§ 49. Власть церкви и миссионерский террор (1391-1415)
В мрачной симфонии Средних веков заключительный аккорд принадлежал Испании. Страна, остававшаяся сравнительно спокойной в самый разгар средневековой оргии, под конец как будто одумалась и поспешила наверстать упущенное, стараясь превзойти другие страны в жестокостях против евреев. В испанце воскрес крещеный язычник времен вестготов, который не мог терпеть рядом с собой некрещеного. Присмирев на несколько веков под влиянием арабско-еврейской цивилизации, древний вестгот вновь почувствовал себя в родной стихии, когда восторжествовал клерикализм, исподволь подтачивавший основы нормального общежития. В Испании жило пестрое население, состоявшее из христиан, евреев и мавров. Тут сошлись три религии, три расы и три культуры. В течение нескольких столетий они уживались рядом, их взаимодействие разнообразило испанскую культуру и выделяло ее на темном фоне Средневековья. Но свободное культурное общение было не во вкусе клерикализма, который упорно стремился к искоренению всего иноверного и всего инородного во имя идеи церковно-государственного единства.
Единая вера, единое государство и единая культура в духе господствующей церкви — вот лозунг тех, которые с XV века трудились над объединением христианской Испании. Ради достижения этого идеала необходимо было либо истребить чуждые элементы, евреев и мавров, либо насильственно слить их с христианским населением. В других странах евреев угнетали, убивали или изгоняли, потеряв надежду на превращение их в верных сынов церкви; в Испании же не хотели расстаться с этой надеждой и вместе с тем не хотели ждать: идея насильственного массового крещения, пугавшая своей смелостью даже самых ревностных римских пап, глубоко засела в мозгу испанских клерикалов и делала их «больше католиками, чем сам папа». От первобытного ислама они наследовали принцип распространения веры при помощи меча. «Смерть или крещение!» — под этим знаменем они надеялись победить. Франко-германским крестоносцам конца XI века это не удалось, но испанские «крестоносцы» конца XIV века, поднявшие меч по призыву Мартинеса, имели частичный успех, который поощрил их к дальнейшей работе. Если можно было перебить десятки тысяч евреев и столько же обратить в христианство, то продолжением этой тактики можно дойти до полного разрешения «еврейского вопроса». XV век идет по этому пути: половина еврейского населения насильственно загоняется в лоно церкви, а другая, уцелевшая от меча и креста, наконец изгоняется из страны. Действие, начатое в 1391, завершается в 1492 году.
Короткая пауза наступила после «священной войны». Многие города в Кастилии и Арагонии были разорены, ибо пострадала самая деятельная часть населения, связывавшая эти страны с рынками Европы и Африки. Обезлюдели и обеднели еврейские общины. Многие эмигрировали в Португалию, в мавританскую Гранаду и за Гибралтар, в Африку. Оскудела и королевская казна, ибо она лишилась большей части доходов от специальных налогов, которых теперь не платили ни выкресты, ни разорившиеся семьи. Почувствовал это и кастильский король Генрих III. В 1395 г. он принял меры к восстановлению разрушенных юдерий. Он грозил строгими карами за всякое подстрекательство к погромам и даже попытался наказать зачинщика севильской резни Мартинеса, заточив его в тюрьму. Но скоро король был принужден освободить священника-изувера, который в народе слыл «святым». Также бессилен был король и против дворянства: ему пришлось удовлетворить требование кортесов в Вальядолиде (1405), чтобы с христиан, т.е. промотавшихся дворян, была сложена половина долговых сумм, причитавшихся евреям-кредиторам, чтобы право еврея свидетельствовать на суде против христианина было ограничено, наконец, чтобы обязать евреев носить отличительный кружок на одежде. Только в пределах своей власти мог король кое-что сделать для исцеления ран, причиненных государству катастрофой 1391 года. Он назначил главным раввином кастильских общин своего придворного врача Меира Алгуадеса, поручив ему заботу о водворении порядка в юдериях и урегулировании платежа казенных податей. Алгуадесу, по-видимому, удалось сделать многое для реставрации общин в короткое царствование Генриха III. Преждевременная смерть болезненного короля (1406) прервала эту работу: снова наступило тревожное время.
Ввиду малолетства наследника престола Иоанна II страной долго управляло регентство, во главе которого стояла королева-мать Каталина, всецело преданная клерикалам. В совете регентства участвовал также епископ Павел Бургосский, назначенный опекуном и воспитателем наследника. Этот епископ был не кто иной, как бывший раввин Соломон Галеви из Бургоса, принявший крещение во время катастрофы 1391 г. Человек крайне честолюбивый, этот выкрест решил дорого продать свое еврейство: он весьма выгодно обменял сан раввина у гонимых на сан епископа у гонителей. Он уверял своих новых единоверцев, что принял христианство не под угрозой смерти, а еще до катастрофы, под влиянием чудного видения: ему во сне явилась Матерь Божия и наставила его на путь истины, к которому он был подготовлен чтением книг Фомы Аквината. Приняв в крещении имя Павел де Санта Мария, он отправился в Париж для изучения теологии в тамошнем университете, затем побывал в папском городе Авиньоне и там сблизился с испанским кардиналом Педро де Луна, который в 1394 году был избран в папы под именем Бенедикта XIII противниками законного римского папы Бонифация IX. Этот кардинал, который отличался особым рвением в деле обращения евреев и еще раньше вел религиозные диспуты с еврейскими учеными, нашел в обращенном Павле прекрасное орудие для осуществления своих планов.
Нужно было закрепить за церковью ее недавнее крупное приобретение: тысячи conversos, окрещенных в страшный год евреев, и приумножить их новыми обращениями. Для этого важно было предоставить высокий духовный сан бывшему раввину, готовому отдать свои знания и опыт на служение церкви. Павел изъявил полную готовность идти по стопам одноименного древнего апостола в деле обличения старой веры, и он быстро пошел вверх по иерархической лестнице. От сана архидиакона и каноника в Севилье он поднялся до сана епископа Картагены и затем архиепископа в Бургосе. Близкий ко двору ренегат еще при жизни Генриха III имел столкновение с придворным врачом Меиром Алгуадесом, с которым до своего крещения находился в дружеских отношениях. (Сохранилось написанное в раввинском стиле юмористическое послание Соломона Галеви к Алгуадесу по поводу пуримского пьянства.) Врач в звании официального раввина был неудобен для бывшего раввина, готовившегося стать Гаманом для своих соплеменников. Нужно было устранить с пути придворного Мардохая. После смерти короля Павел, в качестве члена регентства, получил эту возможность. Около 1410 года в Сеговии, где временно находилась регентша Каталина, был затеян судебный процесс против нескольких евреев, будто бы купивших церковную гостию с намерением издеваться над телом Христовым. К делу припутали и Меира Алгуадеса. Всех заключенных пытали и вынудили сознание. Алгуадес под пыткой сознался в другом мнимом преступлении: он в качестве врача будто бы ускорил смерть болезненного Генриха III. За это его подвергли мучительной казни. Очень темны детали этой истории, но, во всяком случае, не подлежит сомнению, что официальный раввин был устранен так или иначе при содействии Павла Бургосского.
Когда при дворе некому было уже заступиться за евреев, против них начала орудовать клерикальная партия с епископом Бургосским во главе. Регентское правительство Каталины решило, что важнейшей задачей момента является полное обособление евреев от христиан для того, чтобы, с одной стороны, ослабить опасное влияние правоверных евреев на своих крещеных соплеменников, а с другой — путем выделения упорствующих в бесправную касту создать яркую социальную противоположность между верующими и неверными. В 1412 году был издан «Ордонанс Доньи Каталины», поставивший всех кастильских евреев в положение бесправной касты. Евреям разрешалось жить в городах не иначе, как в особых «Juderias», куда в течение одной недели обязаны переместиться все живущие в других частях города. Христианкам запрещено ходить в эти кварталы как днем, так и ночью. Христианам обоих полов запрещается дружить с евреями, бывать у них в гостях, есть, пить или купаться вместе с ними, служить у них в домах, в сельском хозяйстве и промышленных заведениях. Еврея нельзя величать обычным испанским титулом «дон», ему запрещается носить оружие, брить бороду и стричь волосы. Евреи должны носить длинную одежду из грубой материи, отличную от испанской. Рядом с этими бытовыми правилами, в 24 пунктах «Ордонанса» установлены правила, делавшие хозяйственную жизнь евреев невозможной. Евреям нельзя торговать хлебом, вином и мясом, заниматься ремеслами и свободными профессиями, особенно врачебной. Всякая государственная и общественная служба для них закрыта. Судебная автономия у них отнимается: они подлежат общему суду по уголовным и даже гражданским делам, их общины лишаются права самообложения. Нарушение какого-либо из этих правил карается штрафом от 300 до 2000 мараведи, а в некоторых случаях — бичеванием. Предвидя, что от такой жизни евреи станут уходить из Кастилии и тем сократят денежные доходы казны, авторы эдикта строго запретили эмиграцию под страхом конфискации имущества или обращения пойманного эмигранта в рабство; феодалам, укрывающим таких беглецов, закон грозил штрафом в 150 000 мараведи. Все эти драконовские законы, большей частью неосуществимые (подобные репрессии были введены и для мавров), были придуманы главным образом для того, чтобы унизить, оскорбить и устрашить евреев, упорствующих в своей вере. Привыкших к некоторой гражданской свободе кастильских евреев грозили низвести до положения париев, дабы показать им, что только крещение может избавить их от рабской доли[45].
К коварному соблазну присоединилось дикое насилие: евреев одной рукой манили в церковь, а другой тащили туда, угрожая разбоем и смертью. В Испании в это время (1412-1415) действовал второй Мартинес, новый «бич иудеев», Висенте Феррер. Этот суровый доминиканский монах, окруженный толпой «бичующихся» (флагеллантов) и тому подобных изуверов, странствовал по Кастилии и Арагонии и проповедовал «святую ненависть» к иноверцам — иудеям и маврам. Крещение путем угроз сделалось его миссией. Ренегат-епископ Павел Бургосский сблизился с доминиканским фанатиком на почве искоренения иудейства. Под влиянием этой достойной четы был выработан вышеупомянутый «ордонанс» и организована миссионерская пропаганда особого рода, где увещание заменялось устрашением. Во главе банды монахов Феррер ходил из города в город, с крестом в одной руке и Торой в другой, врывался в синагоги и громовым голосом требовал от евреев, чтобы они отвергли Тору и приняли крест. Особенно нападал он на прежних выкрестов, жертв насилий 1391 г., которые тайно или явно исповедовали иудейство, и грозил им жестокой расправой. Страстные речи этого бешеного фанатика заразительно действовали на толпы христиан, которые стояли уже наготове, чтобы по первому знаку броситься на упорных врагов Христовых. Ужас охватил евреев, помнивших еще севильскую резню и последовавшие за ней погромы. Многие общины в Кастилии очутились в осадном положении. В Вальядолиде, Саламанке, Сеговии, Авиле, Бургосе и других городах евреи с отчаяния массами принимали крещение, а раньше отпавшие от церкви «новые христиане» каялись и обещали сделаться добрыми католиками. В Толедо Феррер ворвался с крестом в синагогу, разогнал молившихся и тут же объявил синагогу церковью имени непорочной Марии (Santa Maria la Bianca). Из Кастилии он отправился в Арагонию, где при помощи тех же террористических приемов загнал в лоно церкви множество евреев в Сарагосе, Тортозе, Валенсии и других городах. Около двадцати тысяч евреев вынуждены были отречься от своей религии в эти годы террора. Одни спасли себя этим шагом от избиения и погромов, другие — от рабской жизни, на которую обрекал их «Ордонанс» 1412 года.
Для тех, которые остались верными старому знамени, ордонанс сделал жизнь в Кастилии невозможной, и результатом такого положения была бы массовая эмиграция, которую не могли бы остановить никакие кары. Однако авторы жестокого закона скоро сами поняли, к каким последствиям приведет его применение, и они решили смягчить его, тем более что главная цель, устрашение малодушных ради умножения паствы Христовой, была отчасти достигнута. В 1414 году регентство отменило некоторые экономические репрессии: евреям было разрешено торговать на рынках, пользоваться услугами поденщиков-христиан в полевых работах и в других отраслях хозяйства; сделаны были облегчения и в праве передвижения. Законы об одежде были смягчены тем, что разрешалось носить платье из более дорогой ткани, но все-таки не выше определенной цены. Курьезные правила о бороде и волосах разъяснены в том смысле, что волосы на голове можно стричь, а бороду разрешается только подстригать, но не брить, для отличия от испанцев. Сама жизнь фактически упразднила и другие пункты позорного «Ордонанса» 1412 года.
§ 50. Диспут в Тортозе (1413-1415)
Всеми путями гнали евреев в объятия церкви. Епископ Павел Бургосский старался устрашить их унижением и бесправием, чтобы успешнее вербовать среди них «новых христиан». Бесноватый монах Висенте Феррер путем террора гнал их в церковную купель. А третий участник этого триумвирата, испанский антипапа Бенедикт XIII, решил покорить непокорных иным способом. Он ухватился за старую тактику: скомпрометировать иудаизм в публичном диспуте с раввинами и затем потребовать от «побежденных» капитуляции, т.е. крещения. Бенедикт XIII, один из трех соперничавших между собой пап, не был признан нигде, кроме Испании. Собор в Пизе лишил его сана и предал его церковному отлучению (1409). Чтобы поднять свой авторитет, Бенедикту нужно было сделать себе рекламу и удивить христианский мир редким подвигом, — а можно ли себе представить больший подвиг, чем обращение евреев, составлявшее заветную мечту средневековой церкви? Мысль о вызове раввинов на публичный диспут была внушена Бенедикту его домашним врачом, еврейским ренегатом из друзей Павла Бургосского. То был Иошуа из города Лорки, ученый талмудист, перешедший в христианство вследствие переворота в его теологическом мышлении. После крещения он стал именоваться Геронимо де Санта Фе (Иероним святой веры) и, подобно одноименному отцу церкви, задался целью текстами Писания доказывать неверующим истинность христианского учения. У него самого вера в Христа была книжная, основанная на толковании священных текстов, и ему казалось, что подобными толкованиями можно убедить некоторых еврейских теологов. Это стремление духовно осчастливить своих бывших единоверцев не помешало, однако, ренегату сойтись с их злейшими врагами, Бенедиктом и Феррером. Он предложил повторить опыт парижского и барселонского диспутов XIII века с публичным изобличением раввинов в непонимании библейских пророчеств и даже талмудических изречений, свидетельствующих о мессианстве Христа. Был выработан коварный план атаки: запуганных миссионерским террором Феррера раввинов смутить такими вопросами, на которые они не могли бы отвечать откровенно без риска погромов, а смущение или колебание в ответах выставлять как поражение евреев на диспуте. Чтобы демонстрировать победу церкви, решено было тут же в публичных собраниях совершать крещение над теми несчастными, которые в те дни вынуждены были искать спасения в лоне церкви от насилий монашеских банд.
В конце 1412 года папа Бенедикт, с согласия арагонского короля Фердинанда I, разослал еврейским общинам Арагонии строгий приказ: прислать своих авторитетных раввинов и ученых в город Тортозу для участия в предстоящем религиозном диспуте. Общины должны были подчиниться, хотя и понимали настоящие замыслы антипапы и его товарищей. В Тортозу прибыли около двадцати делегатов, из которых наиболее активными оказались немногие: старшина сарагосской общины Видаль Бенвенисте и ее раввин Зерахия Галеви, известный автор книги «Иккарим» (о догматах иудаизма) Иосиф Альбо из Дарока и Астрюк Галеви из Альканиз[46]. В феврале 1413 года начался диспут, который длился с перерывами до ноября следующего года и занял 69 заседаний. Диспут происходил в очень торжественной обстановке. Председательствовал обыкновенно сам папа Бенедикт, окруженный большой свитой епископов и светских сановников; «обвинителем» или обличителем иудейства выступал Геронимо де Санта Фе, а еврейские представители могли только защищаться, ибо публично доказывать несостоятельность христианских верований значило бы навлечь опасность на себя и на свои общины. В этом неравенстве сторон заключалась вся трудность диспута. Раввины не смели возражать своим оппонентам даже с той полуоткровенностью, как некогда возражал Рамбан в Барселоне Павлу Христиани: ведь тогда еще не было церковного террора, а теперь беснующиеся банды Висенте Феррера уже перешли из Кастилии в Арагонию, и делегаты получали об этом тревожные вести в дни заседаний в Тортозе.
С первых же дней определились взаимоотношения сторон на съезде. День его открытия (7 февраля 1413) описан следующим образом одним из еврейских делегатов[47]:
«Когда мы явились в дом папы, мы увидели большой двор, украшенный цветными тканями: это было место диспута. Там стояли семьдесят кресел для кардиналов, епископов и архиепископов, одетых в позолоченные костюмы. Из знатных римлян (духовных лиц), горожан и начальства там было около тысячи человек. И сильная робость овладела нами... Затем папа начал говорить: «Знайте, еврейские ученые, что я сам явился и вас призвал не для того, чтобы спорить, какая из двух религий истинная, ибо для меня не подлежит сомнению, что моя вера истинная, а ваша Тора была когда-то истинною, но потом упразднена. Мы сперва будем обсуждать только доводы Геронимо, который готов доказать по Талмуду ваших древних учителей, знавших больше вашего, что Мессия уже явился, а вы со своей стороны будете отвечать по этому только вопросу». Затем Геронимо начал свою речь словами пророка Иесаии (I, 18): «Пойдем и будем состязаться. Если согласитесь и будете послушны, то будете пользоваться всеми благами земли; если же будете непокорны и мятежны, вас пожрет меч». Видаль Бенвенисте в своей ответной речи, произнесенной на латинском языке, выразил удивление по поводу того, что одна из вступающих в спор сторон начинает с угроз еще до открытия прений. Папа язвительно ответил: «Вы правы, но эта дурная привычка не должна вас удивлять: ведь он (Геронимо) из ваших»».
По окончании вступительных речей главари еврейской делегации просили папу освободить их от диспута, где стороны будут только упражняться в словопрениях по вопросам, связанным для каждой с заветными преданиями. Эта просьба не была уважена, и в следующем заседании съезда начались прения по существу. Геронимо оперировал цитатами из вольной области талмудической Агады. Он привел оттуда известное изречение (Сангедрин 97а): «Шесть тысяч лет существует мир: первые две тысячи — время хаоса (или идолопоклонства), следующие две тысячи — время Торы, а последние две тысячи — время Мессии». Отсюда — доказывал он — ясно, что Мессия давно явился, ибо наступило уже давно шестое тысячелетие от сотворения мира. Видаль Бенвенисте возразил, что, прежде чем судить о времени Мессии, нужно установить его назначение и свойства, ибо ведь весь вопрос в том, пришел ли истинный спаситель; но председатель-папа не согласился изменить порядок прений. Тогда Бенвенисте указал, что, во-первых, Иисус явился еще до истечения четвертого тысячелетия, а во-вторых, приведенное талмудическое изречение кончается замечанием, что много времени уже ушло из мессианской эпохи, между тем как Мессия еще не явился. Геронимо возразил, что это замечание есть прибавка позднейшего талмудиста к древнему тексту, в котором даты указаны лишь приблизительно. Бенвенисте и Альбо ответили, что в Талмуде не сказано, придет ли Мессия: в начале или конце последнего двухтысячелетия, а главное — не могли же талмудисты, не признающие Христа, сказать нечто противоположное их убеждению. Запутавшись в споре, Геронимо в следующем заседании выдвинул другую версию указанной Агады, где пришествие Мессии приурочено к последнему из 85 юбилеев от сотворения мира. Опять завязался спор, во время которого сарагосский делегат р. Мататия иронически предложил своему оппоненту цитировать из другого талмудического текста изречение: «Пусть будут прокляты все, исчисляющие конечные сроки!» Это разозлило папу, и он воскликнул: «Глупый вы народ, глупые талмудисты! Разве пророк Даниил, исчислявший конечный срок, заслуживает проклятия?» Делегат Тодрос ибн-Яхья из Героны не удержался и ответил: «Если талмудисты кажутся глупыми владыке-папе, то зачем же ссылаться на них в доказательство, что Мессия уже пришел? Ведь не приводят доказательств от имени дураков». А Иосиф Альбо гневно воскликнул: «Если б вы даже доказали мне, что Мессия уже пришел, я все-таки не перестал бы быть евреем». Глава еврейской делегации Видаль Бенвенисте поспешил извиниться за резкие выражения товарищей. Вернувшись из заседания, делегаты между собой поспорили: смельчаков упрекали за несоблюдение уговора о сдержанности в ответах. Делегаты заметили, что прения записываются под наблюдением председателя, и опасались, что их мнения будут изложены так, чтобы подвести ораторов потом под суд инквизиции. Поэтому они решили всячески уклоняться от ответов на щекотливые вопросы, а в крайнем случае выставлять только одного оратора по каждому вопросу для уменьшения ответственности.
Наконец спор перешел на толкование мнимых библейских пророчеств о Христе. Тут еще более приходилось говорить о природе Мессии, самом опасном пункте спора. Евреи допускали, что Мессия давно родился, но еще не открылся миру и пребывает на небе, как праведники Ханох и Илия, либо странствует невидимкой по земле, пока не наступит момент избавления Израиля. Они отвергали и божественную природу Мессии, и его призвание искупить Адамов грех, что вызвало страстные возражения Геронимо, Бенедикта и их братии. Часто евреи подавали свои тезисы в письменной форме, а Геронимо писал контртезисы и защищал их в десятках заседаний. Еврейские делегаты были вообще единодушны в своих ответах. Только в одном случае их мнения разошлись. Когда Геронимо стал смеяться над Талмудом, ссылаясь на некоторые фантастические легенды из Агады, Астрюк Галеви подал письменное заявление, что он не признает за этими легендами никакого религиозного авторитета, и это заявление поддерживали еще некоторые делегаты[48]. Но Иосиф Альбо и другой раввин признали авторитетной и агадическую часть Талмуда и только допускали, что многие ее изречения и легенды следует понимать в фигуральном смысле. Тут сказался старый внутренний спор между рационалистами и консерваторами об обязательности Агады как источника догматики.
Видя бесплодность словесного турнира, Бенедикт пробовал действовать внешними эффектами. В Тортозу стали привозить из разных городов группы евреев, согласившихся принять крещение под влиянием террора, и в зале заседаний заставляли их произносить формулу отречения от иудейства. Этим хотели показать делегатам, что многие общины уже завоеваны церковью и что синагога побеждена. Но и такие демонстрации не достигали цели, хотя и причиняли делегатам невыразимые нравственные муки. Интерес к диспуту все более падал. Бенедикт часто отлучался из Тортозы, чтобы совещаться с единомышленниками о своем собственном деле: в это самое время делались приготовления к великому церковному собору в Констанце, где должен был решиться вопрос о трех папах-соперниках, из которых Бенедикт имел наименьше шансов на признание. В его отсутствие председательствовал генерал доминиканского ордена или другой из церковных сановников. Дважды собрания прерывались на многие месяцы, вследствие чего дело затянулось до осени 1414 года. Последние собрания происходили не в Тортозе, а в близлежащем Сан-Матео. К концу стало ясно, что публичный диспут не приведет к желанным результатам. Из еврейских делегатов никто не признал себя побежденным, хотя партия Бенедикта распускала слухи, что некоторые на диспуте убедились в истинности христианства, для чего лжецы смешивали делегатов с жертвами миссионерского террора. Во всяком случае, на предстоящем соборе в Констанце Бенедикт не мог похвастать тем, что довел представителей иудейства до капитуляции. Раздраженный папа излил свой гнев в обнародованной им жестокой булле против иудейства (май 1415). В ней повелевалось: разыскать и уничтожить экземпляры «богохульного» Талмуда, а также полемических антихристианских книг, оставлять евреям в каждом городе только одну скромную синагогу, всеми мерами обособлять их от христиан, не позволять христианам оказывать евреям даже мелкие услуги (как, например, в субботние дни зажигать или тушить свечи и топить печи), принуждать евреев слушать проповеди христианских миссионеров не меньше трех раз в год.
Булла Бенедикта XIII скоро потеряла свою силу, ибо автор ее лишился папского сана даже в своем отечестве, Арагонии. Констанцский собор признал «Педро де Луна, именуемого Бенедиктом XIII» лишенным папского сана и вообще духовного звания, так как он является виновником церковного раскола и «засохшей ветвью на дереве католической церкви», подлежащей отсечению (1415). После этого приговора от бывшего папы отшатнулись даже его прежние сподвижники, епископ Павел Бургосский и Висенте Феррер. Последний обличал в своих проповедях «развратного и лицемерного папу». Впрочем, сам Феррер и его банда флагеллантов удостоились получить от Констанцского собора, вместо похвалы, весьма нелестную аттестацию. Креатура Бенедикта, Иошуа из Лорки, или Геронимо де Санта Фе, сошел со сцены и подвизался только в области литературной полемики. Свои доводы против иудейства, высказанные на тортозском диспуте, он увековечил в двух сочинениях: «Против превратных верований иудеев» («Contra judaeorum perfidiam») и «Против Талмуда». Апология христианства в первой из этих книг изобилует курьезами, подчас крайне неприличными (например, доказательство беспорочного зачатия Богоматери путем символического толкования стиха пророка Иехезкеля, 44, 2). В еврейской письменности имя этого ренегата увековечено эпитетом «Мегадеф» (богохульник), состоящим из начальных букв слов: Маэстро Геронимо де Санта Фе. Литературным оружием боролся с еврейством под конец своей жизни и другой ренегат, который в дни своей силы наносил тяжкие удары покинутому лагерю мечом государственным. Престарелый епископ Павел Бургосский, лишившийся власти после упразднения регентства в Кастилии, написал книгу под заглавием «Диалог Павла и Савла против Иудеев, или Разбор Писаний» («Scrutinium scripturarum»), где между прочим говорится, что бедствия, выпавшие на долю испанских евреев со времен погромщика Мартинеса, составляют заслуженную кару за распятие Христа. Павел мог бы похвалиться тем, что он сам после Мартинеса продлил бедствия своих бывших единоверцев.
§ 51. Промежуток реставрации (1415-1449)
После пережитых бедствий для еврейских общин опять наступила передышка. Избранный Констанцским собором папа Мартин V, имея в виду особенно миссионерский террор в Испании, запретил всякое насильственное обращение евреев (1418), а затем, по ходатайству еврейской депутации, издал особую буллу для Испании, где отменил все распоряжения Бенедикта XIII относительно общественной изоляции евреев. Буллой 1421 года разрешалось христианам пользоваться услугами еврейских финансовых и торговых посредников, лечиться у евреев-врачей и вообще иметь всякие деловые сношения с евреями. Больше, чем папские буллы, подействовали на испанских правителей тяжелые экономические последствия, вызванные многолетним террором монахов и массовой эмиграцией евреев. Арагонская королева-регентша Мария приняла меры для сокращения эмиграции и всяческими льготами старалась удержать евреев в стране.
Особенно резкий поворот произошел в Кастилии, откуда раньше пошла по всей Испании клерикальная зараза. Регентство, вдохновляемое набожной королевой и епископом-ренегатом, было упразднено после смерти королевы Каталины. В управление государством формально вступил король Иоанн II (1418-1454), а фактически — его главный министр, либеральный Альваро де Луна. Новое правительство обратило внимание на печальные результаты эпохи церковного террора: разорение многих городов, упадок тех отраслей промышленности, которые находились в руках гонимых евреев и мавров, запутанность государственных финансов, которые раньше поддерживались изобретательностью еврейских податных откупщиков и банкиров. Для устранения этих последствий кастильское правительство решило восстановить внутренний мир в государстве. Оно вернуло евреям их прежние права, привлекло некоторых предприимчивых капиталистов из их среды к участию в откупе государственных доходов и дало еврейским общинам возможность упрочить свое самоуправление. Возобновилась та реставрация, которая была прервана при Генрихе III и Меире Алгуадесе разрушительной силой клерикализма.
Значительное влияние при кастильском дворе приобрел общественный деятель Авраам Бенвенисте, который в качестве официального посредника между еврейскими общинами и правительством носил звание «раввина королевского двора» (Rabi de la corte). Бенвенисте предстояла трудная задача: он должен был восстановить общинный строй, пришедший в упадок вследствие целого ряда погромов и массовых крещений. Во многих местах не хватало даже синагог для богослужения, так как во время террора многие синагоги были превращены в церкви. Общественная дисциплина исчезла, семейные и религиозно-нравственные устои расшатались, всюду господствовали произвол и распущенность. Люди, накопившие большие богатства, жили в свое удовольствие и предавались роскоши, возбуждая зависть христиан; масса же бедствовала и коснела в невежестве. Школы пустовали, юношество не получало надлежащего воспитания и деморализовалось, размножились доносчики и люди темных профессий. Все это побудило Авраама Бенвенисте созвать, с разрешения короля, съезд раввинов и старшин в Вальядолиде (1432). На этом съезде был выработан подробный устав («Tecana» или «Escama» на еврейско-испанском языке) об устройстве еврейских общин в Кастилии. В основе вальядолидского устава лежали, по-видимому, прежние уставы отдельных общин, но они были дополнены новыми постановлениями и введены в общую конституцию кастильских «кагалов»[49]. Здесь главное внимание обращено на те стороны внутренней жизни, которые пострадали от общественной разрухи. Установлены строгие наказания для состоятельных людей, которые уклоняются от платежа государственных и общинных податей, прибегая к разным хитростям или к покровительству христианских властей, от чего тяжесть налогов падает на бедных членов общины. Были усилены судебные кары для доносчиков, тех «malšinim» или шантажистов, которые еще в прежние века причиняли много горя общинам, а теперь являлись особенно опасными ввиду ухудшившихся отношений между евреями и христианами. Таких зловредных людей кагально-раввинский суд, по новому уставу, имеет право приговаривать к денежному штрафу, тюрьме или телесному наказанию; доносчик, уличенный в третий раз, может быть присужден к смертной казни верховным судьей, «раввином королевского двора», но приговор должен быть утвержден королем. Для ограждения добрых нравов и смягчения неприязни со стороны окружающего населения устав запрещает женщинам слишком наряжаться. «Пусть евреи и еврейки не забывают, что они находятся в голусе и живут не на своей земле!» В главе о школьном обучении говорится, что община из 15 семейств обязана содержать учителя для начального образования, а община из сорока семейств должна содержать среднюю школу для изучения Талмуда; в больших общинах должны существовать высшие «иешивы». Подробно определены права и обязанности раввинов, «даянов» и различных чинов кагальной управы, избираемых общиной. Вальядолидский съезд признал свой устав обязательным для всех кастильских общин на десятилетний срок, по истечении которого он может быть пересмотрен новым съездом.
Клерикальная партия с беспокойством смотрела на улучшение отношений правительства к евреям и на реставрацию общин. Сыновья Павла Бургосского, из которых Альфонс де Картагена унаследовал сан епископа в Бургосе, мечтали о возвращении к тем временам, когда монахи-проповедники загоняли тысячи евреев в лоно церкви. Их очень огорчила булла папы Евгения IV от 1435 года, которой запрещалось миссионерам возбуждать христианскую массу против евреев. Участвуя в качестве делегата от Кастилии в великом Базельском соборе, Альфонс возбудил там еврейский вопрос и успел убедить папу в том, что Испании снова грозит опасность от усиливающегося влияния евреев. Тогда папа, с одобрения собора, издал буллу (1442), в которой отменил льготы Мартина V и свои собственные и дал духовенству самые широкие полномочия в его миссионерской деятельности, обязав его строго следить за соблюдением всех церковных канонов. Обновленные репрессии, имевшие целью прекратить всякое общение между христианами и иноверцами, распространялись также на мавров, что вызвало большое возбуждение в Кастилии. Новое вторжение церкви грозило расстройством наладившейся после кризиса хозяйственной жизни, в которой евреи и мавры были наиболее активными двигателями.
Это случилось после отставки кастильского либерального канцлера Альваро де Луна, которого клерикалам удалось устранить от власти. Но вскоре наступившая в управлении разруха заставила короля Иоанна снова призвать к власти энергичного канцлера. Реакционные попытки потерпели крушение. Еврейские общины, вероятно при содействии Авраама Бенвенисте, добились королевского декрета (апрель 1443), которым папская булла была разъяснена так, что от нее очень мало осталось. В декрете объявлялось, что булла отнюдь не ставит евреев и мавров вне закона и не запрещает им заниматься при участии христиан торговлей и ремеслами (перечислены дозволенные ремесла: портняжное, сапожное, ткацкое, горшечное, столярное и др.), ибо эти профессии не принадлежат к числу общественных должностей, дающих иноверцам власть над служащими христианами. Обеспечив таким образом экономические права иноверцев, декрет делает уступки в области бытовой: еврейские кварталы в городах должны существовать, а где их нет — нужно отвести евреям особые улицы для жительства; закон о еврейской одежде или особом на ней знаке остается в силе; запрещение христианам лечиться у врачей-иноверцев тоже сохраняет силу там, где есть возможность обойтись без их услуг, но при известных предосторожностях (если лекарство приготовляется христианином) и это не возбраняется. Городским советам, стеснявшим евреев в правах, Иоанн II напомнил, что иноверцы состоят под королевской опекой и что нарушение их личной или имущественной безопасности будет строго караться.
Так боролся созидательный государственный разум с разрушительным фанатизмом церкви, но страсти в политике оказывались сильнее здравого смысла. Юдофобия в христианских массах Испании питалась в ту эпоху не столько ненавистью к правоверному еврейству, сколько страхом перед теми многочисленными «новохристианами» из евреев, которых сами же клерикалы загнали в лоно церкви. Страх перед «внешним врагом», стоявшим вне ограды церкви, осложнялся опасением, что пришедшие из враждебного лагеря перебежчики вошли в церковную крепость с целью разрушить ее.
§ 52. Движение против марранов (1449-1474)
Со времени клерикального террора, загнавшего в лоно церкви десятки тысяч евреев в Кастилии и Арагонии, вопрос о «новохристианах» или «обращенных» (conversos) не переставал волновать христианское общество. Поводов для тревоги было достаточно. С одной стороны, было ясно, что большинство новообращенных приняло только крещение, а не христианскую религию. Эти невольники церкви, «Анусим», оставались в душе верными своей национальной религии и тайно соблюдали ее законы со страстностью гонимых. Они не крестили своих детей, а если приходилось крестить — обмывали потом тело от «святой воды»; они для виду посещали церковь, но тайно ходили молиться в синагогу, соблюдали субботу, праздники, законы о пище и прочие обряды иудейства. Это не оставалось тайной для христиан, и католическое духовенство еще в 1429 году, на соборе в Тортозе, решило принять самые энергичные меры против таких «иудействующих». Но рядом с этими «тайными евреями», болевшими душой за свое невольное отступничество, стояли люди, которые старались извлечь из него побольше выгод. Пользуясь всеми гражданскими правами, они наживались в торговых предприятиях, покупали богатые поместья, занимали высокие должности в гражданской администрации, в армии и даже в церковной иерархии, роднились с испанскими знатными семействами. Из этой группы выходили лишь единичные гонители еврейства, вроде Геронимо де Санта Фе или семья Павла Бургосского; обыкновенно же связь с покинутыми братьями сохранялась и здесь в ряде поколений, так как у многих оставались еще родственники среди евреев и не заглохли симпатии к еврейству. Мало-помалу в испанском обществе, где все сильнее чувствовалось влияние этих чуждых элементов, росло глубокое недоверие к ним, смешанное со страхом. В тайных симпатиях к иудейству подозревались даже те, у кого таких чувств не было. Везде чудились козни «внутренних врагов церкви». Новохристиан или «conversos» называли марранами (Marranos), что по-испански означало «проклятые» или «свиньи». Наступил момент, когда пришлось оставить в покое явных евреев и взяться за тайных, казавшихся еще более вредными.
Первая вспышка движения против марранов имела более социально-экономический, чем религиозный характер. Она произошла в марте 1449 года в столице Кастилии, Толедо. Канцлер Альваро де Луна потребовал от города уплаты чрезвычайного налога в миллион мараведи на защиту границ, но городской совет отказался платить. Тогда сборщикам податей из новохристиан приказано было взыскать налог принудительно. Как только они приступили ко взысканию, горожане бросились к дому богатого откупщика Альфонса де Кота и подожгли его, а затем принялись поджигать дома других марранов. Последние оказали вооруженное сопротивление, но не устояли: вожди обороняющихся были убиты, толпа волочила их трупы по улицам и затем повесила головами вниз. В деле был замешан городской голова (alcalde тауог) Сармиенто. Он воспользовался «народной демонстрацией» для того, чтобы устранить марранов от должностей в городских учреждениях. В созванном им собрании дворян и муниципальных чиновников было решено, что отныне никто из новохристиан не имеет права занимать должность в общественном учреждении. На этом основании были уволены в Толедо 13 судей, нотариусов и членов магистрата. Толедское решение было разослано по другим городам, и там также началась агитация против новохристиан. Вследствие жалоб марранов папа Николай обнародовал буллу, в которой осудил действия толедских властей к требовал, чтобы новохристиане пользовались всеми правами старохристиан по государственной и общественной службе (1449). Но когда через два года кастильское правительство сообщило папе о размножении фиктивных христиан, Николай V уполномочил испанских епископов назначить особых инквизиторов для розыска тех лиц, «которые устами исповедуют христианство, а на деле соблюдают обряды иудеев»: таких людей, даже облеченных высоким светским или духовным саном, инквизиторы вправе арестовывать, допрашивать и судить в своем трибунале (1451).
Несмотря на эти репрессии, марраны продолжали внедряться в высшие слои христианского общества. Они приобрели политическое влияние при кастильском короле Генрихе IV (1454-1474). Потомок крещеного еврея Диего Давила управлял королевскими финансами в звании «главного казначея» (contador тауог); он отдавал государственные пошлины и подати в откуп своим родным из новохристиан и евреев. При дворе вновь появились врачи-евреи, как будто в насмешку над папскими буллами, запрещавшими лечиться у неверующих. Генрих IV назначил своего лейб-медика Якова Нунеса «придворным раввином» (rabi de la corte), в обязанности которого входили раскладка податей по общинам и затем распределение собранных сумм между инфантами и сановниками, получавшими государственную ренту. Кастильские принцы и сановники, имевшие выгоду от этой терпимости, закрывали глаза на либерализм короля, но им возмущались другие сословные чины. Отсюда противоречивые решения разных собраний кортесов того времени. В 1462 году кортесы в Толедо представили Генриху IV ходатайство об отмене ограничений, мешающих торговле и кредитным операциям евреев в ущерб королевской казне и нуждающемуся в кредите населению. А спустя три года юдофобская партия, получившая большинство в кортесах, настаивала на возобновлении жестокого ордонанса 1412 года. Кортесы 1469 года указывали, что снисходительность короля к евреям служит соблазном для епископов, которые отдают в аренду евреям и маврам даже церковные поместья. Король колебался между этими разнородными влияниями.
Одним из самых злобных юдофобов того времени был духовник короля Альфонс де Эспина, генерал францисканского ордена и ректор университета в Саламанке. Он призывал в своих церковных проповедях к борьбе с еретиками, евреями и маврами. Евреи давали ему материал для сугубого обличения, так как он рассматривал их под двумя видами: явных и тайных (püblicos, ocultos). Обширный обвинительный акт против евреев обоих разрядов Эспина поместил в своей книге «Укрепление веры против иудеев, сарацинов и других врагов веры христианской» («Fortalicium Fidei», 1460 г.). Эта книга представляет собой грубую фальсификацию еврейской истории и учения иудаизма. Автор собрал в ней все нелепые средневековые обвинения: убиение христианских детей, осквернение гостий, отравление колодцев как достоверные улики, на основании которых еврейский народ должен быть осужден. Разочаровавшись в возможности сделать добрых христиан из взрослых евреев, францисканец советует отбирать у них малолетних детей, которые при надлежащем воспитании могут сделаться верными сынами церкви. По отношению к иудействующим он рекомендовал инквизиционный розыск и костер. Не довольствуясь устной и письменной пропагандой, Эспина пытался при помощи монахов создать какой-нибудь громкий ритуальный процесс как вернейшее средство для возбуждения народных масс к погромам во славу церкви. Кое-где удалось возбудить такие обвинения и волновать христианские души. Некоторые марраны, уличенные в совершении иудейских обрядов, были преданы суду епископа и присуждены к сожжению на костре.
Вопрос о новохристианах вызвал раскол в испанском обществе. Консервативная партия решительно отмежевалась от новохристиан, не допускала их в свои семьи и мешала назначению их на публичные должности. Либеральная партия, в которой новохристиане составляли значительный элемент, старалась уничтожить границу между коренными испанцами и ассимилированными потомками крещеных евреев. Борьба партий привела к кровавым столкновениям в последние годы царствования Генриха IV. В Толедо на этой почве произошел погром в июле 1467 года. Здесь старохристиане боролись с новохристианами за власть в магистрате, во главе которого стоял покровитель марранов алкальд Альваро Гомес. Столкновение началось в толедском кафедральном соборе, а затем продолжалось на улице. Алкальд вместе с вождем новохристиан Фердинандо де ла Торре заняли мосты и ворота в городе и набатом церковного колокола стали созывать своих приверженцев для самообороны; старохристиане призвали жителей предместий, которые подожгли богатый квартал, населенный противниками. Пожаром было уничтожено свыше тысячи домов, в свалке погибло 130 марранов, а вождь их де ла Торре был повешен.
Через шесть лет эксцессы повторились в Кордове. Здесь клерикалы под покровительством местного епископа учредили братство под названием «Христианская любовь», в которое постановили не принимать ни одного маррана, даже из высокопоставленных лиц. Поэтому, когда однажды (март 1473) члены братства устроили крестный ход по улицам Кордовы, марраны заперли свои дома и оставили их неубранными, что крайне раздражило толпу. Вдруг разнесся слух, будто из окна одного марранского дома, мимо которого проходила процессия, девушка вылила какую-то грязную жидкость, которая попала в икону Божией Матери. Толпа заволновалась. Под предводительством одного кузнеца она бросилась с за-жженными факелами к домам марранов, поджигала, грабила и убивала. Начальник города Альфонсо де Агиляр, женатый на марранке, и брат его, прославленный позже в испанской армии «великий капитан» Гонсалво де Кордова, двинули против буянов отряд солдат. На требование начальника, чтобы толпа прекратила буйства, кузнец ответил грубой бранью, и возмущенный Агиляр заколол его копьем. Это окончательно взбесило фанатиков. С кликами мести толпа, увеличенная притоком новых сил, бросилась на марранов и их защитников, смяла небольшой военный отряд и продолжала громить еще с большим ожесточением: убивали взрослых и детей, бесчестили девушек. Многие семьи марранов бежали в соседние местности.
События в Толедо и Кордове подали сигнал к подобным нападениям в некоторых других городах Кастилии (Кармона, Хаэн и др.). Большой погром устроили фанатики в Сеговии. Здесь уже несколько лет велась агитация против марранов и евреев. Изуверы распространили слух, будто еврейская община в Сепульведе, близ Сеговии, совершила под руководством своего раввина ритуальное убийство, распяв на кресте христианского мальчика. Местный епископ Иоанн Давила, сын вышеупомянутого государственного казначея, горячо взялся за дело, чтобы путем преследования евреев доказать свое христианское правоверие. Восемь членов общины были увезены в Сеговию, подвергнуты пытке и казнены, а в самой Сепульведе народ самосудом казнил еще несколько невинных евреев (1471). Однако старания епископа из марранов отмежевать таким образом новохристиан от евреев ни к чему не привели, и после кордовского погрома разразилась такая же катастрофа в Сеговии. Только случайное присутствие короля Генриха в своем сеговийском дворце и вмешательство местных властей спасли здесь марранов от полного истребления (1474).
Бежавшие из Кордовы марраны решили искать убежища в таком месте, где они могли бы образовать сплошную колонию и не страдали бы от насилий фанатиков. Представитель беженцев Педро де Геррера вел переговоры с наместником Севильской провинции, герцогом Медина-Сидония, об уступке марранам крепости Гибралтар, которая незадолго перед тем была завоевана герцогом у мавров. Марраны брали на себя военную защиту крепости и обещались платить наместнику значительные подати. Герцог согласился на это предложение, и в Севилье должен был состояться договор между сторонами. Но противники марранов стали кричать об опасности этой затеи: в Гибралтаре, по их мнению, новохристиане могут соединиться с африканскими маврами и передать в их руки крепость как ключ к Испании. Уговорами и угрозами фанатикам удалось повлиять на наместника. Сделка не состоялась, и марранам не суждено было устроить себе автономную колонию на Гибралтаре.
§ 53. Португалия как убежище для испанских евреев
Колония еврейской Испании, Португалия на одно столетие отстала от своей метрополии. Добрые католики и изрядные фанатики, португальцы, однако, еще не усвоили последней моды испанского клерикализма: Мартинесы и Ферреры еще не произрастали на португальской почве. Здесь существовала та терпимость к евреям, которая до кризиса 1391 года практиковалась в Испании. Еврейскую массу в городах обособляли в отдельных кварталах, «юдариях», но в экономической деятельности ее не стесняли, а богатых людей охотно допускали в высшие сферы в качестве королевских финансовых агентов или откупщиков пошлин и налогов, что давало некоторым из них политическое влияние. Вот почему Португалия могла в XV веке служить убежищем для гонимых в Испании евреев и марранов.
В страшный 1391 год многие еврейские беглецы из Кастилии нашли приют в Португалии. Насильно окрещенные стали здесь открыто исповедовать свою прежнюю веру. За отпадение от католичества им, по местным законам, грозило тяжкое наказание, но верховный раввин Португалии Моисей Наварро, состоявший лейб-медиком короля Иоанна I, предупредил несчастье. Он представил королю две папские буллы, запрещающие насильственное крещение евреев, и на этом основании король издал декрет, чтобы кастильским беглецам не мешали исповедовать иудейскую веру (1392). Спустя двадцать лет король запретил «бичу иудеев» Висенте Ферреру приехать в Португалию для агитации. Однако, когда миссионерский террор погнал в Португалию новые толпы «анусим», которые здесь открыто отрекались от навязанной веры, король приказал судить уличенных в вероотступничестве (1414). Это могло только заставить пришельцев более тщательно скрывать свое прошлое, и таким образом жертвы религиозного насилия еще могли иметь приют в Португалии. Долг католического монарха побуждал Иоанна I поощрять евреев к добровольному крещению: он давал разные льготы новообращенным, как, например, освобождение от воинской повинности и поставки лошадей в армию (1422); такая же льгота давалась потом всякому христианину, обратившему в свою веру еврейку и затем женившемуся на ней. По требованию духовенства король неоднократно напоминал в своих декретах об обязательности ношения «еврейского знака» на одежде и о недопущении евреев на общественные должности; он запретил инфантам, епископам, графам и рыцарям держать у себя евреев в качестве домоправителей и писцов. Насколько серьезно относился сам король к таким распоряжениям, видно из того, что к концу своего царствования ему пришлось выслушать от клерикалов упрек за то, что он при своем дворе держал евреев-врачей и податных откупщиков и освобождал их от ношения отличительного знака (1427).
Более серьезно считался с мнением клерикалов преемник его, король Дуартэ (1433-1438), хотя и он позволил себе одно отступление от канонов: он лечился у еврея-врача Гедалии ибн-Яхия, который состоял при нем и в качестве астролога. Во время приготовлений к коронации — рассказывает один летописец — этот астролог советовал королю отложить торжество, так как звезды предвещают недоброе. Король поблагодарил, но отклонил совет астролога, сказав, что надеется больше на Бога, чем на звезды. А между тем предсказание сбылось: царствование Дуартэ длилось только пять лет и было несчастливое. Не угодив звездам, король решил угодить Богу притеснением иноверцев: он издал ряд декретов, имевших целью отделить евреев от христиан и чувствительно задевавших экономические интересы еврейства. Свобода торговли была ограничена в такой степени, что против этого протестовала еврейская община Лиссабона. Дальнейшим репрессиям положила конец перемена царствования. После десятилетнего регентства вступил в управление сын Дуартэ, Альфонс V (1447-1481), о котором евреи сохранили добрую память. Правда, сохранился свод ограничительных законов о евреях, носящий имя этого короля (Ordenapoens do Alfonso V), но то были законы, изданные его предшественниками и собранные юристами в качестве руководства, которым меньше всего пользовался сам Альфонс V. При нем евреям не мешали жить вне «юдарий» в городах, показываться на улицах без отличительного знака и даже в богатых костюмах, занимать публичные должности по финансовой части и вести широкую торговлю — то есть нарушать бумажную конституцию «Ордонансов». Это возбудило ропот клерикалов и христианских купцов, и в Лиссабоне был устроен обычный погром (1449). Организаторы его пустили вперед толпу буйных школяров, которые напали на евреев на городском рынке. Начальник города (corregedor) велел схватить и публично высечь юных буянов. Тогда раздраженная толпа двинулась к еврейскому кварталу и, преодолев вооруженное сопротивление его обитателей, стала убивать их и грабить. Государственный секретарь сообщил королю, находившемуся тогда в Эворе, о событиях в столице и просил его приехать для успокоения народа. Альфонс вернулся, когда усилиями местных властей беспорядки уже были прекращены, но его приказ о примерном наказании погромщиков снова вызвал волнение. Поднялось восстание против короля, которое было подавлено военной силой.
Консервативное большинство депутатов в «кортесах» часто предъявляло Альфонсу V свои решения, требуя суровых мер против евреев. Кортесы в Сантареме (1451) жаловались на то, что евреи носят одежду из шелковой ткани и ездят верхом на мулах в воскресные дни, пользуясь услугами погонщиков-христиан (1455). Кортесы в Коимбре (1473) постановили отстранить евреев от аренды церковных имений, не продавать им земли для постройки синагог, не позволять раввинскому суду разбирать имущественные споры между евреями и христианами, хотя бы последний сам обратился к еврейскому судье. Альфонс мало считался со всеми этими решениями, продиктованными сословной и религиозной ненавистью. Интересы государства в целом он ставил выше вожделения отдельных сословий и поэтому привлекал на государственную службу даровитых людей из высшего еврейского общества. Близки ко двору были члены знатной семьи Ибн-Яхия, которая издавна выдвигала талантливых деятелей на различных поприщах. С одним из них, своим «мудрым евреем» Иосифом ибн-Яхия, Альфонс часто беседовал об общественных вопросах. Между прочим, король упрекал Иосифа за то, что он не предостерегает евреев против страсти к богатству и особенно к роскоши в одежде, которая возбуждает зависть христиан и внушает им мысль, что евреи живут на легко нажитые, «награбленные» деньги. «Я, впрочем, — добавил король, — не жду твоего ответа, ибо знаю, что только смерть или беда исправят вас, и тогда будете сожалеть о своих делах». Этот упрек, отмеченный современным хронистом, характеризует один из пороков состоятельных классов, на который указывали и еврейские писатели той эпохи.
При дворе Альфонса V занимал видное место один из крупнейших общественных и литературных деятелей сефардского еврейства, имя которого связано с роковыми событиями той эпохи: дон Исаак Абраванель (1437-1508). История семьи Абраванель символизирует историю столетия, которое началось севильской резней 1391 года и кончилось изгнанием 1492 года. Севилья была родиной этой семьи. Там пережил первую катастрофу дед Исаака, сановник-меценат Самуил Абраванель, который под ножом фанатиков вынужден был принять крещение под именем Иоанн де Севилья (§ 37), а затем бежал в Лиссабон и вернулся в иудейство. Его сын, Иуда Абраванель, сделался финансовым агентом при португальском дворе и передал этот пост своему сыну Исааку, который, впрочем, достоин был лучшей доли, чем должность придворного финансиста. Обладая большими знаниями в области теологии, философии и естественных наук, Исаак Абраванель в юности приступил к той литературной деятельности, которую широко развернул только на закате жизни, но между началом и концом этой духовной деятельности прошла полоса светской жизни в кругу высшего лиссабонского общества. Назначенный государственным казначеем при Альфонсе V, Абраванель сблизился со многими сановниками и был другом герцога де Браганца, родственника короля. Он сам впоследствии, после постигших его несчастий, рассказывал об этих годах своей жизни (около 1465-1481): «Спокойно жил я в своем, доме, полном сокровищами предков, в славном городе Лиссабоне, матери городов португальских. Бог благословил меня богатством, почетом и всеми радостями человеческой жизни. Мой дом был сборным местом для ученых, там судили и рядили о книгах и писателях, об изящном вкусе, о знаниях и страхе Божием. Я работал успешно во дворце короля дона Альфонса, правителя справедливого, при котором евреи жили вольно и безопасно». Но личное благополучие Абраванеля кончилось со смертью Альфонса V. Новый король Иоанн II (1481-1495), жестокий деспот, обвинил герцога де Браганца в заговоре и изменнических сношениях с кастильскими правителями. Герцог был казнен, и та же участь грозила его родным и друзьям, которых считали участниками заговора. Все они бежали из Лиссабона. В числе бежавших был и Исаак Абраванель, предупрежденный друзьями об опасности в тот момент, когда он отправлялся в резиденцию короля по его приглашению. Он тайно перешел португальскую границу и прибыл в Кастилию. Бегство Абраванеля еще усилило подозрения короля против него, за беглецом была послана погоня, но поймать его не удалось. Иоанн II конфисковал все его имущество. В 1483 году Абраванель поселился в Толедо, и здесь ему пришлось пережить последний акт трагедии испанского еврейства.
§ 54. Закат духовной культуры в Испании
Тревожная эпоха гонений на иудаизм в Испании наложила свою печать на еврейскую литературу. Стремление к духовной самообороне составляет ее характерную черту. Отгородить иудаизм, как религиозное или философское миросозерцание, от всяких иных учений и установить его превосходство над ними — вот цель, воодушевлявшая еврейских мыслителей в эпоху, когда весь мир объявил смертельную войну «иудейскому неверию». Доказать несостоятельность христианских догм казалось наиболее важным делом в эпоху насильственных крещений, когда нетвердые умы могли увлечься этими догмами и из невольных христиан превратиться в добровольных. Религиозная апология и полемика занимают видное место в литературе первой половины XV века. Эта полемическая письменность была органической частью самой жизни, где религиозные диспуты были в порядке дня и от исхода двухлетнего тортозского диспута, казалось, зависела участь народа. Писали, конечно, смелее, чем говорили на диспутах. Та свободная критика христианства, которая была невозможна в устных спорах с церковными террористами, находила себе место в письменной полемике. Авторами таких произведений являются иногда люди, сами пережившие ужас религиозного насилия.
Таков был философ и грамматик Исаак бен-Моисей Галеви, более известный под испанским именем Профиат Дуран или под литературным прозвищем Эфоди. Катастрофа 1391 года застигла его в Каталонии, и он притворно принял крещение. Вместе с ним совершил такой же акт друг его, Давид Бонет Буэнгиорно. Приятели условились, что, как только минет опасность, они вместе уедут в Палестину и там «вернутся к своему народу». Профиат Дуран уже переехал в один из приморских городов Южной Франции и там ждал своего товарища, чтобы пуститься в путь. Но после долгого ожидания получилось письмо от Бонета, что он под влиянием ренегата Павла Бургосского решил остаться в католической вере, причем советовал и другу последовать его примеру. В ответ на это письмо возмущенный Дуран отправил изменнику послание, полное скрытой насмешки, в котором каждая фраза начинается словами: «Al tehi ka’abotecha» («Не будь, как твои предки!»). «Не будь, — иронически писал он, — как твои предки, которые верили в простое единство Бога, отнимали у Него атрибут множественности и буквально толковали слово «Слушай, Израиль, Бог един». Нет, ты лучше верь, что Бог и един, и троичен, что три равны одному и один равен трем, — истина, неизрекаемая устами и непостижимая слуху. Не будь как твои предки, которые верили, что природа Бога неизменяема, и отнимали у Него все материальные свойства, полагая в своих умозрениях, что Бог есть абсолютный и чистый разум. Ты же не лишай Его материальности и телесности, а верь, что Он облекся в плоть, и кровь Его пролилась для искупления людей. Он претерпел муки смерти, чтобы избавить тебя от боли и страданий, ибо другого пути Его мудрость не нашла для твоего спасения. Верь, что Он воплотился во чреве девы, о чем уже дано было знамение маловерному царю (Ахазу) за пятьсот лет до того (Иесая VII, 14)». Далее автор убеждает друга верить, что в церковном хлебе присутствует тело Христа, и учит его, как фабриковать чудотворные мощи: «Пойди в долину, собери там человеческие кости, и они тебе покажут всяческие чудеса». Послание кончается ироническим пожеланием: «Мессия Иисус да будет милостив к тебе; он, а не кто-либо иной, пусть даст тебе мир и благословение!» Послание Профиата Дурана распространялось в списках и сначала вводило в заблуждение католических цензоров: они не заметили там замаскированной насмешки и причисляли автора к разряду тех неофитов из евреев, которые в то время нередко уговаривали своих бывших единоверцев следовать их примеру. Когда же попы убедились в своей ошибке, то приказали уничтожать списки «кощунственного» послания. Серьезную антихристианскую полемику Профиат Дуран вел в другом своем сочинении — «Посрамление иноверцев» («Klimat hagoim»), написанном по предложению философа Хасдая Крескеса. Там он доказывал то историческое положение, что Иисус вовсе не выдавал себя за Бога и только позднейшие учители церкви объявили его таковым. Близкий по своим воззрениям к школе рационалистов, Дуран под именем «Эфоди» составил прекрасный комментарий к «Путеводителю» Маймонида. Он еще написал сочинения по грамматике и календаристике, а также историческую хронику о преследованиях евреев в разных странах, но последняя, к большому ущербу для историографии, не сохранилась. Опровержение христианства составляло главную задачу своеобразных публицистов того времени. Писались книги под боевыми заглавиями «Лук и щит», «Щит и копье», то есть защита и нападение, апология и полемика. Одно из таких сочинений написал авторитетнейший раввин Симон бен-Цемах Дуран, известный под сокращенным именем Раш бац (умер в 1444 г.). Он тоже пострадал от катастрофы 1391 года и должен был бежать из разгромленного города Пальма на острове Майорка. Он нашел приют в Алжире, где сделался главным раввином еврейских общин после смерти своего учителя Исаака бар-Шешет (§ 38). В своем обширном теологическом трактате «Magen Abot» он посвящает особую главу критике Евангелий и апостольских посланий (под именем «KeSet u’magen»). Рашбац отмечает противоречие между учением Иисуса, заявившего о своем желании «исполнить Тору», и доктриной апостола Павла об упразднении Закона. Он обнаруживает большое историческое чутье, называя Иоанна Крестителя «набожным до безумия» («chassid äote»), доведшим до крайности эссейское отшельничество. В Нагорной проповеди Рашбац находит только преувеличенную набожность, стремление «строить ограду вокруг Торы» в области морали. Спокойно, без злобы разрушает автор евангельскую легенду и указывает, как неправильно истолкованы в Новом Завете библейские изречения; он полемизирует в особенности с творцом латинской Библии, св. Иеронимом.
Против клеветнических сочинений ренегатов, вроде Павла Бургосского и Геронимо де Санта Фе, выступил со «Щитом и копьем» («Magen we’romach») врач Хаим ибн-Муса из Саламанки (умер около 1460 г.). Он часто диспутировал устно с христианскими богословами и владел в совершенстве полемическим оружием. «Однажды, — рассказывает он, — я спорил с одним ученым христианином в доме сановника, при котором я состоял (в качестве врача). Ученый сказал сановнику: «Известно ли тебе, господин мой, что у евреев есть только одна книга по теологии «Путеводитель блуждающих», между тем как у нас так много богословских книг, что их не вместит целый дворец?» Я молчал, но хозяин мой просил, чтобы я ответил. Тогда я сказал: «Евреи не нуждаются в такой массе книг, им достаточен один лист, на котором могут уместиться тринадцать простых догматов нашей религии, согласованной с разумом; вам же никаких книг не хватит для того, чтобы вдолбить в голову мыслящих людей такие идеи, как, например, что для искупления греха Адама Бог не мог придумать другого способа, кроме своей смерти (в лице Иисуса); что он воплотился в чреве девы, претерпел обиды и муки и, наконец, умер (ради уничтожения смерти на земле), между тем как люди все-таки продолжают умирать в грехах и попадают в ад». Мой хозяин был поражен слышанным и просил нас не продолжать спора в его присутствии, дабы не внести сомнения в его ум. И мы замолчали»... Так волновали людей эти догматические вопросы, из-за которых тогда убивались либо тела, либо души жертв религиозного насилия. В ходу были многочисленные рассказы о таких диспутах, действительных или выдуманных, где евреи давали меткие ответы своим противникам. Много таких рассказов собрано в современной хронике Ибн-Верга («Sevet Jehuda»). Между прочим, там сохранился один афоризм, характеризующий взгляд на марранов: «В трех случаях вода пропадает без пользы: вода крещения над евреем, вода реки в море и вода в вине».
Время, когда вокруг религиозных догматов кипели страсти гонимых и гонителей, не благоприятствовало самокритике, свободному исследованию своих собственных верований. Упомянутый Хаим ибн-Муса рассказывает о таком случае. Один «философствующий» проповедник в синагоге, разбирая вопрос о единстве Божием, несколько раз повторял фразу: «Если бы Бог не был един, то можно было бы сделать (такой-то) вывод»... Возмущенный такими рассуждениями, один из слушателей воскликнул: «Во время севильской катастрофы меня избили, изранили и оставили лежачим, думая, что я уже мертв, — и все это я перенес ради истины «Слушай, Израиль: Бог един». А теперь ты философствуешь: если бы Бог не был един, то было бы так-то и так-то! Нет, я уж лучше останусь при простой вере наших предков». Протестующий вышел из синагоги, а вслед за ним вышла большая часть публики. Конечно, трудно было свободно рассуждать об основах иудаизма в синагоге, куда могли ворваться фанатические банды какого-нибудь Мартинеса или Феррера с криком: крещение или смерть! При таких условиях была возможна только та философия, которая укрепляла веру историческими и эмоциональными, а не рационалистическими доводами. Такую систему религиозной философии построил Иосиф Альбо (ок. 1380-1440 г.), вышеупомянутый участник тортозского диспута и очевидец террора Висенте Феррера в Арагонии. Ученик консервативного мыслителя Хасдая Крескеса, он в своей книге о коренных догматах иудаизма («Ikkarim») развивает в более упрощенной форме систему учителя. Альбо ставит себе цель национально-апологетическую: он стремится доказать не только превосходство откровения над рационализмом, но и превосходство догм иудаизма над догматикой других религий. Не опровергая прямо христианскую догматику, он осуждает ее косвенно, точным определением «корней и ветвей» иудаизма. По мнению Альбо, существуют три «первичных корня» (икарим) всякой религии: 1) бытие Бога, 2) откровение, т.е. божественное происхождение основных заповедей, 3) воздаяние за гробом. Но не все религии, признающие эти общие три истины, могут считаться истинными. Истинна только та религия, которая кроме «первичных корней» признает еще «вторичные» (шарашим) и выходящие из них «ветви» (анафим). Первичный корень, например, устанавливает бытие Бога, но не особенности этого бытия, которые определяются уже вторичными корнями, а именно: абсолютное единство Бога, Его бестелесность и вневременность (отрицание догмы троичности, воплощения и т. п.). Другой общий корень, догма откровения, приобретает определенность только в признании Моисея и библейских пророков единственными посредниками между Богом и людьми. Все практические законы и заповеди иудаизма составляют только «ветви», разросшиеся от этих корней. Цель религии не столько в богопознании, сколько в богоугодных делах. Исполнение религиозных законов дает верующему воспитание наглядное, более действительное, чем возвышенные умозрения философов. При всем своем консерватизме Альбо, однако, высказал одну смелую мысль, а именно, что вера в пришествие Мессии составляет не коренной догмат иудаизма, а только национально-историческое предание. Он, по-видимому, хотел поколебать этим позицию церковных богословов, поставивших мессианский вопрос в центре тортозского диспута, и хотел доказать, что еврейский мессианизм, как политический символ, не относится и «корням» религии. Позднейшие теологи (напр., Абраванель), не приняв во внимание скрытого мотива Альбо, порицали автора за пренебрежительное отношение к мессианскому догмату, поддерживающему дух народа в «голусе».
На закате еврейской культуры в Испании иногда еще вспыхивали искры былого пожара — борьбы за и против системы Маймонида, фундамента философской теологии. В одной семье писателей XV века представители трех поколений обнаружили различное отношение к маймонизму и к рационализму вообще. Переживший катастрофу 1391 года Шемтов ибн-Шемтов (ум. ок. 1440 г.) занимает крайнюю консервативную позицию: как каббалист, он решительно осуждает свободное философское исследование, нападает на Ибн-Эзру, Маймонида и Ралбага и делает «философов» ответственными за массовые крещения той роковой эпохи. «Во все времена, — говорит он в своей книге «Верования» («Emunot»), — отпадали от своей веры именно те, которые предавались исследованию ее. Нет сомнения, что, когда нас постигли нынешние бедствия, наши общины отпали потому, что софисты и мудрствующие раньше расшатали наш шатер и разрушили ограду вокруг него, а за ними потянулись люди из народа». На другой точке зрения стоял сын этого каббалиста, Иосиф бен-Шемтов (ок. 1400-1460), автор трактата «Честь Бога» («Kevod Elohim») и других сочинений. Он находил возможным примирить философию с верой, хотя и не надеялся вполне слить их, как стремился Маймонид. Сознательная религиозность, достигаемая философским умозрением, выше бессознательной набожности, могущей завести человека в дебри суеверия, но в тех случаях, где разум расходится с традицией, он должен отступить, ибо Тора есть высший критерий истины. Здесь Иосиф бен-Шемтов приближается к школе Крескеса и Альбо. Сын же его, Шемтов бен-Иосиф (ум. в 1489 г.) стоит ближе к чистым маймонистам. Он писал философские комментарии к сочинениям Аристотеля и Аверроэса, но главным его трудом является обширный комментарий к «Путеводителю блуждающих». Он толкует идеи своего учителя так, что они обыкновенно оказываются в согласии с преданиями иудаизма, и вносит поправки в систему Маймонида там, где она слишком уклоняется в сторону аристотелизма.
Эти примирительные тенденции эпохи реставрации опять сменяются боевыми к концу XV века, когда внешнее положение испанских евреев ухудшается, накануне инквизиции и катастрофы изгнания. Переживший эти катастрофы в Арагонии раввин-проповедник Исаак Арама (умер в изгнании в Неаполе в 1494 г.) обличает философское вольнодумство в своем сочинении «Chazut kasa» («Печальное зрелище»). Арама сравнивает религию и философию с праматерью Сарою и рабыней Агарью: сначала религия призвала на помощь философию в надежде оплодотвориться через нее, но, когда плодовитая философия возгордилась и стала пренебрежительно относиться к своей госпоже, ее удалили. Это сводится к средневековому тезису: философия должна быть слугой теологии. Сам Арама в своих многочисленных проповедях на тексты Торы (популярный сборник «Akedat Izchak») еще употребляет философический метод доказательства библейских истин, но не допускает никакой критики религиозных преданий.
Консервативную школу мыслителей замыкает последний писатель и государственный деятель еврейской Испании, дон Исаак Абраванель, которому суждено было стать во главе изгнанников. Абраванель особенно горячо защищал исторические основы иудаизма. Еще в юности он плел «Венок старцам», в трактате под этим заглавием «Ateret zekenim», где обсуждался вопрос об особом предназначении еврейского народа. Государственные дела отвлекали Абраванеля от литературы, пока он состоял при португальском дворе. После Переселения в Кастилию он приступил к своему капитальному труду, самому обширному из библейских комментариев (1483-1484), который был закончен позже в изгнании. Вместе с тем он комментировал «Путеводитель» Маймонида так, что толкование часто превращалось в полемику с автором. Абраванель в особенности возражал против Маймонидовой теории пророчества как «сочетания деятельного разума с воображением», что, по мнению критика, подрывало святость библейского откровения. Пророк выше философа, поскольку божественное откровение выше человеческого умозаключения, такова основная идея Абраванеля, роднящая его с ортодоксальными мыслителями школы Рамбана и Крескеса. Щадя еще авторитет Маймонида, Абраванель резко выступал против крайних представителей рационализма, как Ралбаг и Нарбони: их он прямо изобличает в неверии и называет «ложными вождями».
Усилившееся антирационалистическое течение снова вызвало на сцену тень каббалы, которая к началу XIV века создала свое священное писание «Зогар» и затем надолго сошла с литературного горизонта. После катастрофы 1391 года появился упомянутый выше каббалист, старший Ибн-Шемтов, который в своей книге «Верования» противопоставлял «греческой мудрости» Маймонида «истинное учение каббалы, передававшееся из рода в род и являющееся единственным спасением для Израиля». К той же проблеме подошел с другой стороны загадочный современник Шемтова, мистик Моисей Ботарель. В своем комментарии к старинной «Книге творения» («Sefer jezira») он высказал парадоксальную мысль, что «философия связана с каббалой, как пламя с углем», и предупреждает, чтобы «в мистический сад (pardes) не входил тот, кто предварительно не изучил философии». Этот каббалист, очевидно, смешивал философию с теософией. Он плохо понимал Маймонида, уверяя, что этот мыслитель, ярый враг мистики, прибегал к «запросам во сне», т.е. к мистическим заклинаниям с целью вызвать вещее видение или откровение. Под влиянием ужасных событий конца XIV и начала XV века Ботарель перестал отличать мистику от мистификации, участвовал в какой-то лжемессианской авантюре в Кастилии и готовился идти по пути Авраама Абулафии (§ 18). Конец его неизвестен.
Ко второй половине XV века относится, по-видимому, появление двух «тайнописей» или каббалистических апокрифов: книги «На’kana» и «Ha’pelia», автор которых скрыл свое имя под древними псевдонимами. Он излагал свои мистические идеи как откровения, полученные от пророка Илии, и предсказывал, что Мессия придет в 1490 году, за два года до конечной катастрофы испанского еврейства. Оригинально было то, что анонимный мистик полемизировал не с философами, а с талмудистами: он порицал тех, которые изучают «явную Тору» с ее бесчисленными законами и толкованиями к законам и не вникают в «тайны Торы». Исполнение обрядов без понимания их скрытого символического смысла лишено всякого значения, а ключ к этой символике дает только каббала. В обоих апокрифах встречается такая свободная критика Талмуда и раввинизма, что возникает сомнение в подлинности таких выражений в рукописи XV века. Если они подлинны, то придется допустить, что уже в то время в кругах мистиков зародилась та оппозиция раввинизму и книжной учености, которая созрела в мистических движениях следующих веков, особенно в хасидизме[50].
§ 55. Фердинанд и Изабелла. Инквизиция (1480-1490)
Новая эра наступила для Испании, когда Арагония соединилась с Кастилией в одно государство вследствие бракосочетания их правителей, арагонского короля Фердинанда Католика с Изабеллой, наследницей кастильского престола после ее брата Генриха IV (1474). С этого момента в Испании надолго упрочивается тот тесный союз клерикализма с монархическим абсолютизмом, который превратил страну трех религий в земной ад для нехристиан. Не довольствуясь политическим объединением, правительство стремится к религиозному единству, к насильственному слиянию всех народностей королевства под сенью католической церкви и к уничтожению элементов, не поддающихся слиянию.
Сначала супружеский союз юной и крайне набожной королевы с арагонским принцем, жестокость которого обнаружилась только впоследствии, не внушал опасений ни евреям, ни марранам. Обе группы сочувствовали этому династическому союзу, рассчитывая на улучшение своего положения в объединенном государстве. Марраны надеялись найти защитника в Фердинанде, который находился в личной дружбе с некоторыми богатыми марранскими семействами в Сарагосе. Изабелла также была окружена в юности сановниками из новохристиан. Близкий ко двору Генриха IV Авраам Сениор из Сеговии, откупщик королевских доходов и впоследствии официальный раввин, участвовал в предварительных брачных переговорах между двумя династиями, вероятно, со стороны финансовой. Не думалось тогда гонимым, что новая королевская чета сыграет такую фатальную роль в их судьбе.
Тем тяжелее было наступившее вскоре разочарование. Новые правители приступили к радикальному разрешению еврейского вопроса, который в Испании состоял из двух частей: вопроса о иудеях, еще не завоеванных для церкви столетним террором, и вопроса о иудействующих, которые были загнаны этим террором в лоно церкви и облегчали свою совесть тайным соблюдением религии предков. На первом плане стояла забота о тайных евреях. Нужно прежде всего выработать способы насильственного удержания в церкви потомков «анусим» или марранов, вошедших в испанское общество. Прежняя система уличных погромов, допустимая при слабости верховной власти, была неуместна теперь, когда самодержавная власть в объединенном государстве имела все средства легальной борьбы с отступниками. Для применения этих средств нужно было только получить санкцию из Рима, от папы. Кастильские доминиканцы давно ходатайствовали в Риме об учреждении особой инквизиции, в виде чрезвычайного церковного судилища для розыска и наказания новохристиан, подозреваемых в тайном соблюдении иудейства. Папа Сикст IV дал согласие только на учреждение общей инквизиции, подчиненной римской курии в лице ее легата в Кастилии. Но на это не согласились Изабелла и Фердинанд: они опасались, что назначенные из Рима инквизиторы будут конфисковывать в пользу церкви те богатства осужденных марранов, которые королевская чета считала своей законной собственностью. Между тем местное духовенство деятельно готовилось к кровавой жертве. Севильский архиепископ Мендоса поручил священникам произвести расследование о числе иудействующих в его епархии. Занимавшаяся этим комиссия из духовных лиц представила королю и королеве записку о том, что Севилья и вся Андалузия наполнены иудействующими новохристианами, среди которых имеется много весьма влиятельных особ, и просила о скорейшем введении инквизиции. Заключение комиссии было подтверждено духовником королевы Томасом Торквемадой, приором доминиканского монастыря Святого Креста в Сеговии. Тогда королевская чета обратилась к Сиксту IV с просьбой издать буллу об учреждении в Кастилии национальной инквизиции, то есть чтобы члены трибунала назначались королем и чтобы конфискованные деньги осужденных поступали в королевскую казну. Папа должен был уступить и в ноябре 1478 года издал требуемую буллу. Но и после этого прошло два года, прежде чем страшный трибунал приступил к делу. Влиятельные марраны всячески тормозили осуществление папской буллы, и сама королевская чета на время поколебалась перед таким шагом, жертвами которого должны были сделаться многие семьи, связанные со двором и с испанской знатью, со всеми отраслями государственного управления и хозяйственной жизни. Только в конце 1480 года роковой шаг был сделан. Первый инквизиционный трибунал был учрежден в главном гнезде марранской ереси, в Севилье, в составе двух доминиканских теологов, Морильо и Сан-Мартина, одного ученого аббата и королевского фискала с двумя чиновниками для приемки ожидаемой добычи — конфискованного имущества осужденных.
Начиная огненную чистку среди марранов, правительство приняло меры к изоляции их от евреев в наиболее «зараженных» ересью местах. Королева Изабелла пыталась выселить евреев из андалузских округов Севильи и Кордовы (1480-1482), но попытка не удалась, и только часть евреев переселилась в ближайшие мавританские владения, в Малагу и Гранаду. В других городах Кастилии и Арагонии следили за тем, чтобы евреи жили исключительно в своих кварталах, вдали от обитаемых марранами улиц (такое королевское повеление было издано в Толедо в 1480 г.). Но все эти карантины не помогали, и аппарат инквизиции был пущен в ход. Начались массовые аресты марранов, подозреваемых в склонности к иудейству. Всем христианам вменялось в обязанность, во избежание строгих кар, доносить инквизиции на известных им еретиков. Была издана инструкция из 37 пунктов, где исчислялись способы распознавания ереси. От правоверных обывателей требовалось, чтобы они доносили инквизиции на всякого маррана, замеченного не только в исполнении главных обрядов иудейства, но и в таких мелочах, как ношение лучшего белья и платья в субботу и еврейские праздники, употребление определенных сортов мяса и вина, благословение родителями детей накануне Иом-кипура, чтение псалмов без прибавления слов: «Слава Отцу и Сыну», и т.п. Доносы такого рода принимались от всех лиц: от знакомых, соседей или от прислуги оговариваемых. Шпионство развилось до ужасающих размеров. Обыски и аресты не прекращались. Доведенная до отчаяния группа севильских марранов решила прибегнуть к террору: убить инквизиторов при первом обыске или аресте. Для этой цели составился заговор под руководством богатого маррана Диего де Сусана, участникам было роздано оружие, и условлено, по какому сигналу сбежаться всем на место действия. Но заговор был раскрыт. Красивая дочь Сусана выдала тайну своему возлюбленному испанцу. Заговорщики были схвачены и брошены в тюрьму инквизиционного трибунала, где их ждали пытка и костер. Тогда многие марраны стали покидать Севилью, чтобы укрыться в более безопасных местах, но власти разослали повсюду приказ, чтобы ловить беглецов и доставлять их в Севилью: ведь беглецы уносили не только грешные души, подлежавшие очищению в огне, но полные карманы денег, которые в случае осуждения подлежали сдаче в королевскую казну.
Город «севильской резни» стал теперь метрополией инквизиции. В подземельях монастырской крепости сотни узников подвергались жестоким пыткам. От них требовали не только сознания в собственных грехах, но и выдачи иудействующих родных и друзей. Виновных трибунал приговаривал к сожжению на костре живыми. За городом была устроена «Quemadero» — площадь для сжигания осужденных[51]. 6 февраля 1481 г. состоялось, при торжественных церковных церемониях, первое «аутодафе» (акт веры) в Севилье: шесть марранов, мужчин и женщин, были сожжены на костре. Через несколько дней была казнена другая группа марранов, среди которых был и глава заговорщиков против инквизиторов, Диего Сусан, а затем казни участились. До ноября того же года, т.е. за десять месяцев, инквизиция сожгла в одной Севилье до 300 марранов; кроме того, многие были приговорены к пожизненному заточению или к ношению покаянного рубища (sanbenito). Конфискованные имущества казненных, большей частью богатых людей, доставляли огромный доход сребролюбивому Фердинанду, который, таким образом, был заинтересован в увеличении числа богатых мучеников.
После первых аутодафе палачи церкви на время надели маеку «милосердия». Инквизиторы объявили, что дается «срок милости» для тех, которые добровольно явятся в трибунал, чтобы покаяться в грехах и «примириться с церковью»; таким кающимся обещалось прощение после того, как они публично откажутся от своих религиозных заблуждений во славу церкви и от части своего имущества в пользу государственной казны. Многие марраны доверчиво явились в указанный срок и сознались, что они тайно соблюдали обряды иудейства. Но инквизиторы требовали, чтобы они назвали всех своих родных и знакомых, повинных в том же. Те, которые не соглашались на такое гнусное предательство, теряли право на «милость» и разделяли участь всех узников инквизиции.
Крик ужаса пронесся по Испании, когда распространились вести о деяниях севильского трибунала. Он проник и в резиденцию папы. Марраны, бежавшие из Испании в Рим, приобрели там покровителей среди кардиналов, и те побудили папу выступить с осуждением испанских жестокостей. В послании к Фердинанду и Изабелле (январь 1482) Сикст IV порицал действия трибунала, обрекающего людей на муки и смерть на основании всякого доноса, вследствие чего могут погибнуть и невинные; он грозил смещением королевских инквизиторов и назначением своих судей в случае, если этот произвол не прекратится. Через три месяца папа выпустил еще более резкую буллу против испанской инквизиции, которую Фердинанд начал уже насаждать и на своей наследственной земле, в Арагонии. Папа указывал, что преследование иудействующих часто вызывается «не рвением к вере и спасению душ, а жадностью к деньгам» (поп zelo fidei et salutis animarum, sed lucri cupiditate) и что обвиняемым не дается никаких гарантий правосудия; он требует, чтобы в трибунале заседали представители местного епископа, чтобы подсудимым дано было право защищаться и апеллировать на решения суда к римской курии... В этих протестах Фердинанд усмотрел и посягательство на свой суверенитет и претензию папы на долю богатой марранской добычи — конфискуемых имуществ осужденных. Король дал резкий отпор притязаниям папы: он заявил, что не подчинится булле, внушенной «чарами» еретиков (намек на подкуп курии со стороны евреев). Папа должен был уступить. Испанская инквизиция сохранила свой «национальный» характер, кровожадный и грабительский. Сикст IV покорно одобрил устройство новых инквизиционных трибуналов в Кастилии (Кордова, Хаэн, Сиудад-Реал, позже — Толедо) и в Арагонии (Сарагоса и др.). Папе пришлось даже отказаться от требования для подсудимых права апелляции в Рим: они могли апеллировать на решения трибунала только к архиепископу севильскому, зависимому от короля. Получив полную свободу действий, королевская чета расширила деятельность инквизиции. Были учреждены «Высший совет инквизиции» (Suprema) и должность генерального инквизитора. На эту должность был назначен упомянутый выше Томас Торквемада, связавший свое имя с самыми страшными деяниями испанских «священных трибуналов» (сентябрь 1483).
Теперь костры инквизиции запылали по всей Испании. Рука мрачного монаха направляла эту чудовищную машину, которая истребляла людей ради спасения их душ. Выработанная Торквемадой инструкция для инквизиторов (1484) устанавливала следующий порядок. Перед каждой сессией трибунала в городе объявляется «срок милости» в 30 или 40 дней, в течение которых вероотступник может добровольно заявить о своем раскаянии. Покаявшийся, подтвердивший искренность своих слов выдачей единомышленников, может быть признан «примиренным с церковью» (reconciliado) после того, как он перенесет наложенную на его кару: публичное унижение в виде хождения по улицам в «санбенито», рубище грешника, или временное тюремное заключение; кроме того, он должен отдать часть своего состояния на содержание должностных лиц инквизиции или на издержки священной войны против мавров Гранады. Если кающийся явился после «срока милости», то он присуждается к конфискации всего имущества или к вечному заточению. У «непримирившихся», арестованных по доносу, сознание вины должно быть исторгнуто многократными допросами с применением пыток. Сознание, сделанное под пыткой и вторично подтвержденное, достаточно для осуждения еретика; если обвиняемый после первого допроса берет назад свое признание, он снова подвергается более мучительной пытке. При таком методе допроса редко кто мог избегнуть осуждения, так как пытка заставляла почти всех сознаваться, чтобы ускорить смерть. Смертная казнь состояла исключительно в сожжении («казнь без пролития крови», по ласковому выражению инквизиторов). Осужденные привязывались к столбу посреди костра и сгорали живьем, но раскаявшимся перед самой казнью сокращали страдания тем, что их раньше удавливали, а потом сжигали. Марраны, бежавшие в другие страны, подвергались казни «in effigie»: сжигались их изображения. По уставу Торквемады, инквизиция вправе была осуждать и умерших людей, позже уличенных в отступничестве; в таких случаях кости мертвецов выкапывались и сжигались, а имущество их целиком отбиралось у наследников. Малолетние дети казненных воспитывались под наблюдением инквизиторов.
По следам Кастилии пошла и Арагония. Инквизиционный трибунал в Сарагосе, во главе которого стоял каноник Педро Арбуэс, устраивал в 1484 году одно аутодафе за другим. В у году королю Фердинанду инквизиция не оповестила здесь даже о предварительном «сроке милости» для кающихся: ведь «примирившиеся с церковью» карались только штрафом, а не конфискацией всего имущества, от чего король терпел прямой убыток. И Арбуэс старался казнить возможно больше людей. Его шпионы следили за домашней жизнью марранов, подкупали доносчиков и свидетелей обвинения. По малейшему оговору арестовывались и томились в тюрьмах целые семьи. Террор инквизиции вызвал тут контртеррор со стороны марранов. В Сарагосе заговорщики решили убить свирепого Арбуэса и тем устрашить его коллег и шайку агентов-провокаторов. Заговору содействовали некоторые представители высшего христианского общества, связанные родством с марранами. Первое покушение на Арбуэса не удалось и заставило его только принять меры предосторожности: он стал носить панцирь под платьем и железную каску под шляпой, но это не спасло злодея от рокового удара. Когда однажды на рассвете Арбуэс пришел один в церковь для совершения заутрени, трое заговорщиков пробрались туда и закололи его кинжалом в тот момент, когда он опустился пред алтарем на колени для молитвы (1485). Это убийство повело только к тому, что палач в рясе был объявлен святым мучеником, а инквизиция в Арагонии стала свирепствовать больше прежнего. Бежавших участников заговора и их родных частью разыскали и подвергли бесчеловечной казни, частью сожгли публично их изображения и конфисковали имущество. В течение нескольких лет устраивались в Сарагосе аутодафе, где рядом с уличенными в иудействе сжигались новые группы лиц, причастных к убийству Арбуэса. По количеству жертв сарагосская инквизиция могла соперничать с севильской. Менее «продуктивным» был трибунал, открытый в 1486 г. в другом еврейском центре, Барселоне. За шесть лет (до 1492 г.) он успел сжечь только с полсотни человек, осудить на вечное заточение свыше ста и «примирить с церковью» около 300 еретиков.
В кастильской столице Толедо инквизиторы больше занимались «примирением еретиков с церковью», то есть мучительством над душою. После неудачных попыток восстания, с одной стороны, и бегства — с другой, толедские марраны решили воспользоваться «сроком милости». По улицам города двигались процессии кающихся, над которыми совершались «акты веры», бескровные аутодафе. Первое торжественное шествие происходило 12 февраля 1486 г. В нем участвовало 750 кающихся. Шли они босые, полунагие, с непокрытой головой, держа в руках потушенные свечи. Множество народа стекалось на это зрелище, и участники процессии плакали от стыда. Когда все покаялись и присоединились к церкви, им объявили, что они должны поститься в известные дни и что они лишены многих прав: они не могут занимать публичные должности, содержать торговые заведения, свидетельствовать на суде, носить дорогие платья и драгоценности, ездить верхом на лошади и т.п. На второе аутодафе, состоявшееся 2 апреля того же года, явилось 900 человек, которые были присоединены к церкви на тех же условиях. Третье аутодафе (16 августа) уже сопровождалось человеческим жертвоприношением: были сожжены 20 мужчин и 5 женщин, большей частью из высшего общества. В следующем году число «примирившихся с церковью» на публичных «актах веры» дошло до 2000; из них многие должны были всю жизнь носить санбенито в знак покаяния. В Толедо часто сжигались на кострах христианские священники и монахи из марранов: так глубоко проникла «иудейская зараза» в недра церкви. Были редкие случаи героического протеста мучеников: одна женщина крикнула из пламени костра, что она счастлива умереть в религии Моисеевой, и умерла со словом «Адонай» на устах.
§ 56. Изгнание евреев из Испании (1492)
Как ни жгли марранов и ни «примиряли» их с церковью, в стране оставалось еще много живых, не примиренных и непримиримых. Все яснее становилось, что марранский вопрос тесно связан с еврейским. Для превращения плохих христиан в добрых католиков необходима была полная изоляция их от соплеменников, а при невозможности этого — изгнание евреев из страны. Систему изоляции Торквемада проводил с величайшей жестокостью: разобщали родных и близких, усилили систему шпионажа, пытались втянуть в шпионаж даже раввинов, обязав их выдавать инквизиции всякого маррана, поддерживающего связь с синагогой, но все это не помогало. Севильский раввин Иегуда ибн-Верга, получив от местных инквизиторов такое предложение о предательстве, бежал в Португалию, и его примеру готовы были последовать многие. И вот на очереди стала другая часть альтернативы: изгнание евреев из Испании.
Частичная попытка изгнания была уже сделана в начале царствования Изабеллы в Кастилии, когда часть евреев была выселена из округов Кордовы и Севильи. Но в то время выселение пришлось приостановить. Евреи еще нужны были государству как плательщики налогов и финансовые агенты в те трудные для Испании годы, когда дело объединения нужно было завершить завоеванием Гранадского царства, последнего остатка арабской власти на полуострове. Этим объясняется то странное явление, что в первое десятилетие инквизиции евреев некрещеных оставляли в покое, а некоторые из них привлекались даже к участию в государственных делах. Вышеупомянутый Авраам Сениор состоял при дворе для фискальных сношений с еврейскими общинами (в те годы взимался с них чрезвычайный налог на ведение войны с маврами). Исаак Абраванель, бежавший из Португалии (§ 53), был приглашен испанской королевской четой для заведования государственными финансами (1484). Так создалось это странное положение: еврейский национальный мыслитель на службе при королевском дворе, где духовником состоял генерал-инквизитор Торквемада. Нужда в деньгах заставляла временно терпеть еврея-министра и унизиться до получения выговора за это от папы Сикста IV. Затеянная Фердинандом война с гранадскими маврами требовала напряжения всех финансовых сил страны. И по иронии судьбы Исааку Абраванелю пришлось своим финансовым гением помогать испанцам в осуществлении предприятия, которое имело роковые последствия для испанского еврейства.
Десять лет длилась эта последняя война с маврами. Маленькое мусульманское гнездо на юге полуострова, Гранадское царство получало удар за ударом от объединенной армии Кастилии и Арагонии. В 1487 году пала Малага, а в конце 1491 года сдалась христианам сама столица, Гранада. В Малаге несколько сот еврейских жителей были взяты в плен испанцами и наравне с пленными маврами были обречены на рабство, но еврейские общины Испании собрали значительную сумму денег, выкупили пленных и отправили их в Тунис и Марокко. Только двенадцать пленников, оказавшихся беглыми марранами, были казнены инквизицией. При сдаче Гранады последний эмир Боабдиль выговорил и для евреев право оставаться в городе наравне с мусульманами, а марранам дозволил в течение месяца удалиться из города и таким образом спастись от суда инквизиции. Но в этот момент решалась участь не одной общины, а всего испанского еврейства. Совершилось то, к чему фатально вел целый век погромов, церковного террора и насильственных крещений: евреи, как позже мавры, должны были стать жертвой религиозного единства Испании. Когда 2 января 1492 года состоялся торжественный въезд Фердинанда и Изабеллы в Гранаду, христианами овладел небывалый энтузиазм. Осуществилась мечта поколений: после 8-вековой борьбы уничтожены последние остатки мусульманской власти на Пиренейском полуострове, утвердилось единое христианское государство, и теперь пришло время для осуществления другой мечты: утверждения единой христианской церкви в стране трех религий. Представители древнейшей религии должны были стать первыми жертвами осуществления национального испанского идеала, древнего идеала вестготов, воскрешенного после многовекового перерыва.
Еще до исхода войны с Гранадой, когда падение Малаги уже предвещало близость победы, испанская королевская чета при участии Торквемады стала готовиться к нанесению решительного удара еврейству. Для подготовки общественного мнения к этому жестокому акту нужно было помимо обычных обвинений против евреев придумать какое-нибудь чрезвычайное обвинение, инсценировать ритуальное преступление, которое оправдало бы преступление государства против евреев. Сделать это было нетрудно при помощи мощного аппарата инквизиции. Летом 1490 г. был арестован в пути один марран, по имени Бенито Гарсия, у которого в дорожной сумке нашли церковную гостию. Его пытали до тех пор, пока он, чтобы избавиться от мучений, не сознался в мнимых преступлениях и назвал своих сообщников, шесть евреев и пять марранов, по списку, поднесенному следователем. Были арестованы оговоренные, и при помощи пыток инквизиторам удалось восстановить картину следующего преступления, изобретенного их же изуверской фантазией. Обвиняемые будто собрались однажды ночью в пещере и там распяли на кресте христианского младенца из города Ла-Гуардиа, выцедили из него кровь и вырвали сердце, а труп где-то похоронили. Через несколько дней те же лица опять собрались в пещере и проделали там разные «чародейства» над сердцем ребенка и над упомянутой гостией, с целью извести инквизиторов и искоренить католическую веру. Все это совершилось будто бы с ведома еврейских общин и имело характер всенародного заговора. Вещественных доказательств не было, никто даже не видел трупа убитого ребенка, но инквизиция обладала искусством вести процессы без улик, изобретая их путем лжесвидетельства и пыток. Только в последнем заседании суда главный обвиняемый Бенито Гарсия взял назад свои вынужденные показания и произнес следующую потрясающую исповедь марранской души:
«Я родился евреем и был окрещен сорок лет тому назад, но недавно я прозрел: христианство показалось мне великой комедией язычества, и я сердцем вернулся к иудейству. Я видел страшные аутодафе инквизиции, наполнившие мое сердце жалостью к жертвам и ненавистью к палачам. Я возненавидел христианство. Да, еврей-выкрест есть антихрист, но еще худший антихрист — инквизитор, а самый большой антихрист — генеральный инквизитор Томас Торквемада. Тайно исповедуя иудейство, я хожу в церковь только в случаях крайней необходимости, не соблюдаю христианских праздников, ем мясо в постные дни, хожу на исповедь к священнику только для виду. Когда я вижу тело Христа (Corpus Christi, т.е. гостию), я плюю на него, ибо эта гостия, которой христиане поклоняются, есть только смесь муки и воды. Зато соблюдаю еврейские законы: отдыхаю в субботу, ем и пью все изготовленное по закону («кошер»), соблюдаю еврейские посты даже в тюрьме, читаю еврейские молитвы. Нынешние свои муки принимаю покорно: я их заслужил, это — наказание за то, что я некогда огорчил отца переходом в христианскую веру, что я водил своих детей в церковь. У меня теперь одно желание: чтобы мои двое сыновей оставили эту проклятую веру и стали евреями. Если выйду из тюрьмы, поеду в Иудею и уговорю других поехать туда».
Этот вопль души не подействовал, конечно, на инквизиторов. Из исповеди Бенито Гарсия они только сделали заключение, что евреи и марраны презирают христианство и, следовательно, способны на те изуверные действия, которые им ставятся в вину. В таком духе объясняли дело христианскому обществу устно и письменно, с церковной кафедры и в книгах. И когда инквизиционное правосудие восторжествовало и в Авиле горели на костре невинные еврейские мученики, возбужденное христианское население города готово было растерзать всю еврейскую общину, которая вынуждена была обратиться с мольбой о защите к королю (начало ноября 1491).
Это было за два месяца до взятия Гранады испанцами. Умы были уже подготовлены к предрешенному акту изгнания евреев. С одной стороны — неисправимое племя «ненавистников Христа», а с другой — победное знамя креста, развевающееся над мавританским куполом Альгамбры в сдавшейся Гранаде. Нужно отблагодарить Бога за дарованную победу и ознаменовать добрым делом торжество христианской Испании. И вот в той же Гранаде, спустя три месяца после ее покорения, Фердинанд и Изабелла подписали следующий «общий эдикт об изгнании евреев из Арагонии и Кастилии» (31 марта 1492 г.)[52]:
«В наших королевствах есть дурные христиане, которые иудействуют (марраны) и отступают от нашей святой католической веры, что объясняется в значительной мере общением евреев с христианами. Желая исправить это зло, мы на кортесах, собравшихся в Толедо в 1480 году, приказали отделить евреев во всех городах и отвести им отдельные места для жительства. Мы также позаботились, чтобы в наших королевствах была учреждена инквизиция, существующая уже двенадцать лет и осудившая многих виновных. Как нам сообщали инквизиторы, удалось выяснить огромный вред, причиняемый христианам общением с евреями, которые стремятся совратить их в свою проклятую веру. Евреи стараются обольстить их (марранов) и их детей, дают им книги для молитвы, сообщают, какие посты соблюдать, приносят им в Пасху пресный хлеб (мацу) и указывают, какую пищу можно и какую нельзя есть, — вообще убеждают их исполнять закон Моисея. Все это приводит к подрыву и унижению нашей святой католической веры. Мы убедились, что действительным средством против этих зол было бы полное прекращение общения евреев с христианами путем изгнания их (евреев) из наших королевств, но на первых порах мы ограничились тем, что приказали им удалиться из городов Андалузии, где они причиняют наибольший вред. Однако ни это, ни справедливый суд над евреями, тяжко провинившимися перед нашей святой верой, не оказались достаточными для прекращения зла...
Поэтому мы решили повелеть всем евреям и еврейкам покинуть наше государство с тем, чтобы они никогда не возвращались сюда. И настоящим мы повелеваем евреям и еврейкам всех возрастов, проживающим в наших владениях, чтобы не позже конца июля сего года они удалились из наших королевских владений и сеньорий с сыновьями и дочерьми, домочадцами-евреями и прислугой, и чтобы не смели возвращаться сюда ни для жительства, ни для проезда, ни для чего иного. Если они не исполнят этого повеления и будут обнаружены в наших владениях, то будут подвергнуты смертной казни и конфискации всего имущества, без всякого суда. Мы приказываем, чтобы с конца июля ни один человек в нашем королевстве не смел приютить у себя открыто или тайно еврея или еврейку, под страхом лишения всего своего имения, имеющего поступить в пользу нашей казны. Для того чтобы евреи могли в течение остающегося срока окончить свои дела и распорядиться своим имуществом, мы берем их под свою королевскую защиту и обеспечиваем им неприкосновенность личности и имущества, так что до конца июля они могут жить спокойно, продавать, менять, дарить свое движимое и недвижимое имущество по своему желанию. Мы также разрешаем им увозить свое имущество морским и сухим путем, кроме золота, серебра, денег в монетах и других вещей, запрещенных к вывозу законом наших королевств».
Участь сотен тысяч евреев была решена этим эдиктом, а с нею — судьба большого исторического центра нации. Как ни были подготовлены евреи к этому акту, появление его ошеломило их. Исаак Абраванель, в сопровождении Авраама Сениора, поспешил во дворец и умолял королевскую чету отменить роковой указ. Зная, что короля в этом деле больше всего занимают денежные интересы, еврейские депутаты предложили ему за отмену эдикта крупный выкуп (называли сумму в тридцать тысяч дукатов). Фердинанд, соблазнившись предложением, был уже склонен уступить мольбам евреев. Тогда, как рассказывают, во дворец ворвался великий инквизитор Торквемада с распятием в руках и, обратясь к королевской чете, воскликнул: «Иуда Искариот продал Христа за тридцать сребреников, а вы желаете продать его за тридцать тысяч! Вот же он, возьмите и продайте его». И с этими словами Торквемада, положив распятие, стремительно вышел из дворца. Эта сцена произвела потрясающее впечатление, особенно на королеву Изабеллу. Еврейские депутаты получили решительный отказ. В конце апреля герольды известили во всей стране, что евреям дается срок в три месяца, чтобы ликвидировать свои дела и выселиться из Испании, а кто останется после этого срока на испанской территории, подлежит смертной казни или крещению.
Наступил трагический момент. Сотням тысяч людей повелено было вдруг бросить страну, где предки их жили еще со времен Римской империи, до утверждения христианства, где они в течение длинного ряда веков, при арабском и христианском владычестве, творили хозяйственную и умственную культуру страны и создали свой собственный национальный центр, третий по значению гегемонический центр после Палестины и Вавилонии. Разлука с родиной была еще связана с полным материальным разорением. Для продажи имущества и для окончания всех дел изгнанникам был дан такой короткий срок, что о нормальной ликвидации нечего было думать. Недвижимые имущества евреев продавались задаром. Прекрасный дом променивали на осла, благоустроенный виноградник — на несколько метров сукна, большая часть домов вовсе осталась непроданной. Да и незачем было продавать, ибо деньги в монетах нельзя было вывозить, а бумажные деньги не имели большой ценности за границей. А между тем доминиканские монахи, видя отчаяние изгнанников, усердно вели свою пропаганду. Они уговаривали несчастных принять католичество и тем избавиться от разорения и скитаний. Лишь немногие соблазнились заманчивыми речами миссионеров. Между прочим, принял крещение придворный раввин-фискал Авраам Сениор с семейством, что вызвало ликование при дворе; сами король и королева были восприемниками новокрещеных.
Начался исход. Старейший раввин, Исаак Абоав из Толедо, и еще тридцать представителей кастильских еврейских общин отправились в Португалию, чтобы ходатайствовать там о приюте для изгнанников. Отдельные группы эмигрантов выселялись, не дожидаясь срока. Главная же масса изгнанников дождалась последнего срока, продленного еще на два дня, до 2 августа 1492 г. По знаменательной случайности эти дни совпали с днями национального траура, с первой декадой месяца Ав. В эти дни покинули родину не менее двухсот тысяч человек[53], попрощавшись с могилами своих предков. В течение трех дней перед отъездом лежали тысячи выселенцев на дорогих могилах, орошая их слезами. Даже иные христиане не могли смотреть без волнения на эти сцены прощания с покойниками. Многие изгнанники взяли с собою на память надгробные плиты или отдавали их на хранение своим братьям-марранам, которых с болью в сердце оставляли в стране инквизиции.
Изгнанники разбрелись в разные стороны. Около половины всей массы направилась в ближайшую Португалию, небольшая группа отправилась в Наварру, а прочие переселились в Северную Африку, Турцию и Италию. Исаак Абраванель во главе группы эмигрантов переселился в Неаполь. Неисчислимые бедствия выпали на долю тех, которые пустились в далекий путь: голод, болезни и смерть сопутствовали скитальцам.
Испания изгнала сотни тысяч трудолюбивых и культурных еврейских граждан. Вскоре инквизиция взялась и за мавров, предлагая им на выбор: изгнание или крещение (масса окрещенных таким образом мавров, под именем «морисков», продолжала тайно исповедовать ислам и очутилась в положении марранов). Этим Испания утвердила у себя единство вероисповедания, но вместе с тем положила начало своему экономическому и культурному упадку. В лице евреев она лишилась своего активного промышленного класса, способствовавшего разработке естественных богатств страны. Экономическую деятельность евреев продолжали еще оставшиеся в стране марраны, которые в следующее столетие развили широкую торговлю с новыми испанскими колониями в открытой Колумбом Америке. Этим удалось на время задержать процесс хозяйственного упадка Испании, но усилившееся в XVI веке бегство марранов из страны инквизиции довершило удар, нанесенный ее благосостоянию изгнанием евреев. Постепенно «великое» испанское государство шло к вырождению. Народ, воспитываемый кровавыми зрелищами аутодафе, впадал в одичание, нравы грубели, суеверие и мрачный фанатизм заглушали здоровое ядро религии. Цветущая страна арабско-еврейского ренессанса превратилась в мертвую страну монахов.
§ 57. Изгнание из Португалии (1492-1498)
Около половины всей массы испанских изгнанников направилась в близкую Португалию. В этой стране, некогда давшей убежище жертвам катастрофы 1391 года, они надеялись найти хотя бы временный приют[54]. Когда депутация от кастильских общин, под главенством толедского раввина Исаака Абоава, просила португальского короля Иоанна II о допущении изгнанников, король согласился, хотя не из соображений гуманности, а ради денежных выгод. После совещания с грандами он заявил, что готов допустить переселенцев в Португалию на временное жительство, на срок не более восьми месяцев, под условием уплаты значительной подушной подати (от 8 до 100 золотых крузад, смотря по состоянию эмигранта). Ограничение в сроке пребывания было и в интересах туземных еврейских общин, которые опасались, что чрезмерный наплыв беженцев из Испании стеснит португальских евреев и усилит вражду к ним в христианском обществе, — что потом и случилось. Более продолжительное пребывание в стране было разрешено только крупным капиталистам, которые могли платить налог в наивысшем размере, и нужным для государства ремесленникам, в особенности оружейникам. Вместе с тем король обязался давать эмигрантам за умеренную плату корабли для дальнейшего плавания. Около 100 000 изгнанников вступили на португальскую почву, но они не нашли здесь и временного успокоения.
Португальский король, приютивший у себя изгнанников ради денежного интереса, был в душе не лучше Фердинанда Католика. К евреям он относился враждебно, хотя пользовался услугами еврейских астрономов и географов для снаряженных им экспедиций, увенчавшихся открытием нового морского пути в Индию (Васко да Гама). По требованию папы Иннокентия VIII он учредил в Португалии инквизиционную комиссию для розыска бежавших из Испании марранов. Проникнутый клерикальным духом, Иоанн тяготился не только приезжими, но и туземными евреями. Случай помог ему скоро избавиться от тех и других. В начале 1493 года среди бедствующих переселенцев открылась эпидемия, уносившая тысячи жертв (от нее умер и Исаак Абоав), и португальцы стали громко роптать на правительство, допустившее в страну «проклятых Богом людей». Эмигрантов стали торопить отъездом к сроку и, по приказанию короля, дали им корабли для отплытия в другие страны. Из Лиссабона и Опорто отправилась первая партия странников. В дороге они испытывали ужасные бедствия. Из опасения заноса эпидемии их не впускали в ближайшие порты, и несчастные несколько месяцев скитались по морям, предоставленные произволу судовладельцев и капитанов, которые обращались с ними как с рабами, отнимали у них последнее имущество, а иногда и жен, и дочерей. Один такой скитающийся корабль пристал к берегу Малаги, но здесь эмигрантов не спустили на берег, как принадлежащий к испанской территории. Зато ежедневно, по приказанию местного епископа, приходили на корабль католические священники и проповедовали скитальцам христианство. Видя, что проповеди не действуют, епископ предложил капитану корабля не давать пассажирам пищи, чтобы взять их для церкви измором. Пять дней морили людей голодом, а попы ежедневно увещевали: «Кто хочет жить — пусть примет крещение». Сто человек не устояли и приняли крещение, но около 50 человек умерло от голода, отказавшись от «духовного хлеба» церкви. Любвеобильный епископ удовлетворился этой гекатомбой и отпустил оставшихся в живых евреев, которые уехали к африканскому берегу и поселились в Феце[55].
Не лучше была участь тех, которые, за неимением средств к отъезду или по другим причинам, остались в Португалии дольше условленного срока. Те, которые не были в состоянии уплатить крупную подушную подать, были объявлены крепостными короля. Португальские придворные вельможи разделили между собой эту живую добычу: каждый брал себе тех евреев и евреек, которые ему нравились. У этих пленников отбирали малых детей и отправляли на новооткрытые дикие острова Сан-Томас, чтобы воспитывать их в христианской вере. Когда детей увозили, многие матери хватали их и вместе с ними бросались в море. На африканских островах, назначенных для ссылки преступников, несчастные дети погибали от непривычного климата, от ядовитых змей и скорпионов.
Смерть короля Иоанна и переход власти к его преемнику Эммануилу (конец 1495 года) внушили евреям надежду на облегчение их страданий. Король Эммануил возвратил свободу обращенным в рабство испанским изгнанникам и обещал им свою защиту. Может быть, тут повлияло заступничество его придворного астролога, известного математика Авраама Закуто (автора хроники «Jochossin»), переселившегося из Испании в Лиссабон. Но одна семейно-политическая интрига заставила вскоре португальского короля изменить свое отношение к евреям. Эммануил добивался руки старшей испанской инфанты, дочери Фердинанда и Изабеллы, надеясь по смерти королевской четы унаследовать испанскую корону. Фердинанд и Изабелла согласились на этот брак, но в числе условий поставили, чтобы Португалия также была очищена от евреев, как союзная Испания. Сама невеста (Изабелла-младшая) заявила, что только при таком условии она вступит на португальскую почву. Эммануил поставил вопрос на обсуждение в Государственном Совете, и там голоса разделились. Одни гранды доказывали, что полное изгнание евреев разорит Португалию и усилит соседние мусульманские государства Африки, куда они переселятся; другие же полагали, что от изгнания евреев выиграет чистота веры, причем ссылались на примеры Англии, Франции и Испании. Король согласился с последним мнением по личному мотиву: он не хотел жертвовать ради евреев своими династическими планами. Брачный договор между Эммануилом и испанской инфантой был подписан, и участь евреев была решена. 25 декабря 1496 года был издан указ, чтобы все евреи, как туземные, так и прибывшие из Испании, под страхом лишения жизни и имущества, выселились из Португалии в течение десяти месяцев, до конца октября 1497 года. В этом указе, как и в эдикте Фердинанда Католика, выставлен исключительно религиозный мотив изгнания: «Евреи упорствуют в ненависти к святой католической вере, совершают преступления против веры и совращают христиан с истинного пути».
Король Эммануил не без умысла дал евреям такой продолжительный срок для выселения: он надеялся, что в течение этого времени ему удастся, пользуясь критическим положением выселенцев, склонить их к принятию христианства и тем сохранить для государства это даровитое и полезное население. Но когда его расчеты на добровольное обращение не оправдались, ему пришла ужасная мысль: насильно окрестить детей эмигрантов. Напрасно предостерегали короля против такого насилия многие члены Государственного Совета и в особенности епископ Кутино, редкое исключение в черном стане клерикалов. Намерение короля поддерживали другие (в том числе, как говорят, крещеный лейб-медик Антонио, носивший раньше имя Леви бен-Шемтов). Король приказал, чтобы у еврейских родителей отобрали детей обоего пола, в возрасте от четырех до 20 лет, и окрестили их в дни Пасхи 1497 года. Узнав об этом, евреи в Лиссабоне, Эворе и других местах поспешили приготовиться в путь, чтобы уехать из Португалии до Пасхи, но король, в свою очередь, спешил, и задуманное преступление совершилось (19 марта). Происходили потрясающие сцены. Детей вырывали из объятий отцов и матерей и тащили в церковную купель. «Я видел, — рассказывает епископ Кутино, — как тащили за волосы к купели для крещения, как сокрушенный горем отец, сопровождая сына, протестовал и призывал Бога в свидетели, что они желают умереть вместе в религии Моисея. Я видел еще многое, невыразимо ужасное, что творилось над ними». Некоторые родители убивали детей и себя или бросались вместе с ними в море, многие же не могли перенести мысли о разлуке с окрещенными детьми и ради них сами крестились. Эти новые «анусим», опасаясь надзора папской инквизиции, поспешили послать депутацию в Рим к папе Александру VI с просьбой удержать португальского короля и инквизиторов от репрессий против новообращенных. Папская курия, вероятно под влиянием солидного денежного подношения, исполнила эту просьбу. Король Эммануил, не желавший лишиться евреев, хотя бы и замаскированных, охотно пошел на уступки. Декретом 30 мая 1497 года он объявил, что «новые христиане» освобождаются на 20 лет от надзора инквизиции и не могут быть привлечены к суду за тайное исповедание иудейства, а по истечении этого срока уличенные в ереси не караются конфискацией имущества в пользу казны, как в Испании. Таким образом новые невольники церкви фактически получили возможность негласно исповедовать иудейство в течение ближайших лет. Дав такие льготы неофитам, король надеялся привлечь этим новые души для церкви среди готовившихся к выселению еврейских масс.
Осенью 1497 г. наступил последний срок выселения эмигрантов, оставшихся в еврействе. В гавани Лиссабона собралось около двадцати тысяч человек, спеша оставить убежище, превратившееся для них в ловушку. Но тут эмигрантов медлили посадить на суда и держали до тех пор, пока не прошел последний срок (октябрь), и тогда им объявили, что они, как не выселившиеся к сроку, поступают в распоряжение короля, который волен делать с ними что угодно. Всех эмигрантов поместили в большом дворце и ежедневно посылали туда миссионеров, которые уговаривали их принять крещение; отказывавшимся не давали есть и пить. Когда все эти способы воздействия не привели к цели, приказано было тащить непослушных в церковь насильно. Солдаты волочили их на веревках или за волосы и бороду. Многие вырывались из рук мучителей, бросались в колодцы или с крыш домов, другие нарочно поносили Христа и церковные святыни, чтобы раздражать насильников и поскорее принять от них смерть, но солдатам было приказано не обращать внимания на богохульство евреев, и «тогда, — говорит еврейский летописец, — страдальцы увидели, что для них закрыт даже путь к смерти». В таком положении очень многие приняли крещение для виду; среди них были люди, которые позже сделались знаменитыми раввинами в странах, куда им удалось бежать. Упомянутый декрет 30 мая об освобождении неофитов от надзора инквизиции давал возможность и новой группе «анусим» продержаться до лучшего времени.
Между тем буйные припадки католической ярости в Португалии стали утихать. Убедившись в невозможности перекрестить всех эмигрантов, король Эммануил разрешил им уехать. Этот отъезд продолжался в течение всего 1498 года. Так вслед за Испанией разрешила свой «еврейский вопрос» и Португалия, но насильственным крещением многих тысяч евреев она создала у себя «вопрос марранский», над разрешением которого еще два столетия будут трудиться инквизиторы во мраке тюремных подвалов и у ярких костров аутодафе...
Бедствия изгнанников не кончились и за пределами Португалии. Нелегко было десяткам тысяч людей приискать себе приют. Целыми месяцами носились по морям несчастные скитальцы между портами Испании, Португалии, Африки, Италии и Турции. Немало погибло их в пути от голода, лишений и болезней; некоторые корабли были захвачены пиратами, которые брали пассажиров в плен и продавали их в рабство. Высадившись на какой-либо берег, эмигранты не всегда могли устроиться в новой стране; нередко их гнали дальше или сильно притесняли, заставляя искать нового убежища. Так было в некоторых портовых городах Италии, в Тунисе и Алжире. Спокойный приют изгнанники нашли только в Турции, которая незадолго перед тем утвердилась на развалинах Византии.
В том же 1498 году еврейским изгнанникам из Испании пришлось покинуть свое временное убежище и в Наварре. В это маленькое королевство направились в 1492 году выселенцы из соседней Арагонии, преимущественно из Сарагосы. Король наваррский был склонен допустить переселенцев, но магистраты городов Тудела и Тафалло сговорились не пускать к себе евреев. Когда же вскоре испанский король Фердинанд присоединил Наварру к своим владениям, он потребовал, чтобы из страны выдворили проникших туда изгнанников. Наваррский вассал вынужден был подчиниться, и евреям поставили на выбор: удалиться из страны или креститься. Многие с отчаяния приняли крещение и тем положили начало марранской колонии в Наварре (в Туделе было много новохристиан еще в XVI веке). Остальные взяли свой страннический посох и пошли дальше.