здесь кровавые ростки к концу века.
Против этого напора враждебных сил извне арагонское еврейство защищалось своей широкой организацией автономных общин, установившейся еще в XIII веке, В 1354 г. была сделана попытка создать союз общин всех частей королевства: провинций Каталонии, Валенсии, Арагона и Балеарских островов. На съезде делегатов первых двух провинций в Барселоне цель союза была формулирована так: защищать евреев против враждебных им законов правительства и духовенства, против произвола чиновников и эксцессов толпы, бороться против доносчиков, которые постоянно шантажировали еврейские общины и часто причиняли им великие бедствия, регулировать внутреннюю жизнь в общинах. По неизвестным причинам этот проект национальной концентрации не осуществился, к великому ущербу для арагонского еврейства, которому скоро предстояли тяжкие испытания.
Тревожные моменты переживали еврейские общины полуиспанской и полуфранцузской Наварры. Управляемая со второй половины XIII века королями из французской династии, Наварра часто испытывала потрясения метрополии. Еврейские общины в Памплоне, Туделе, Эстелле и других городах стонали от реквизиций набожного Людовика IX и жадного Филиппа Красивого. Тем не менее число евреев в Наварре росло и особенно увеличилось вследствие притока французских изгнанников 1306 года. Но из Франции туда шли также те темные силы, которые несли гибель еврейству. Оттуда проникли в Наварру безумные орды пастухов и опустошили цветущую еврейскую общину Туделы (1321). В 1328 г. в Наварре наступило междуцарствие, во время которого разгоревшиеся народные страсти были направлены францисканскими монахами против евреев. В городе Эстелле буйная толпа окружила еврейский квартал. Заперевшиеся в нем евреи отчаянно защищались, но на подмогу городским погромщикам явились толпы крестьян из окрестных деревень, и квартал был взят. Все еврейские дома были сожжены, и жители вырезаны. Погромы в меньших размерах происходили в некоторых других городах. Живший в Эстелле известный талмудист Менахем бен-Зерах, член переселившейся в Наварру семьи французских изгнанников, рассказывает следующее о пережитом в Эстелле. «Когда умер король французский, властвовавший в Наварре, восстали жители страны и решили истребить всех евреев в этом королевстве. Они убили в Эстелле и других местах около 6000 евреев. Отец мой, мать и мои четыре младших брата пали святыми мучениками за единство имени Божия — пусть Бог взыщет за их кровь! Мне одному удалось бежать из дому. Я был избит и покрыт ранами, ибо двадцать пять злодеев били и истязали меня, и я валялся нагим среди трупов от сумерек до полуночи 23-го Адара (6 марта). В полночь пришел один рыцарь, приятель нашей семьи, извлек меня из кучи трупов, привел в свой дом и приютил меня. В Наварре воцарился новый король, и мы, дети убитых, возопили к нему, требуя возмездия за пролитую кровь наших отцов, но мы ничего не успели». На самом деле новый король самостоятельной Наварры (Филипп III, граф д’Эврэ) сначала велел арестовать подстрекателей-монахов и наложил штраф на города, где происходили погромы, но впоследствии помиловал всех погромщиков и снял штрафы, не желая ссориться из-за евреев с христианским населением. Из выморочного имущества убитых еврейских семейств король составил себе порядочное состояние, а у оставшихся в живых брал большие подати за «покровительство». Так постепенно беднели еврейские общины Наварры, и к концу XIV века численность их сильно сократилась.
В дальнем углу Пиренейского полуострова, в Португалии, росла в это время еврейская колония, положение которой напоминало лучшие времена Кастилии. С самого возникновения самостоятельной Португалии в XII веке еврейская колонизация поощрялась там королями бургундской династии, постигшими секрет управления при помощи еврейских финансистов. Евреям давались обычные «привилегии» и права общинного самоуправления, а получались от них разнообразные подати и, кроме того, важные услуги в форме финансирования казны откупщиками податей и банкирами. Отсюда обычное недовольство двух антагонистов королевской власти, дворянства и духовенства, которые жаловались на чрезмерное усиление еврейского элемента, противное духу христианского государства. В течение всего XIII века португальским королям приходится лавировать между интересами государственного хозяйства и требованиями сословий. Короли Санчо II (1223-1245), Альфонс III (1246-1279) и Дионисий (1279-1325) получают от римских пап и местных епископов выговоры за то, что они дают иноверным фискальным агентам власть над христианами, что они не понуждают евреев носить особый знак на одежде и т.п., но короли обращали мало внимания на эти упреки. В то время евреи действительно приобрели некоторое влияние на ход государственных дел. В Португалии была изобретена оригинальная система, составлявшая комбинацию кастильской и арагонской систем: король назначал одного финансиста и «главным раввином» (rabbi tor), и государственным казначеем. В качестве начальника еврейских общин этот чиновник отвечал за правильное поступление податей от них, а в качестве казначея заведовал сбором податей и государственными финансами вообще. Королевский раввин имел контроль над еврейским самоуправлением: он утверждал в должностях избираемых общинами раввинов и судей. К началу XIV века еврейские общины в Португалии были организованы во всех значительных городах. Кроме столицы, Лиссабона, автономные общины существовали в городах Сантарем, Опорто, Эвора, Фаро, Коимбра, Алькасар, Браганца и в других местах (всего около сорока пунктов). Почти везде евреи жили в особых кварталах или «юдариях» (judarias).
Из португальских королей серьезно считался с требованиями клерикалов только Альфонс IV (1325-1357). Он запретил евреям показываться в публичных местах без отличительного знака: куска желтой материи в форме шестиконечной звезды, прикрепленной к шляпе или плащу. Вместе с тем он настолько дорожил этими подданными со «знаками отличия», что запретил состоятельным из них выезд из страны. Следующие короли снова вернулись к политике, которую в клерикальных кругах называли «юдофильской». Король Педро I (1357-1367), рыцарь справедливости и правосудия в народных легендах, назначил своим лейб-медиком и вместе с тем главным раввином лиссабонского врача Моисея Наварро. При его преемнике Фердинанде I (1367-1383) королевским казначеем состоял финансовый делец дон Иуда, который по поручению короля совершил сомнительную операцию: перечеканку прежних монет с уменьшением их веса, что принесло большую прибыль королевской казне, но восстановило народ против двора и еврейского казначея. Местами происходили нападения на евреев — конечно, неповинных в проделках ловкого придворного агента. Вскоре вопрос о придворных евреях встал на очередь как вопрос общей политики и даже сыграл некоторую роль в династическом конфликте между Португалией и Кастилией.
Когда Фердинанд I умер без наследника и в управление временно вступила его вдова Леонора, крайне непопулярная в стране, представители города Лиссабона предъявили ей ряд требований, из которых одно относилось к евреям: удалить их от общественных должностей, «как того требуют канонические и гражданские законы». Королева-регентша ответила, что она уже предупредила желание народа и уволила от должностей казначея Иуду и нескольких сборщиков податей из евреев. На самом же деле Леонора не расставалась с Иудой, который был ее финансовым агентом. Советником ее был также другой богатый еврей из приближенных ее мужа, Давид Негро. В это время должен был решиться вопрос о наследнике престола. Соперничали два претендента: незаконный сын короля Педро, рыцарь Иоанн де Авис, и кастильский король Иоанн I, женатый на Беатрисе, дочери Леоноры. Народ стоял на стороне первого претендента, не желая подчинить Португалию кастильцам; Леонора же и часть аристократии держали сторону ее зятя Иоанна Кастильского. Гнев лиссабонского населения против королевы, желающей предать страну иноземцам, вылился в возмущение против ее еврейских советников. Толпа уже готовилась учинить погром в «иударии» столицы, ограбить богатых евреев и добычу отдать своему избраннику, рыцарю Иоанну, но усилиями последнего погром был предотвращен. Леонора и ее советник Иуда бежали из города, и регентом был объявлен Иоанн Португальский. Между обоими Иоаннами началась война. Тем временем поселившаяся в Кастилии Леонора рассорилась со своим зятем. В ссоре были замешаны и евреи. Желая завести в своей стране должность раввина-фискала, кастильский король Иоанн I, по просьбе своей жены Беатрисы, назначил на эту должность прибывшего из Португалии Давида Негро; Леонора же желала, чтобы на этот пост был назначен ее любимец Иуда. Скоро стало известно, что Леонора замешана в тайном заговоре против жизни кастильского короля, и она была сослана в монастырь. Давид Негро, содействовавший раскрытию заговора, остался при дворе Иоанна Кастильского, который после неудачной войны должен был отказаться от португальской короны. Королем Португалии был провозглашен Иоанн де Авис, который оказался правителем гуманным, справедливым также по отношению к евреям. Так повторилась и в Португалии картина, знакомая нам из времен династической борьбы в Кастилии.
§ 37. «Священная война» 1391 года
К концу XIV века клерикальная реакция сделала такие успехи в Испании, особенно в Кастилии, что творцы ее могли уже приступить к решительным действиям. Юдофобы из духовенства пугали общество призраком «еврейской опасности»: рост еврейского богатства и политическое влияние еврейских финансистов грозят будто бы самому существованию христианских государств в Испании, которые после долгой борьбы освободились от господства мавров, но не от влияния оставшихся в стране мавров и евреев; чтобы укрепить национально-христианский тип государства, нужно поднять внутреннюю «священную войну», с лозунгом очищения страны от обоих иноверных элементов. С маврами, однако, воевать было трудно: у них за спиной свое Гранадское царство, а дальше — Марокко и берберийские племена, умеющие делать священную войну по-своему. Легче объявить войну евреям, в форме ультиматума: крещение или смерть! Некогда крестоносцы Средней Европы успели там больше вырезать, чем крестить евреев, но в Испании можно добиться большего успеха: здесь евреи менее религиозны и менее обособлены от христиан, а вдобавок более состоятельны, больше дорожат благами жизни, и под угрозой смерти многие из них могут согласиться на крещение. Если так систематически действовать, то и «еврейская опасность» исчезнет, и стан верующих усилится притоком новых сил.
Таков был план действия клерикальных заговорщиков, которые за сто лет до создания всеиспанской инквизиции усвоили ее идею: единой, однородной христианской Испании, очищенной от евреев, мавров и еретиков. Во главе кастильских пропагандистов этой идеи стоял страстный фанатик, архидиакон и официал епископства в Севилье, Ферранд Мартинес. В течение ряда лет, со времени участия евреев в кастильской гражданской войне, Мартинес вел систематическую агитацию против них в своих церковных проповедях. Он бросал в массу зажигательные слова: евреи господствуют в Испании, они богатеют от сбора и откупа податей, подчиняют себе всех христиан, от короля до раба, везде сеют свое лжеучение и скоро превратят церкви в синагоги; необходимо уничтожить этих врагов Христа и добиться того, чтобы синагоги превратились в церкви. Открыто проповедовались насилие и террор. Во время одного крестного хода Мартинес приказал следовавшей за ним толпе избить тех евреев, которые осмелятся показаться на улице по пути процессии. Он не раз высказывал мысль, что было бы хорошо разрушить все синагоги Севильи. Представители еврейской общины в Севилье часто жаловались на эти опасные подстрекательства королю Генриху II и его преемнику Иоанну I; короли запрещали Мартинесу возбуждать народные страсти и грозили ему карами, но он с упорством маньяка продолжал свое дело, оправдываясь тем, что исполняет свой евангельский долг, обличая неверующих. Так он говорил пред севильским судом, куда его привлекла к ответу еврейская община (1388), и тут же повторил, что разрушение синагог он считает богоугодным делом. Слабый король Иоанн I вел себя в этом деле нерешительно: он хвалил усердие архидьякона-подстрекателя и в то же время запрещал чинить насилие евреям: он хотел насытить волка и сохранить овец. Честнее поступил севильский архиепископ Барросо: он уволил Мартинеса от должности официала и лишил его права проповедовать в церкви (1389).
Но скоро обстоятельства сложились благоприятно для клерикального демагога. Архиепископ и король умерли в один год (1390). Мартинес, по выбору сочувствующих ему священников, стал исполнять обязанности заместителя архиепископа. В регентстве, управлявшем Кастилией именем малолетнего короля Генриха III, участвовала королева-вдова Леонора, при которой Мартинес раньше состоял духовником. Тут для агитации безумного фанатика открылось широкое поприще. Мартинес разослал духовным чинам севильской епархии циркуляр с требованием «разрушать до основания синагоги, где враги Бога и церкви совершают свое идолослужение», и доставлять ему в виде трофеев утварь разрушенных синагог. 15 марта 1391 года он произнес зажигательную речь на площади Севильи, при огромном стечении народа. Он прямо подстрекал христиан к нападению на евреев. Толпа уже бросилась к еврейскому кварталу, но городские власти остановили ее и прекратили начавшийся погром. По приказанию полицмейстера (alguacil) были схвачены двое предводителей шайки громил и подвергнуты публичному бичеванию. Это еще больше разъярило толпу и ее вдохновителя Мартинеса, который продолжал свою преступную агитацию, организуя силы для нового нападения. Оно совершилось спустя три месяца после первой попытки, и на этот раз с полным успехом для армии убийц и крестителей. В Севилье христиане, словно по уговору, сбежались в одно утро к «иудерии», подожгли ее и принялись убивать и грабить обитателей (6 июня). Около 4000 евреев было убито, многие взяты в плен и проданы в рабство арабам; остальные же, чтобы избавиться от смерти, позволили совершить над собой обряд крещения. Цветущая древняя община, насчитывавшая около шести тысяч семейств, была сразу уничтожена, синагоги были разрушены или обращены в церкви. В числе принявших католичество был бывший сановник при дворе Генриха II, Самуил Абраванель, который при крещении принял имя Иоанн де Севилья (впоследствии он переселился в Португалию и вернулся в иудейство).
Севильская резня подала сигнал к повсеместному нападению на евреев. В Севилье сходились все нити клерикального заговора, отсюда давались боевые приказы и тактические указания. Щадить желающих креститься и убивать упорных — таков был главный завет «священной войны». Повсюду соблюдалась эта тактика, но в угоду толпе и в награду за ее труды ей позволялось также грабить имущество евреев, в качестве военной добычи[36]. В городах севильского округа повторились сцены метрополии. В другом историческом центре еврейской Испании, Кордове, творились худшие ужасы, чем во время нашествия Альмохадов: сожжена «иудерия» с ее великолепными древними зданиями и товарными складами; 2000 трупов мужчин, женщин и детей валялись грудами на улицах, в домах и разрушенных синагогах, а рядом слонялись люди с убитыми душами — отрекшиеся от веры отцов. Через две недели после севильской резни очередь дошла до столичной общины Толедо (17 Таммуза). Здесь раввины первые пошли на смерть ради «освящения имени Божия»: между прочим, погибли потомки знаменитого талмудиста Роша. Но было очень много и малодушных, принявших крещение. В Бургосе особенно велико было число этих невольных дезертиров. Такие сцены повторились во многих других городах Кастилии. Около семидесяти общин были разгромлены.
Из Кастилии антиеврейское движение перекинулось в Арагонию, куда для этой цели прибыли эмиссары из главного штаба, Севильи. Предупредительные меры правительства всегда были неуспешны. В городе Валенсия христианская чернь ворвалась в юдерию с камышовыми крестами и кричала: «Вот придет Мартинес и всех вас окрестит!» (9 июля). Евреи оказали сопротивление, заперли входы в свой квартал, а из ворвавшихся буянов убили несколько человек. Тогда раздался клич: «Евреи убивают христиан!» — и христианские монополисты убийства хлынули в еврейский квартал, разрушили его и убили тех, которые не успели бежать или не согласились принять крещение. Погромщики устремились также к «морерии», кварталу мавров, но тут войска оттеснили их. Скоро очередь дошла до каталонской столицы Барселоны. Здесь евреи заперлись в крепости, заручившись покровительством местного губернатора и рыцарей. Но разъяренная чернь возмутилась против власти, осадила крепость и, наконец, взяла ее при помощи крестьян, съехавшихся из окрестных деревень. Потеряв надежду на спасение, многие евреи закалывали себя кинжалами или бросались с крепостной башни вниз и разбивались, другие в отчаянии бросились на врагов и погибли в неравной борьбе, остальные изменили своей вере; лишь немногим удалось спастись бегством (8 августа). Здесь пал мучеником за веру единственный сын философа Хасдая Крескеса, и отец в своем описании катастрофы замечает: «Я отдал в жертву чистого агнца, моего единственного сына». В Каталонии пострадали еще общины Героны и Лериды, но в собственной Арагонии уцелели почти все общины, ибо королевские власти и феодалы энергично защищали свою «еврейскую собственность».
Погромная волна докатилась и до острова Майорки. В главном городе острова, Пальме, зверски убивали евреев и даже разрушали дома тех сердобольных христиан, которые давали у себя убежище несчастным. Многие евреи заперлись в городской крепости и оттуда, с разрешения губернатора, ночью пробрались на берег и бежали на кораблях в Северную Африку.
Беженцы из Кастилии нашли временный приют в соседней Португалии. Здесь население не было подготовлено к истреблению людей во имя религии любви. Вдобавок главный раввин Португалии, Моисей Наварро, лейб-медик короля Иоанна, представил ему папскую буллу, запрещающую убивать и насильственно крестить евреев, и король разослал эту буллу для оглашения во всех городах.
Таким образом, летом 1391 года испанские евреи переживали такие же ужасы, как их предки на берегах Рейна летом 1096 года. Вызванное проповедью Мартинеса движение представляло собой настоящий крестовый поход, направленный против иноверцев внутри страны. Испанские евреи дождались своего венца мученичества, но они не были так подготовлены к этому, как их германские братья. Немецкие евреи при таких катастрофах чаще жертвовали жизнью и лишь в единичных случаях принимали для вида веру насильников, от которой тотчас по уходе врагов публично отрекались. В Испании же число «обращенных» (conversos) было значительно больше числа павших мучеников: полагают, что оно достигло нескольких десятков тысяч. Здесь под ножом убийцы многие соглашались идти в христианскую купель и признать чуждый символ веры, с тем чтобы по миновании опасности возвратиться к вере отцов. Часть их так и сделала, бежав немедленно от надзора сыщиков церкви в другие страны. Но очень многие, дорожа своим временным спокойствием, оставались официально под маской навязанной им религии. Они не предвидели, какую страшную участь они готовили себе и своим детям. Находясь под бдительным надзором католического духовенства, эти «невольники» христианства («а ну сим») должны были для виду исполнять церковные обряды и могли только втайне соблюдать важнейшие законы своей наследственной веры. Эта раздвоенность будет служить для них источником непрестанных мук и тревог и приведет к трагедии «марранства», а затем к ужасам инквизиции.
§ 38. Раввинизм и консервативная философия (Крескес)
В области духовной культуры предыдущий XIII век протекал в Испании под знаком Маймонида, в смысле положительного или отрицательного отношения к его учению. Столетняя борьба консерваторов со свободомыслием, окончившаяся известной раввинской анафемой 1305 года, дала перевес консервативному направлению. И XIV век протекает уже под знаком умственной реакции. Раввиним стремится усилить национально-религиозную дисциплину в стране, где налицо были все данные для ассимиляции: общий разговорный язык (евреи в ту эпоху говорили по-испански и частью еще по-арабски, хотя в литературе они употребляли свой национальный язык), сближение между евреями и христианами в высших классах общества и усвоение многих нравов окружающего населения. Симптоматично было то, что в самом начале века (1305) занял место главного раввина в кастильской столице Ашер бен-Иехиель (Рош), выходец из Германии и типичный представитель германского раввинизма, противник философии и светских наук. В центре ассимиляции, где синоды и кортесы должны были запрещать евреям называться испанскими именами, пришелец с севера принялся насаждать порядки замкнутого германского гетто. Широкая судебная автономия раввинов давала им возможность строго карать членов общины, провинившихся в вольнодумстве или вольном поведении. Когда влиятельный при дворе кордовец Иегуда ибн-Вакар спросил Роша, как поступить с человеком, который произнес какую-то богохульную фразу по-арабски, суровый раввин ответил, что ему следовало бы вырезать язык. Одной еврейке, обвиненной в сожительстве с христианином, раввинский суд приказал отрезать нос, и на запрос того же Вакара о мотивах этого решения Рош ответил: «Приговор правилен: пусть она (грешница) потеряет привлекательность для своих любовников!» В данном случае само правительство, передавшее дело в еврейский суд, было заинтересовано в строгом наказании, так как сожительство еврейки с христианином считалось преступлением и по канонам церкви.
Борьба со свободомыслием образованных людей велась успешнее, чем борьба с вольными нравами как следствием бытовой ассимиляции высших классов общества. Херем 1305 года изгнал светскую науку и философию из школы, где теперь стал господствовать талмудизм. Не удалась попытка Маймонида поставить предел разливу «моря талмудического» с целью дать место свободным наукам. Рош, его сыновья и многочисленные ученики создали в Испании сеть иешив германского типа, в которых широкий синтез Маймонида был заменен мелочным схоластическим анализом. К исследованиям и «респонсам» законоведов предыдущего века, вроде Рашба, прибавились галахические выводы Роша («Писке га-Рош») и его школы. Накопилась такая масса законотолкований и решений авторитетных раввинов, что понадобилась новая кодификация действующего еврейского права, с дополнениями к кодексу Маймонида. В XIV веке развивается литература «собирателей выводов и решений» (Poskim). Наиболее систематическим произведением этой литературы был кодекс «Турим» («Ряды»), составленный сыном Роша, Яковом б. Ашер (ум. в 1340 г.). В этот кодекс не вошли государственные, аграрные и храмовые законы, связанные с пребыванием народа в Палестине и представляющие только теоретический интерес, но зато прибавлено многое к действующему праву на основании раввинских решений и народных обычаев. Обширный кодекс «Турим» состоит из четырех частей. В первой («Орах-хаим») изложены правила богослужения, субботы, праздников и постов; во второй («Иоредеа») — законы о пище, убое скота и домашнем обиходе; в третьей («Эвен-эзер») — семейное право и законы о браке и разводе, а в четвертой («Хошен-мишпат») — гражданское и уголовное право. Обрядовая часть кодекса «Турим» значительно расширена в сравнении с кодексом Маймонида, а догматическая и этическая часть крайне сужена. Автор как бы боялся затрагивать общие принципы и догмы религии, которые еще недавно возбуждали горячие споры между ортодоксами и свободомыслящими. Кодекс Якова бен-Ашер был принят, как практическое руководство, многими раввинами и постепенно вытеснял кодекс Маймонида. В позднейшее время система «Турим» легла в основу доныне действующего раввинского кодекса «Шулхан-арух» и многочисленных исследований немецко-польских раввинов.
Другие «Поским» того времени (около середины XIV века) занимались составлением частичных сводов законов. Ученик Роша, Иерухим б. Мешулам из Прованса, составил два сборника, из которых в одном («Мешарим») изложены гражданские, а в другом («Адам ве-Хава») — религиозно-обрядовые законы иудаизма. Севильский ученый Давид Абудрагам, составил сборник правил богослужения и синагогального чина. Попытку осмыслить религиозное законодательство сделал толедский ученый Менахем бен-Зерах, который едва спасся во время погрома в Наварре, где погибла его семья. В составленном им сборнике религиозных обрядов («Цеда ла-дерех») уделено место и морально-догматическим рассуждениям, но последние свидетельствуют только об упадке теоретического богословия в ту эпоху.
Параллельно с деятельностью «Поским» продолжалась работа комментаторов. Целая фаланга их выдвинулась во второй и третьей четверти XIV века. Ритба (полное имя: Иомтов б. Авраам) из Севильи составлял новеллы («Хиддушим») к разным трактатам Талмуда, по образцу своего учителя Рашба. Шемтов Гаон из Севильи написал комментарий к кодексу Маймонида, под названием «Укрепленная башня» («Мигдал-03»). Боевое название книги вызвано тем, что автор защищал в ней кодекс Маймонида от суровой критики его современника Рабеда. К тому же кодексу составил комментарий («Магид Мишне») Дон Видаль или Иомтов де Толоса. Среди эпигонов испанского раввинизма выделялся еще барселонский раввин-проповедник Нисим Геронди (сокращенно Ran), автор комментария к «Малому Талмуду» Альфаси. Сборник его проповедей обличает в авторе консервативного мыслителя, одинаково далекого от философского рационализма и мистической каббалы.
Большую общественную роль играл во второй половине XIV века сарагосский раввин Исаак бар-Шешет, известный под литературным именем Рибаш (умер в 1408 г.). Он был для своего времени тем, чем был столетием раньше Рашба: высшей инстанцией для разрешения вопросов религиозной и общественной жизни. Многие из его посланий или респонсов («Тешубот гаРибаш») написаны в тоне безапелляционных решений и приказов, особенно в тех случаях, где речь шла о попытках религиозного вольнодумства. Рибаш был решительным противником рационалистической теологии. «Следует, — писал он, — избегать сочинений по естествознанию, ибо они подкапывают корни нашей святой Торы: веру в сотворенность мира и в Божие провидение, распространяющееся на отдельные особи рода человеческого. В этих книгах приводятся доказательства в пользу мнения об извечном существовании Вселенной, которая будто бы имманентна Божеству, как свет присущ солнцу и тень дереву». В Испании в то время нашелся один образованный раввин, Хаим Галипапа из Уэски, который позволил себе толковать библейские пророчества Иешаи и Даниила исторически, в связи с событиями их времени, а не в виде мессианских предсказаний на далекое будущее; кроме того, он предлагал облегчать чрезмерные строгости законов о субботнем покое и о пище. Об этом донесли Рибашу, и раввин-новатор получил от сарагосского стража веры строгий выговор за опасное вольнодумство. Это охранительное усердие вызывалось отчасти и тогдашним тревожным временем. Миссионерский натиск католического духовенства, в Испании и участившиеся отпадения от иудейства требовали энергичных превентивных мер. Фанатизм ратоборцев церкви порождал противоположный фанатизм в представителях синагоги. После катастрофы 1391 г. Рибаш покинул Испанию и поселился в Алжире, где к евреям-туземцам прибавилась значительная колония беглецов из Испании. Местный султан назначил его верховным раввином над всеми еврейскими общинами своей области.
Умственная реакция выдвинула и своего философа. Хасдай Крескес (Cresques, ок. 1310-1410), живший в Сарагосе, был не столько раввином-практиком, сколько идеологом раввинизма. Свою религиозно-философскую систему он построил на предпосылках, совершенно отличных от принципов Маймонида, который, по его словам, «углубился в книги философов (греческих) и соблазнился их идеями». Цель Крескеса — не примирение Разума и Откровения, а выяснение их противоположности и непримиримости, откуда следует вывод, что ограниченный человеческий разум должен склониться перед откровением Торы как проявлением разума и воли Бога. В своем теологическом трактате «Свет Божий» («Ор Адонай») Хасдай Крескес шаг за шагом разрушает величественное здание Маймонида, в котором искусственно сочетались два противоположных архитектурных стиля — греческий и еврейский. Он отвергает мнение рационалистов о непогрешимости Аристотеля в области метафизики и доказывает, как резко расходится его учение о Боге, возникновении мира, провидении и бессмертии с соответствующими догмами иудаизма. Сторонникам дуализма, вроде Альбалага, признававшим двойственную истину — философскую и религиозную, — Крескес бросает упрек в двуличности. Человек, признающий иудаизм божественным откровением, может и должен в нем самом найти разумное обоснование своих верований, а не заимствовать таковое извне. Самобытная философия иудаизма, в отличие от аристотеле-маймонидовой, говорит, что высшее совершенство заключается не в мышлении или познании, а в деятельной любви к Богу, что нравственное, а не интеллектуальное совершенство приближает человека к Божеству, источнику добра. Из двух библейских заветов — «Познай Бога твоего» и «Люби Бога всем сердцем» — Крескес избирает последний, в отличие от школы рационалистов. Он утверждает, что провидение Божие простирается не только на роды, на жизнь целых народов, но и на индивидов, на жизнь каждого отдельного человека. Предопределение Божие имеет, однако, известную границу: предрешены события, но не хотения и помыслы людей, а потому человек, стремящийся к добру и отвергающий зло, достоин воздаяния за добрую волю, независимо от результатов ее. Крескес устанавливает семь основных догматов иудаизма вместо Маймонидовых тринадцати: сотворение мира вместе с материей, бессмертие души, загробное воздаяние, воскресение мертвых, вечность и неизменяемость Торы, превосходство Моисея над всеми другими вероучителями, вера в пришествие Мессии. По странному капризу мысли, Крескес прибавил к этим семи пунктам еще один, совершенно легендарный: проявление святого духа в библейском оракуле первосвященника «урим ве-тумим». Свой философский труд Крескес окончил после катастрофы 1391 года, от которой погиб его единственный сын. В эти же годы написал он на испанском языке полемический трактат о догматах христианства, в котором доказывал несостоятельность таких верований, как искупление первородного греха, воплощение Бога в человеке и догмат Троицы. Книга предназначалась, по-видимому, для «анусим», которые в грозный год приняли крещение притворно, но могли впоследствии искренно увлечься догмами навязанной им религии. Испанский подлинник этой книги не сохранился, но уцелели фрагменты ее в еврейском переводе («Bittul ikare hanozrim»).
На границе философии и каббалы стоит Меир Алдаби, внук Роша, автор книги «Пути веры» («Schevile етипа», 1360 г.). Это сочинение представляет собой небольшую энциклопедию знаний, необходимых для теолога. Учение о Боге и его атрибутах подкреплено здесь каббалистическими рассуждениями, теория сотворения мира объясняется данными из тогдашней астрономии и физики, а сотворение человека — данными анатомии, физиологии и гигиены; в учении о душе говорится о религиозном экстазе; законы Торы освещаются и этически, и легендарно, в духе талмудической Агады; в связи с догмами бессмертия души и загробной жизни развивается мистическая теория переселения душ. Вообще, в книге перемешаны идеи разнородных систем. Сторонник эклектизма, автор, однако, признает первенство традиции. Он объявляет себя противником «философии, осмеливающейся говорить против наших древних учителей»; он признается, что «изучал посторонние книги (светские), понимая, что это грешно, но делал это лишь для того, чтобы быть в состоянии возражать эпикоросу (вольнодумцу)». Под этой вывеской благочестия книга Алдаби приобрела большую популярность и многократно перепечатывалась, что объясняется также общедоступностью ее изложения.
В других отраслях литературы XIV век был временем полного застоя. Давно захиревшая поэзия не имела в эту эпоху в Испании ни одного выдающегося представителя. Испанские писатели упоминают лишь об одном придворном поэте, упомянутом выше, Сантоб де Каррион, который писал на кастильском языке «советы и поучения» для короля дона Педро. Сантоб (Шемтов) был близок к королевскому двору еще при отце Педро, Альфонсе XI. В кругу придворных честный еврей-стихотворец составлял корректив к евреям-финансистам, не всегда соблюдавшим честь еврейского имени. На правах старого советника Сантоб писал рифмованные сентенции для юного короля, жизнь которого протекла в семейной неурядице и гражданской войне. Вплетая в свои стихи библейские и талмудические изречения, Сантоб порицает ненасытную страсть к богатству и прославляет знание как «сокровище, не приобретаемое деньгами». Характерна та строфа, где он говорит: «Пусть меня не ценят слишком низко. Какой же богатый еврей может состязаться со мной и петь то, что я пою?» По-видимому, придворным богатым евреям не всегда была приятна мораль их соплеменника, направленная против них самих. Испанский трубадур XIV века составляет такое же редкое исключение, как Зюскинд фон Тримберг в Германии предыдущего века.