Переход от шведской власти к российской, безусловно, сопровождался массой коренных изменений в стране. Важнейшими из них стали новое положение Финляндии как российского военного форпоста на Северо-Западе и создание в стране собственного центрального управления, которое было перенесено в новую столицу — Гельсингфорс. Однако все это следует рассматривать в контексте продолжавшихся Наполеоновских войн, вызывавших смену режимов и политические реформы повсеместно в Европе и даже в Южной Америке. В этом смысле новые порядки в Финляндии отражали общую тенденцию. Скандинавия играла второстепенную роль в политике великих держав, изменилась и политическая география всего региона. Швеция окончательно потеряла Финляндию, однако взамен смогла, после ряда дипломатических трюков и небольших военных стычек, заключить в 1814 г. унию с Норвегией.
В Финляндии преобразования на местах шли значительно медленнее. Общественные реформы и национальное движение во многом основывались на культурных традициях, сложившихся в эпоху шведского владычества. Тем временем российская администрация зорко следила за общественностью Финляндии, немедленно вмешиваясь, если проявление национальных чувств принимало политическую окраску. Основанием считалось подозрение, что эти чувства коренились в сепаратизме и в ностальгическом стремлении вновь присоединиться к Швеции. По этим причинам после Боргоского сейма 1809 г. финляндский сословный сейм был вновь созван лишь в 1863 г.
Присоединение к России
Боргоский сейм 1809 г. осуществил надежды как новых властителей Финляндии, так и ее четырех сословий. На сейме Александр I впервые выступил под высшим титулом завоеванной им страны — титулом великого князя, — торжественно приняв почести и присягу от всех четырех сословий и ответив им заверением в своей благонамеренности как правителя. Такое распределение ролей следовало средневековому ритуалу смены правления, применявшемуся во всей Европе вплоть до 30-х годов XIX в. Стороны подтверждали свою готовность соблюдать существующие законы и государственный порядок, что для Финляндии означало, прежде всего, сохранение лютеранской веры, шведской модели судопроизводства и особых сословных привилегий. Еще в первый год Финской войны население Финляндии дважды присягало России по требованию оккупационных властей. В своем выступлении на сейме Александр по-французски поблагодарил жителей страны за их повторную присягу и в заключение пообещал сохранить прежнюю конституцию.
Упоминание императором действующей конституции впоследствии приводилось финскими правоведами в качестве доказательства официального признания Финляндии как государства — тем более что в речи императора на закрытии сейма фигурировала благосклонная фраза о том, что страна отныне «занимает место среди наций». Текст был опубликован и получил широкое распространение, что усилило долгосрочный эффект речи и подготовило почву для дальнейших ее интерпретаций. В действительности выступление Александра сводилось к нескольким коротким любезным фразам, которые в современном смысле не могут быть истолкованы как заявление о собственной государственности. При этом членов сейма попросили лишь о «несложных советах» в вопросах обороны Великого княжества, его налогообложения, денежной системы и управления.
Независимо от точного смысла речи государя на сейме присоединение Финляндии к России означало, что и старая, и новая центральная власть впервые признала внешние границы Финляндии, а также ее административный статус как особого Великого княжества. В течение тех 600 лет, когда Финляндия принадлежала шведской короне, страна постепенно становилась интегрированной частью государственного целого, развиваясь и меняясь в органическом взаимодействии с западной половиной королевства. Иногда, в период войн или других переходных периодов, восточная половина королевства управлялась как отдельная область, но в XVIII в., когда внутренняя консолидация Швеции усилилась, все государство управлялось при помощи единого и централизованного аппарата.
В России соответствующей управленческой традиции не было, поэтому император, вместе со своим главным советником графом М. М. Сперанским, не видел причины разрушать шведские общественные структуры в завоеванной Финляндии. В целом экспансия России на Запад в XVII и в XVIII вв. характеризовалась тем, что присоединяемые области получали возможность сохранить свои формы управления и культуру. В Финляндии начала первого десятилетия XIX в. российские власти проявляли активный интерес к тому, чтобы обновить российскую администрацию по шведскому образцу, то есть, скорее, надеялись, что Россия сможет развиваться по финской модели. Этого не произошло. В то же время для Финляндии возникла уникальная возможность сделаться государством в государстве — с тем, чтобы более ста лет спустя, в водовороте Первой мировой войны, наконец, разорвать связь с Россией и объявить себя независимой республикой. Развитию Финляндии как государства в государстве в большой степени благоприятствовало то, что союз с Россией стал началом длительного мирного периода, который в истории получил название Pax Russica — «русский мир».
Однако Александр I не намеревался дать Великому княжеству Финляндскому какую-либо особую автономию в разрастающейся империи. Об этом свидетельствует длинная титулатура императора, приведенная во вступлении к Фридрихсгамскому мирному договору 1809 г. Кроме титулов Императора и Самодержца Всероссийского, а также, в частности, Царя Астраханского государь именовался «Великим Князем Смоленским, Литовским, Волынским, Подольским и Финляндским». Важно было не то, какими именно территориями правил Александр, а многообразие его титулов. Целью императора было создание финского управления, которое было бы неразрывно связано с Россией, но из-за некоторых, частично случайных факторов дело остановилось на административном решении, которое имело скорее противоположный эффект.
Спренгтпортен, после своего назначения на пост генерал-губернатора Финляндии в декабре 1808 г., разработал предложение о создании финского Правительственного совета, который бы полностью подчинялся лицу, занимавшему его собственную должность. Однако Спренгтпортен вызывал всеобщую неприязнь как бывший перебежчик и неуживчивый человек. Летом 1809 г. его сменил на этом посту генерал М. Б. Барклай де Толли, в недавнем прошлом руководивший завоеванием Финляндии, а впоследствии отличившийся в войне против Франции. Ранее Барклай де Толли однозначно выступал против особого финского Правительственного совета, но как генерал-губернатор он осознал, что в управлении страной такой совет мог бы играть благоприятную роль. Для финского Правительственного совета был создан особый устав, имевший большой приоритет. Он был утвержден императором в августе 1809 г.
Устав был разработан накануне созыва Боргоского сейма финским комитетом во главе с Якобом Тенгстрёмом, епископом Абоским. В тексте чувствовалось перо Михаила Сперанского, влиятельнейшего министра. В уставе упоминались два административных решения, передававшие власть от генерал-губернатора Правительственному совету, который в 1816 г. был переименован в Императорский сенат Финляндии. Еще в 1808 г. Сперанскому было поручено докладывать императору о состоянии дел в Финляндии в обход генерал-губернатора, и министр позаботился о том, чтобы такой порядок был закреплен в уставе. Чтобы облегчить бремя Сперанского по разработке устава, в 1811 г. была учреждена особая должность финского государственного секретаря, обязанностью которого было составление докладов при поддержке Комитета по делам Финляндии, находившегося в Санкт-Петербурге. Такое решение настоятельно рекомендовал финский советник Александра I Густав Мориц Армфельт, в прошлом фаворит Густава III. После того как Сперанский впал в немилость, Армфельт в 1812 г. стал первым, кто получил вышеупомянутую должность, благодаря чему он смог провести в жизнь много выгодных для Финляндии идей.
Свобода генерал-губернатора была ограничена также другими средствами. По уставу он являлся председателем Сената, состоявшего из двух отделений — департамента юстиции и департамента экономики. Однако Сперанский проследил, чтобы генерал-губернатор не имел права голоса в гражданских делах, которых у администрации страны было более чем достаточно. Поэтому на практике в компетенции генерал-губернатора оказался лишь контроль над вооруженными силами Великого княжества. Впрочем, генерал-губернатор обладал правом снабжать предложения Сената своим письменным заключением, из-за чего в дальнейшем государь, принимая решение, зачастую предпочитал руководствоваться предложениями генерал-губернатора.
В 1812 г. такое разделение труда еще более закрепилось особым предписанием о должности генерал-губернатора. При этом возникла двойственность: в генерал-губернаторской канцелярии преобладали русскоязычные чиновники из «российской» Финляндии, в то время как члены Сената набирались из среды не владевших русским языком чиновников, происходивших из «шведской» Финляндии. Конечной целью было создание в Финляндии новой русскоязычной элиты, но эти попытки не удались, будучи слишком неуклюжими. В результате лишь двум первым генерал-губернаторам довелось председательствовать в Сенате — Барклаю де Толли и Штейнгелю, причем в своих выступлениях оба обращались к Сенату по-французски.
В том, что завоеванные империей территории управлялись прямым подчинением государю, не было ничего необычного. Однако Финляндия была единственной, кроме Польши, частью державы, о делах которой монарху докладывал особый государственный секретарь. Таким образом, учреждение должности государственного секретаря в 1811 г. во многом способствовало тому, что управление Великого княжества уже на ранней стадии получило особую форму и страна мало-помалу стала развиваться от провинции к государству. В 1811–1812 гг. были также проведены другие важные реформы в области управления, имевшие сходные задачи.
Был учрежден ряд новых ведомств, а в марте 1812 г. император решил перенести столицу Великого княжества из Або в Гельсингфорс, положение которого вблизи крепости Свеаборг имело очевидные стратегические преимущества. Не менее важным было решение Александра в 1812 г. о присоединении Выборгской губернии к Великому княжеству Финляндскому. Это слияние означало, что отныне законы и принципы управления «шведской» Финляндии действовали также в «российской» ее части, которая после 1809 г. часто именовалась Старой Финляндией. Решение было частично продиктовано внутриполитическим стремлением упростить управление, но за этим стояли весомые внешнеполитические причины. Российско-французский альянс уже трещал по всем швам, и Россия была намерена продемонстрировать, что аннексия Финляндии окончательна.
Весной 1812 г. император Александр заключил со шведским престолонаследником Карлом XIV Юханом тайный союз, направленный против Наполеона. Заявление об этом альянсе было обнародовано в августе того же года, на встрече обоих участников в Або, во время которой они наметили совместную стратегию по отношению к Наполеону, за несколько недель до того начавшему вторжение в Россию. Еще до своего избрания на престол Карл Юхан дал русским понять, что не стремится получить обратно Финляндию, а скорее намерен завоевать Норвегию. Российский император согласился на такое решение в обмен на поддержку шведов в войне с Наполеоном, а также при условии решительного отказа Швеции от реваншистской политики в восточном направлении. Соглашение было достигнуто в спешке и легко могло быть опровергнуто, если бы Наполеону сопутствовала военная удача. Однако его поход на Россию окончился неудачей, и это положило начало превращению шведской политики на Востоке в оборонительную. После ряда небольших перестрелок, сопровождавших создание в 1814 г. шведско-норвежской унии, Швеция вступила в долгую мирную эпоху, продолжающуюся уже скоро 200 лет. Иными словами, потеря Финляндии стала для Швеции ключом от счастья.
Нововведения императора
Отделение от Швеции имело для Финляндии ряд преимуществ. Вначале финское население выказывало решительное неприятие разрыва со Швецией, причем вооруженное сопротивление крестьянства продолжалось и после того, как война была окончательно проиграна. Однако настроения стали меняться, по мере того как новые властители демонстрировали признаки доброй воли в вопросе сохранения общественного статус-кво. Быстрее всего изменилось отношение в среде земских чинов на руководящих должностях. В пример можно привести уже упоминавшегося епископа Якоба Тенгстрёма, а также нескольких знатных дворян, чья гибкость вознаграждалась назначением их на высокие посты в новом управлении. Тенгстрём был назначен архиепископом, а по его следам двинулось верное ему духовенство страны. Роль священников в качестве глашатаев власти оставалась чрезвычайно важной и в XIX в. Наиболее заметным и долговечным проявлением намерения императора стать популярным в Финляндии стало строительство центра Гельсингфорса. В течение двух десятилетий центр города превратился при помощи русских в миниатюрное подобие Санкт-Петербурга с его совершенной архитектурой. В конце осени 1808 г. в Гельсингфорсе произошел сильнейший пожар, из-за чего город нуждался в коренной реконструкции. Сразу после того, как центральное управление Великим княжеством было по приказу государя перенесено в Гельсингфорс, учредили комитет по восстановлению и строительству города. Под руководством государственного советника Юхана Альбректа Эренстрёма был разработан новый план столицы, а в 1816 г. к проекту подключился немецкий архитектор Карл Людвиг Энгель.
Сотрудничество Эренстрёма с Энгелем оказалось удачным. Разносторонне образованный чиновник, Эренстрём когда-то служил при дворе Густава III и хорошо понимал, какое большое значение для Великого княжества имела политическая символика новой архитектуры. В лице Энгеля город обрел новаторски мыслящего зодчего и дисциплинированного профессионала. Энгель получил образование в Берлине, в том же учебном заведении, что и великий К. Ф. Шинкель. Неудивительно, что монументальные творения Шинкеля в прусской столице напоминают здания, которые Энгель проектировал в Гельсингфорсе. В архитектуре того времени преобладал введенный Наполеоном в моду стиль ампир, неслучайно напоминавший о Римской империи. Еще до своего переезда в Гельсингфорс Энгель уже создавал здания в стиле ампир в России.
Новый центр Гельсингфорса был возведен вокруг Сенатской площади. По периметру площади и в близлежащих кварталах стали строить крупные административные здания, оформленные в стиле нового классицизма. Одновременно шла расчистка холмов и долин, то есть территории для новой, прямолинейной системы улиц столицы. Улица Большая была в 30-х годах XIX в. переименована в Александровскую, а магистраль, идущая к центру с севера, получила название улицы Унии — в память о присоединении Великого княжества к Российской империи. Государь принял решение по этому вопросу еще в 1819 г., когда, возвращаясь из длительного путешествия по Финляндии, он прибыл в город со стороны этой магистрали и отметил, что здание Сената высилось среди «зарослей и лачуг». После пожара в Або в 1827 г. был осуществлен план перенесения университета в Гельсингфорс. Новое здание университета возвели у Сенатской площади. Торжественная церемония открытия состоялась в 1832 г. Восемь лет спустя открылась Университетская библиотека. Самым высоким зданием ансамбля стала со временем лютеранская церковь св. Николая, строительство которой по разным причинам затянулось и было завершено лишь в начале 50-х годов XIX в.
К этому времени ампирный город Энгеля был в целом готов. По мере того как Гельсингфорс принимал на себя функции столицы, сюда из Або переезжали чиновники и университетские преподаватели с семьями. В 1840 г. население новой столицы сравнялось с населением старой, составив около 13 тыс. жителей. Вслед за служащими в новую столицу переезжали студенты. Склонность последних к политической оппозиции, а также их интерес к прежнему отечеству сыграли определенную роль в том, что российские власти решили перенести университет в восточную часть Финляндии. С целью усиления контроля над управленческой элитой чиновникам было существенно повышено жалованье, а для студентов и других представителей общественного сектора введена особая форменная одежда. Впрочем, в одном важном деле унификация не сработала. В 1812 г. новые правители приняли предписание о публичном экзамене на знание русского языка для всех будущих чиновников начиная с 1818 г. Однако, когда подошло время, студенты выступили со столь бурными протестами против экзамена, что власти решили отложить эту реформу в долгий ящик. Вместо русского языка в должностной переписке с петербургской администрацией стали использоваться французский или немецкий, а также переводы, обеспечивавшие работу все возрастающей армии переводчиков.
В дальнейшем языковой барьер стал основным препятствием для попыток интеграции, но в остальном служащие Финляндии отличались необыкновенной по европейским понятиям лояльностью. Это было обусловлено не только повышением жалованья чиновникам, возрастанием их престижа и введением красивой форменной одежды. Финляндия, в отличие от Польши, не имела своих традиций государственности, а получила их через присоединение к России. Финская управленческая верхушка понимала и принимала свою зависимость от императорской власти, уже на раннем этапе выработав кодекс поведения, в соответствии с которым финские служащие, стараясь избегать конфликтов с российскими властями, заранее предвидели реакцию государя, чтобы сохранить определенную свободу во внутренних делах страны.
Верноподданность финнов объяснялась также тем, что большинство представителей сословий одновременно являлись высшими чиновниками и офицерами. В отличие от элиты других областей Восточной Европы они не владели обширными землями. Кроме чиновников, в Финляндии не было социальных слоев, которые могли бы бороться за власть, и потому финская общественная верхушка во многом отождествляла себя с государством и с национальной идеологией. Своеобразие Финляндии становится очевидным, если сравнить ее развитие с развитием Прибалтийского края. Власть балтийского немецкого дворянства основывалась на крупном землевладении, поэтому оно не было заинтересовано ни в укреплении государственной власти, ни в сближении с крестьянством, что существенно затрудняло формирование сильного национального единства.
Имелись также и более конкретные причины, для того чтобы повиноваться императорской власти. После войны с Наполеоном российская администрация усилила контроль за населением империи, прежде всего, за учащейся молодежью, опасаясь, что та окажется особенно восприимчивой к революционным идеям. Был запрещен ввоз политической литературы, ужесточилась предварительная цензура иностранных газет, в 1817 г. в Або было учреждено первое в Финляндии полицейское управление. Порядок в стране поддерживали в первую очередь русские военные силы, которые по окончании войны с Наполеоном получили здесь свой собственный штаб под командованием генерал-губернатора. Несмотря на то, что вплоть до середины XIX в. на всей Балтике продолжал царить мир, в Финляндии была размещена дивизия численностью 15 тыс. человек, так как южное побережье Финляндии находилось в непосредственной близости от имперской столицы, то есть Санкт-Петербурга.
Для расквартирования дивизии началось обширное строительство казарм в различных областях Южной Финляндии. Самые крупные казармы были возведены в Гельсингфорсе: Абоские, Военно-морские, а также Гвардейские, спроектированные Энгелем. До 70-х годов XIX в. они оставались значимыми символами столичных окраин. Роль Свеаборга как военно-морской базы оставалась неизменной, и крепость, вместе с другими местами расквартирования войск, была закрыта для посторонних. Контакты военных с гражданским населением сводились к парадам, перемещениям войск и смене караула. В определенной степени русские офицеры участвовали в местной светской жизни, но и в этой сфере существовали определенные границы.
После присоединения к России была ликвидирована поселенная система шведской эпохи, а обязанность крестьян содержать солдат сменилась налогами. Это препятствовало возникновению в Финляндии сепаратистских сил и одновременно население убеждалось, что ему не придется воевать против своего прежнего отечества. Когда в 1812 г. Наполеон напал на Россию, из жителей Финляндии было сформировано три полка общей численностью 3600 человек. Полки размещались в Санкт-Петербурге и потому в боевых действиях не участвовали. Однако жест был оценен по достоинству: впоследствии из этих подразделений было создано три финских снайперских батальона, ставших частью российских войск в Финляндии.
Военные традиции дворянских родов Финляндии получили широкое продолжение в российскую эпоху благодаря созданию во Фридрихсгаме в 1819 г. Финского Кадетского корпуса. В Кадетском корпусе воспитывалась большая часть молодых финских дворян, общей численностью около 3 тыс., которые становились офицерами императорской армии и вплоть до 1917 г. служили в различных частях огромного государства. В общей сложности около 4 тыс. финнов сделали офицерскую карьеру в российских войсках, причем почти 300 из них дослужились до генеральского или адмиральского чина. Многие офицеры после выхода в отставку занимали в Финляндии высокие гражданские должности. Некоторые дисциплины: современные языки, топография и математика — преподавались в Кадетском корпусе почти на университетском уровне. Поскольку русский язык являлся для кадетов обязательным предметом, в этой сфере была создана необычайно важная профессиональная связь между Финляндией и Россией.
Долгое прощание
Как писал впоследствии в своих мемуарах известный журналист Аугуст Шауман, все его молодые сверстники в Финляндии 30-х годов XIX в. полагали, что интеграция с Россией будет углубляться. Ни на что иное никто надеяться не решался: это было вполне естественно, учитывая доминирующее положение, которая Россия занимала в Европе до середины XIX в. Прежнее отечество, Швеция, жило в памяти лишь как ностальгия по ушедшим временам, но не как мечта о будущем. Таким образом, Финляндия виделась российской провинцией с чертами национального своеобразия, но при этом отдельное, собственное центральное управление давало автономии в перспективе конкретное содержание. Формированию подобной картины способствовало также то, что экономика и культура Финляндии в течение XIX в. продолжали тесно взаимодействовать с соответствующими сферами в Швеции. 1809 год стал переломным в истории Финляндии — как в военном, так и в политическом плане. Однако в других секторах общества развитие шло параллельно с развитием в Швеции, что дало историкам повод назвать финско-шведские отношения после 1809 г. «долгим прощанием».
На Боргоском сейме 1809 г. император Александр объявил, что Великое княжество освобождается от обязанности переводить налоговые сборы в общую государственную казну. Излишки финской экономики были, по российским меркам, совершенно незначительными, но в Финляндии это решение было принято с большой признательностью: благодаря ему все общественные средства отныне могли использоваться для внутренних нужд. Финляндия, впрочем, участвовала в некоторых российских государственных займах, а в начале XX в. она подверглась определенному налогообложению, но ее взносы в российскую казну были совсем не так значительны, как была когда-то относительная доля выплат Финляндии в шведскую казну. Российская администрация определяла таможенную, денежную и экспортную политику Великого княжества. При этом в финско-российской торговле, в принципе, возникал явный дисбаланс, так как таможенные пошлины взимались лишь с финских товаров, но на практике это не было серьезной проблемой. С сельскохозяйственной продукции и прочего финского сырья таможенные пошлины не взимались. К тому же товары финского происхождения имели в России значительные беспошлинные квоты.
В то же время внутренними финансами Финляндии управлял весьма независимый экономический департамент Сената. Его председатель был в реальности неофициальным премьер-министром страны, поскольку одновременно являлся вице-председателем Сената. До конца 90-х годов XIX в. он также председательствовал там, так как все дискуссии велись по-шведски. Другим важным учреждением был Банк Финляндии, основанный по высочайшему повелению в 1812 г. с целью ввода в обращение рубля, а также для ликвидации финско-шведских кредитов. До конца 50-х годов XIX столетия в экономической политике Сената господствовала идеология меркантилизма — наследие шведских времен. В первые десятилетия государственные финансы расходовались в основном на развитие земледелия, но в 30-х годах XIX в. начались более крупные реформы под руководством Ларса Габриэля фон Хаартмана. Их целью было ослабить экономическую зависимость Финляндии от Швеции, увеличить доходы государства для обеспечения возможности для более систематических инвестиций в развитие общества, отдавая предпочтение промышленным отраслям.
Торговля Финляндии со Швецией продолжалась в крупном масштабе и после отделения Финляндии в 1809 г. Одобрив восьмилетний беспошлинный переходный период в финско-шведской торговле, Россия и в дальнейшем позволяла сторонам пользоваться внутренними таможенными льготами. Поэтому Стокгольм долго оставался выгодным рынком для крестьянства Юго-Западной Финляндии, а импорт шведской руды и некоторых потребительских товаров продолжался, как прежде. Однако низкие пошлины ухудшали конкурентоспособность финской промышленности, одновременно приводя к значительным потерям таможенных доходов для Финляндии. Поэтому в 1834–1844 гг. при поддержке России была проведена стандартизация уровня финско-шведских таможенных пошлин, что дало финскому государству весомую прибавку в казне.
Тогда же была окончательно ликвидирована система двух валют, сохранявшаяся из-за чрезвычайно интенсивного характера торговли на Балтийском море. Еще в конце 30-х годов XIX в. риксдалер был в Финляндии более распространенной валютой, чем рубль. Это объяснялось тем, что рубли текли обратно в Россию из-за растущего импорта русского зерна. Реформа сильно упростилась благодаря вновь введенному в 30-х годах XIX в. обоими государствами серебряного денежного стандарта. В Южной Финляндии обмен риксдалеров на серебряные рубли закончился к осени 1843 г., а в северных областях страны реформа продолжалась до 1850 г.
Эта так называемая денежная реализация заметно улучшила возможности Сената проводить национальную финансовую и валютную политику. Возросшие таможенные доходы обеспечили Банку Финляндии ресурсы для существенного расширения кредитования. Одновременно государство интенсифицировало капиталовложения в строительство дорог и каналов. За период 1835–1860 гг. в Финляндии было построено 12 каналов, из которых важнейшим, бесспорно, являлся Сайменский канал, соединивший большое внутреннее озеро Саймен с портовым городом Выборгом. Из-за консервативности и осторожности финского руководства железные дороги стали строиться в стране лишь в конце 50-х годов XIX столетия. Во всем остальном инфраструктурные инвестиции государства были, по международным понятиям, необычайно масштабными.
Энергичная государственная инициатива уравновешивала разительную нехватку частного капитала, который мог бы стимулировать промышленные отрасли страны и ее экономический прирост. В 20-х годах XIX в. активные меры предпринимались для развития в Восточной Финляндии производства железа из болотной руды, не зависимого от шведского железорудного импорта. Несмотря на то, что государство вскоре перестало оказывать поддержку этой отрасли, она гарантировала хорошую прибыль с металлургических предприятий для постоянно развивающегося оружейного производства в петербургском регионе. Большинство этих предприятий перешло в русское владение. Собственно российские производители железа находились далеко на востоке, в районе Урала. Кроме того, российские таможни являлись верным средством защиты от западноевропейских конкурентов.
Другой промышленной отраслью, привившейся в Финляндии из-за близости к Санкт-Петербургу, было текстильное производство. Оно стало очень рентабельным в 1835 г., когда русские предприниматели приобрели в Таммерфорсе текстильную фабрику «Финлейсон и компаньоны», превратив ее в крупнейший в Скандинавии промышленный комплекс. Успех оказался заразительным: в Финляндии было основано еще несколько текстильных предприятий. Ни одно из них, впрочем, не достигло размеров и рентабельности фабрики «Финлейсон», успехи которой обуславливались, в частности, местной дешевой гидроэнергией, а также тем, что император пожаловал Таммерфорсу право беспошлинной торговли с Россией. Свою привилегию город сохранил до 1905 г. Обстоятельством, выгодным для всей финской текстильной отрасли, были низкие по сравнению с Россией пошлины, которые Финляндия платила за сырье (хлопок и полотно), ввозившееся из Северной Америки. Это давало финским фабрикам безусловное преимущество перед конкурентами.
Три из пяти крупнейших финских промышленных предприятий находились в середине 40-х годов XIX столетия в собственности русских капиталистов, что являлось типичным для того времени. Однако значение этих предприятий для экономики Финляндии было невелико, поскольку вплоть до 60-х годов XIX в. почти 90 % населения страны было занято в сельском хозяйстве и лесной промышленности. В начале эпохи российского владычества около 95 % доходов финского экспорта приходилось на сельскохозяйственные товары, а также на продукцию смолокуренной и лесопильной отраслей. Бурный прирост населения (с 863 тыс. человек в 1810 г. до 1 млн. 770 тыс. в 1870 г.) обусловил сокращение излишков сельского хозяйства, а следовательно, и уменьшение его доли в экспорте в пользу лесной промышленности. Возросла, в частности, торговля древесиной, сделавшись в 30-х годах XIX в. важнейшей экспортной отраслью. Однако деревянные океанские суда стали заменяться стальными, и около 1860 г. смола как статья экспорта окончательно потеряла свое значение. В начале 70-х годов XIX в. сельское хозяйство вновь превратилось в экспортную отрасль Финляндии. Ускоренная урбанизация в России и Центральной Европе привела к повышению спроса на молочные продукты и другие товары животного происхождения. По тем же причинам доля текстильной и железорудной промышленности в экспорте возросла почти до 30 %.
Таким образом, быт деревни характеризовался как преемственностью традиций, так и переменами. Преемственность обеспечивалась лютеранской церковью, местными обычаями и шведской управленческой культурой, Последняя претерпевала в основном такие же реформы, как в Швеции. Например, приходские собрания стали важными органами местного самоуправления. Эти перемены вызывались рядом структурных сдвигов, которые зависели, прежде всего, от увеличения народонаселения и от роста петербургских рынков сбыта. Благодаря ввозу дешевого российского зерна крестьяне Восточной Финляндии оставляли подсечное земледелие и смолокурение с тем, чтобы заняться экспортом сливочного масла и дров в Санкт-Петербург. В других областях аграрной Финляндии возделываемые территории расширялись по мере роста населения.
Укрепление национальногосамосознания
В какой же степени жители Финляндии первой половины XIX в. видели свою родину отдельной нацией? Присоединение к России вызвало много явных изменений в жизни общества. Вопрос в том, считали ли тогдашние жители страны эти перемены выражением финского национального духа. Подавляющее большинство населения отождествляло себя, прежде всего, с церковной общиной и правителем. В свою очередь управленческая элита исходила из того, что интеграция с Россией продолжится, и была убеждена, что империя открыла «более широкие перспективы» народу и экономике Финляндии. В силу этих обстоятельств от академической верхушки страны требовалась сознательная и долговременная работа по формированию и распространению чувства национального самосознания среди широких слоев населения — тем более что национализм был идеологическим результатом Наполеоновских войн. В случае Финляндии требовалось активное создание национального прошлого.
Лозунг «Мы больше не шведы — русскими стать не хотим — давайте же будем финнами» впоследствии приписывался абоскому историку А. И. Арвидссону, который после своих слишком радикальных высказываний по национальному вопросу в начале 20-х годов XIX столетия вынужден был переехать в Швецию. В действительности эту мысль выразил уже в 1811 г. первый секретарь Великого княжества Г. М. Армфельт, после того как услышал предложение императора Александра завоеванному населению отныне стать финнами. Государь подразумевал, что не следует жить в прошлом, и, по мнению Армфельта, долгом финнов было осуществлять пожелание императора.
Позиция императора была политической и никакого отношения к языковой ситуации в Финляндии не имела. Тем не менее, после присоединения страны к России финскому языку стало уделяться совершенно особое внимание. Отделение от Швеции и превращение Великого княжества в административную единицу Российской империи привели к тому, что финский язык впервые стал языком большинства. Отныне администрация для исполнения своих обязанностей должна была владеть им в большей степени, чем раньше. Началось усердное изучение строя финского языка и его словарного состава, а в 1826 г. священник Густав Ренвалль издал большой финско-латинско-немецкий словарь, который до конца XIX в. оставался нормативным для медленно зарождавшегося письменного финского языка.
Подобно Агриколе, выполнившему в XVI в. перевод Библии, Ренвалль отдавал предпочтение западнофинскому диалекту, который был наиболее распространен и содержал обилие заимствований из шведского языка. В противоположность Ренваллю фольклорист Карл Аксель Готтлунд являлся приверженцем восточнофинского наречия области Саволакс, на котором говорили в обширных внутренних регионах. Его Готтлунд считал более чистым и подлинным. Будучи представителем романтического национализма, Готтлунд, руководствуясь немецкими образцами, начал масштабную деятельность по сбору финского фольклора, стремясь отыскать в нем душу народа. Фольклористом, издавшим в 1835 г. финский национальный эпос «Калевала», стал Элиас Лённрот, но именно Готтлунд в 1817 г. впервые высказал мысль о возможности превращения древнего устного творчества финского народа в единое литературное целое.
Вполне в духе своего времени Готтлунд выразил эту мечту по-шведски. В Финляндии начала XIX в. более 85 % населения говорило на различных финских наречиях, но, несмотря на рост интереса к финскому языку, шведский оставался домашним и рабочим языком административной и академической элиты до 80-х годов XIX в. Это объяснялось наследием просветителей шведского времени. Как ни парадоксально, в XIX в. шведское просветительское наследие в Финляндии укрепилось благодаря выделению государственных средств на развитие университетов и высших школ. Языком преподавания в них, за отсутствием реальной альтернативы, являлся до 70-х годов XIX в. в основном шведский. Лишь незначительная часть шведскоязычного населения Финляндии принадлежала к высшим классам. Крестьяне и рыбаки южного и западного побережья продолжали, как и прежде, говорить на своих восточношведских диалектах, а в городах шведский оставался первейшим языком бюргеров, пока преподавание в школах шло по-шведски и торговые связи со Швецией играли ведущую роль.
Таким образом, попытки сформировать национальное самосознание предпринимались кругом деятелей культуры, которые, не обязательно сами активно владея финским языком, преклонялись перед ним, будучи убеждены, что в нем кроется душа народа. Подобная ситуация наблюдалась в других европейских странах — например, в России и ее прибалтийских губерниях, где элита, общаясь между собой по-немецки или по-французски, заинтересовалась народными языками лишь в эпоху романтического национализма. В Финляндии, вnрочем, образованные слои общества в большей степени владели языком народа, потому что зачастую они являлись выходцами из финноязычных областей или сами были финского происхождения. Подобный языковой обмен шел постоянно, начиная с XIII в., причем во многих двуязычных регионах Финляндии он нередко шел в противоположном направлении.
Уже в конце XVII в. интерес немецких гуманитариев к народной культуре вдохновлял таких финских ученых, как Портан, но лишь в начале 20-х годов XIX в. в Финляндии стали всерьез осознавать, что язык народа может стать политическим яблоком раздора. Переломным моментом стало вышеупомянутое высказывание Арвидссона в газетах в 1821 г. Подобно студентам, Арвидссон противился превращению русского языка в официальный язык Финляндии. Он полагал, что в соответствии с общественным развитием Европы эту роль на себя должен взять скорее финский язык. За этой мыслью явственно прослеживались гражданские и республиканские идеи, с которыми современники связывали национально-политические движения Центральной Европы. Высказывания Арвидссона были восприняты как критика российских властей и привели не только к увольнению его из университета, но и к эмиграции в Швецию. Отныне за финскими дебатами по национальному вопросу тщательно следили в Санкт-Петербурге. Как уже отмечалось, одним из проявлений усиленного контроля стало перенесение университета в Гельсингфорс.
По этим причинам ведущие представители финского национализма вынуждены были, чтобы иметь возможности самовыражения, избегать любых негативных высказываний о России, одновременно демонстрируя свою верность императору. При этом считалось, что органическую сплоченность нации не только можно, но и нужно подчеркивать, однако первейшей коллективной добродетелью нации оставались непоколебимая вера в Господа и упование на государя. Границы дозволенного смолоду прививались новому поколению интеллигенции, которая в последующие десятилетия возглавила процесс пробуждения нации. Осенью 1822 г., через несколько месяцев после отстранения Арвидссона от должности, в университет города Або поступили три впоследствии знаменитых деятеля культуры: Элиас Лённрот, Ю. Л. Рунеберг и Ю. В. Снелльман.
Юхан Людвиг Рунеберг (1804–1877) начал свой путь национально-романтического поэта в 1830 г. Вскоре его стихи оправдали ожидания образованной общественности, которая ратовала за создание поэзии, отражавшей суть финской народной души. В бытность юным студентом в Або Рунеберг не мог не относиться критически к слишком угодливой лояльности по отношению к русским, но как доцент и поэт в Гельсингфорсе 30-х годов XIX в. — к тому же будучи женатым на Фредрике, дочери архиепископа Тенгстрёма, — Рунеберг освоил правила игры. В своей поэме «Стрелки лосей» (швед. Elgskyttarne, 1832) он изобразил суровые, но гармоничные будни крестьянства внутренних областей озерной Финляндии. Классически простой стиль Рунеберга стал непревзойденным отличительным признаком его творчества. Вершиной литературных трудов поэта явилась монументальная поэма «Рассказы прапорщика Столя» (швед. Fänrik Ståls sägner, 1848, 1860), в которой автору удалась трудная задача: воспеть патриотизм и самопожертвование финнов в войне 1808–1809 гг., не задев при этом российских властителей.
В свою очередь Элиас Лённрот (1802–1884) стал великим деятелем финской народной поэзии, издав «Калевалу» (1835, 1849). Вклад Лённрота не ограничивался тем, что он терпеливо записывал древние народные сказания в ходе своих странствий по внутренней Финляндии, а впоследствии их опубликовал. Подобно многим другим национальным эпосам, выходившим в Европе в XIX в., «Калевала» был создан как целостное произведение в большой степени его составителем. В 1831 г. Лённрот принял участие в учреждении Финского литературного общества, со временем ставшего ведущим центром национального пробуждения. В кругах, близких к этому обществу, ожидалось, что финская древность обретет собственное повествование. Таковым явился эпос «Калевала» Лённрота. Надо отметить, что финский язык «Калевалы» отличался такой сложностью, что вплоть до конца XIX в. образованная общественность знакомилась с этим произведением в основном с помощью шведских и немецких переводов.
В конце 40-х годов XIX в. идея о том, что в Финляндии сложилась особая нация, получила определенную поддержку образованного класса страны. В 1832 г. Рунеберг вместе со своими собратьями по перу основал газету «Хельсингфорс Моргонблад» (Helsingfors Morgonblad, «Гельсингфорсская утренняя газета»), до 40-х годов остававшуюся единственным в стране рупором национально настроенной интеллигенции. В 30-х годах XIX в. на финском языке стали издаваться две провинциальные газеты, «Оулун Виикко Саномиа» (Oulun Wiikko-Sanomia, «Еженедельные вести г. Оулу») и «Санансааттая Виипуриста» (Sanansaattaja Wiipurista, «Выборгский вестник»). Обе они были закрыты в 1841 г. по причине недостаточного количества подписчиков. Однако в том же году ученый кружок во главе с Лённротом основал языковедческий журнал «Суоми» (Suomi). Шведскоязычный журнал «Сайма», основанный Ю. В. Снелльманом в 1844 г., имел совершенно иное общественное значение, популяризуя радикальную языковую программу, которая еще в XX в. оставалась путеводной звездой общественного движения фенноманов.[14]
Юхан Вильгельм Снелльман (1806–1881) несколько лет прожил в Швеции и в Германии, где он воспринял идею либеральной прессы о связи между национальным вопросом и требованиями гражданского общества всеобщего равенства. Следуя этой идее, Снелльман толковал общественную философию Гегеля как основу для национализма с народными корнями. Естественной почвой для развития государственности могла стать нация, обладавшая языковым единством, то есть народ, говоривший на одном языке. Таким образом, благосостояние государства предполагало сознательные усилия по созданию национальной культуры, которая открыла бы каналы влияния народа. Снелльман видел проблему в том, что в Финляндии не существовало литературы на финском языке, способной стать оплотом высокой национальной культуры и общественного сознания. Когда Снелльман принялся издавать журнал «Сайма», он занимал всего лишь должность директора школы в маленьком городке Куопио в озерной части Финляндии, но выдвинутый им радикальный лозунг «Один народ — один язык» казался настолько революционным, что публикации в «Сайме» тут же вызвали живейшие дебаты в столичной прессе, побуждая единомышленников формулировать свои позиции.
Большинство участников дебатов признавали правоту Снелльмана, считая, что переход общественной жизни страны на финский язык желателен и необходим в будущем. Однако многие критиковали нетерпеливого Снелльмана за стремление перевести систему высшего образования на финский язык. Они недоумевали, почему Снелльман сгоряча пытается объявить шведскоязычную литературу и образование страны «ненациональными». Разве можно заявлять, что поэзия Рунеберга не принадлежит к национальной литературе Финляндии? Все эти дебаты велись на шведском языке, что было вполне в духе того времени. Несмотря на свои радикальные требования в области языковой политики, сам Снелльман так до конца жизни и не научился писать свои статьи по-фински. В реальности финский язык начал активно использоваться в общественных дискуссиях лишь в конце 70-х годов XIX в. Тем не менее, современники Снелльмана прекрасно осознавали революционную сущность его идей. В конце зимы 1844/45 г. в газетах были опубликованы сообщения о студенческой вечеринке в столице, где некоторые из почетных гостей во главе с Оттелином, епископом Боргоским, произносили длинные праздничные речи на финском языке. Это событие вызвало большой энтузиазм. О нем с удовлетворением писал в «Сайме» Снелльман — впрочем, не преминув подчеркнуть комизм ситуации. Непосвященный иностранец вряд ли смог бы понять, почему так примечательно то, что финский епископ публично говорит по-фински.
Накануне Крымской войны
В глазах властей инициативы Снелльмана были весьма примечательными. В конце осени 1846 г. журнал «Сайма» был закрыт по причине пагубного влияния, которое он оказывал на юношество. Постоянно действовала газетная цензура. Чем сильнее становилось политическое брожение в Центральной Европе второй половины 40-х годов XIX в., тем больше ужесточали Сенат и генерал-губернатор слежку за студентами, которые были знакомы с иностранными идеологическими течениями и политическими дебатами. Важную роль здесь играла Швеция: финские политические диссиденты обычно переезжали в свое прежнее отечество, продолжая публиковать там дискуссионные статьи, которые затем нелегально распространялись в Финляндии.
Самая известная из этих диссидентских дискуссий имела место в 1838–1843 гг., в ходе которой обсуждалось государственно-правовое положение Финляндии в составе Российской империи. Иные (например, Исраэль Вассер) считали Боргоский сейм 1809 г. ни много ни мало пактом о российско-финской государственной унии. Другие (в частности, А. И. Арвидссон) резко им возражали. Хотя в те годы подобные аргументы не могли быть широко обнародованы в Финляндии, они не были забыты. Двадцать лет спустя они явились отправной точкой в новой государственно-правовой полемике в стране. Не менее важным для развития финского самосознания стало то, что война 1808–1809 гг. превратилась в конце 30-х годов XIX столетия в тему многочисленных шведских мемуаров и исторических трудов. Эта литература широко распространилась в Финляндии, подготовив почву для военного эпоса Рунеберга «Рассказы прапорщика Столя». Первая часть этой поэмы вышла накануне Рождества 1848 г., тут же завоевав огромную популярность.
В дальнейшем эпос Рунеберга стали считать литературной основой финского патриотизма, причем не только благодаря тому, что в нем эффектно описывалась героическая стойкость финского народа. Своим успехом поэма была обязана также тому, что она воспринималась как удачный ответ на требования Снелльмана создать более национальную и народную литературу, при этом не будучи слишком радикальной в глазах осторожной чиновничьей верхушки страны. Искусство Рунеберга балансировать на грани дозволенного наиболее явственно прослеживается в открывающем поэму стихотворении «Наш край». Уже весной 1848 г. это стихотворение было представлено как новый гимн страны на студенческом празднике.
Эти стихи положил на музыку немецкий композитор Фредрик Пасиус, который жил и работал в Финляндии. Музыка гимна отличалась модным в те годы романтическим настроением. Надо отметить, что Рунеберг написал «Наш край» в 1846 г., когда требования Снелльмана о гражданском патриотизме еще могли быть высказаны в печати. Этим объясняется то, что поэт постоянно упоминает народное единство, а также рисует в финальной строфе картину отечества, достигшего процветания, «стряхнув позор оков».[15] Некоторые исследователи, указывая на отсутствие в стихотворении революционных формулировок, делают вывод о том, что Рунебергом руководили реакционные мотивы. Но зачем было поэту задумывать песню, которую по политическим причинам было бы невозможно исполнять?
Когда власти весной 1848 г. сознательно побуждали студентов петь «Наш край», они не вдумывались в нюансы текста Рунеберга. Их целью было помешать студентам исполнять «Марсельезу», а также другие песни открыто революционного и политического содержания. На исходе зимы 1847/48 г. общественные волнения в Центральной Европе переросли в волну настоящих революций, поколебав до основания политический порядок, созданный на Венском конгрессе 1815 г., — порядок, в конечном счете, защищавшийся самодержавной Россией. Эхо баррикадных боев вскоре достигло Северной Европы: в начале апреля 1848 г. в Швеции состоялся крупный гражданский праздник, на котором Россия открыто была названа последним оплотом консерватизма.
Острие критики попало в точку. Европейские революции в следующем году были подавлены под предводительством Николая I, с 1825 г. державшего Российскую империю в ежовых рукавицах. Отношение Николая к Финляндии не отличалось ни особой симпатией, ни антипатией: верная императору чиновничья элита страны, приняв меры предосторожности, предотвратила возникновение враждебных режиму политических демонстраций. Таково было положение вещей во время польского восстания 1830 г. — и таким же оно оставалось в «безумный год» (1848–1849). В 1846–1847 гг. были введены новые цензурные предписания, а в 1848–1849 гг. опубликованы еще более детальные ограничения деятельности различных общественных организаций. В марте 1850 г. цензура вновь ужесточилась: согласно специальному постановлению, на финском языке дозволялось теперь издавать лишь литературу религиозного и экономического содержания.
Цель последнего ограничения заключалась в том, чтобы не допустить проникновения революционных идей и религиозных ересей в умы крестьянства, быстрый численный прирост которого, наряду с углублением социального неравенства, подготовил почву для распространения религиозных движений с политическим подтекстом. Одновременно взор властей все чаще направлялся на студенчество. В 1849 г. студенты продемонстрировали недовольство назначенным из политических соображений университетским чиновником, а также планами России использовать Финский гвардейский батальон для подавления восстания в Венгрии.
Угроза монарха о реорганизации всех университетов империи в высшие ремесленные училища вскоре рассеялась, но в 1852 г. университет Гельсингфорса, наряду со многими другими высшими учебными заведениями, получил новый устав, в определенной степени отражавший такую реорганизацию: в обучение ввели две специализации — гуманитарную и естественно-научную. Благодаря реформе научный уровень преподавания повысился, но при этом интерес студентов к политике не уменьшился — а ведь это и было первейшей задачей реформы.
Как и прежде, на Финляндии отражались, хоть и с некоторым запозданием, политические и идеологические катаклизмы держав Центральной Европы, а также меры, которые вследствие этого принимал император в Санкт-Петербурге, предугадывая ответные ходы своих европейских противников. По той же схеме развивались события во время Крымской войны 1853–1856 гг. Война разразилась из-за борьбы России с Османской империей за господство на Босфоре — а значит, и на всем Восточном Средиземноморье. В масштабную войну конфликт европейских держав перерос в 1853 г., после того как русские войска заняли османские территории на юге Балкан, а турецкая эскадра была потоплена в сражении на Черном море. Турецким силам оказывали поддержку Великобритания и Франция, объявив в марте 1854 г. войну России, чтобы ослабить ее главенствующее положение в большой европейской политике. К тому же англичане опасались, что успехи российского флота в Восточном Средиземноморье могут в перспективе угрожать Pax Britannica,[16] доминирующему статусу англичан на мировых морях и в мировой торговле.
Решение западных держав нанести удар по России, в частности, с Балтийского моря было продиктовано теми же соображениями, которыми когда-то руководствовались шведы в своих наступательных войнах на Востоке. Война на два фронта принудила Россию разделить свои силы, тем самым увеличив шанс ее противников на победу. Предвидя это, российское военное командование начало весной 1854 г. крупную реорганизацию морской обороны Санкт-Петербурга. Укреплены были, в частности, приморские крепости на южном и западном побережье Финляндии. Численность русских войск на суше возросла в Финляндии почти до 70 тыс. человек. Как и предполагалось, летом 1854 г. флот западных держав атаковал ряд финских портовых городов и полностью разрушил крепость Бомарсунд на Аландских островах.
В этой ситуации опасения русских касательно финского сепаратизма оказались совершенно беспочвенными. Российский император был до некоторой степени прав, истолковав пассивное пособничество Швеции западным державам как стремление вновь отвоевать Финляндию у России. Однако планы шведов, в конце концов, развеялись за недостатком гарантий долгосрочной поддержки западных держав. Лояльность в Финляндии укрепилась не только потому, что финны были раздосадованы ударом, нанесенным по их побережью западными союзниками. Союзная эскадра почти полностью парализовала финское мореходство, вызвав большие экономические потери во внешней торговле прибрежных городов. Описывая ход военных действий, финские газеты последовательно поддерживали Россию, что, однако, не мешало финским либеральным кругам все более критически высказываться о ней в кулуарах.
В то время исход войны уже был предрешен. Летом 1855 г. западные державы перешли в наступление как в Финском заливе, так и на Черном море. С 9 по 11 августа соединенная эскадра союзников 46 часов подряд бомбила крепость Свеаборг. Их пушки имели вдвое большую дальнобойность, чем российские, и потому союзники могли хладнокровно обстреливать крепость снарядами и зажигательными ракетами. Телеграф, великое изобретение эпохи, обеспечивал союзникам возможность оперативно сообщать в газетах о ходе бомбардировок. В связи с этим Финляндия впервые в истории стала центром внимания международной прессы. Дело в том, что эти события можно было использовать в пропагандистских целях: союзная эскадра нарочно избегала бомбить Гельсингфорс.
Жители города имели возможность наблюдать зловещий фейерверк с побережья парка Бруннспаркен (Кайвопуйсто). По завершении операции западный флот снялся с якоря, не предприняв ни одной значительной вылазки на суше. Основная цель была достигнута: Россия потеряла престиж.
Несколькими неделями позже соединенные силы западных держав заняли главное место действия войны — русскую крепость Севастополь на Крымском полуострове. Таким образом, война завершилась. В марте 1856 г. был заключен мир, по которому Россия отказывалась от своих морских баз на Черном море и на Аландских островах. Этот договор ознаменовал собой окончание периода российского доминирования в европейской политике. Переломный характер момента усиливался тем фактом, что «жандарм Европы» император Николай I в разгар войны скончался. Николая сменил его сын Александр II, в правление которого (1855–1881) в России были проведены масштабные общественные реформы.