Римское завоевание
I. Завоевание и организация Трансальпийской Провинции (154–58 до R X.). — II. Походы Цезаря (58–50 до P. X.). — III. Характер и следствия завоевания. — IV. Восстания в I веке по P. X.
I. Завоевание и организация Трансальпийской Провинции (154–58 до P. X.)[46]
Добрые отношения кельтов и греков были особенно выгодны Марселю. Кельты, став господами Испании, избавили город от соперников карфагенян и очистили для него поле деятельности между Пиренеями и Гибралтаром. Они воздержались от захвата побережья, как ранее, — Ронского бассейна. Их помощь сделала возможными путешествия Питея. К тем же результатам привело вторжение кельтов в Италию. Когда они закрыли для этрусков торговые пути между Рейном и Адриатикой, ими овладели марсельские купцы и распространили свои монеты в долине По, итальянском Тироле, южной Швейцарии.
Мы видели, как в III веке нарушилось это согласие и на востоке, и на западе. Ронский бассейн был захвачен кельтами, как и Эллинский полуостров. Новая опасность вставала для массалиотов. На севере их теснили кельты, на юге им угрожал могущественный рост карфагенской державы. Их колонии в Испании падали одна за другой под ударами Гамилькара и Гасдрубала (236–220). Чтобы справиться с этими затруднениями, нужна была поддержка Рима. Так создался союз, который должен был кончиться подчинением более слабой Массалии и завоеванием Галлии римлянами.
Вторая пуническая война подвергла испытанию преданность Марселя и впервые обратила внимание Рима на трансальпийских галлов. Ганнибал выбрал путь в Италию через Альпы отчасти именно потому, что на море грозил ему сильный флот массалиотов, тогда как на побережье население было подкуплено пуническим золотом. Но в устье Роны преобладало влияние массалиотов. Они предупредили сенат, приняли армию Сципиона и расположили отряд вольков-арекомиков на левом берегу реки. Приморский путь был заперт, и только после многих круговых маршей, преодолев невероятные трудности, Ганнибал спустился в долину По. Когда Испания станет театром войны, Марсель снова примет в ней участие, обеспечивая доставку легионов[47].
Поражение и нападение Карфагена открыло для Марселя все торговые пути Запада. Защита Рима дала ему возможность вполне отдаться своему торговому призванию; она же, однако, отучила его от войны. Постепенно равновесие сил двух могущественных союзников нарушалось. На этом пути Марселю грозило падение.
В 154 году он просит помощи сената против оксибов и дециатов, напавших на Антиб и Никею. Посланный сенатом консул Опимий отвоевывает захваченную территорию и возвращает ее Марселю с одним условием, чтобы массалиоты охраняли путь в Испанию. В 126 году новые жалобы вызваны вторжением саллувиев. Но в этот момент настроение Рима было иное. Стоявшая у власти партия Гракхов выдвигала программу расширения территории, широкой колонизации, распространения латинской цивилизации. Защищать массалиотов послан был горячий приверженец этой программы, консул Фульвий Флакк. Долина Роны, где он открыл военные действия, казалась ему прекрасным полем для ее применения.
В войну вовлечен был ряд племен: лигуры, саллувии, воконтии, соседи их аллоброги и покровители последних, могущественные арверны. Против всех этих врагов сенат искал союзников и нашел их в эдуях, дружба которых с Римом оказалась столь гибельной для кельтской независимости[48]. В сражениях при Виндалии и Изаре (121 г.) консул Фабий Максим и консуляр Домиций Агенобарб разбили кельтов, и король арвернов Битуит, захваченный предательством, украсил собою и своей серебряной колесницей триумфальную процессию римских полководцев.
По-видимому, именно в это время была образована провинция, названная Трансальпийской Галлией, которая включила все вышеупомянутые народы, кроме арвернов.
Главный смысл этих завоеваний Рим видел в обеспечении сношений с Испанией. Домиций, оставшийся проконсулом в Испании, прежде всего укрепил дорогу, по которой некогда шел Ганнибал. Так создалась via Domitiana (дорога Домиция), для прикрытия которой еще присоединены были вольки-тектосаги и часть рутенов. Граница, отодвинутая, таким образом к западу, шла затем на Севенны, подходила к Роне, у впадения Соны, и шла вверх по ней до выхода ее из Леманского озера. Далее она следовала по линии Альп до Вара и моря. В последней части ее, конечно, трудно было урегулировать. Глубокие альпийские долины, почти неизведанные, нескоро дождались римских воинов.
Обширная область устроена была неодинаково. Тут установилась целая иерархия отношений, которая позволяла, во-первых, соразмерять требования и милости по отношению к подчиненным с благонамеренностью каждого из них II, во-вторых, разбить их интересы, чтобы тем укрепить свою власть.
В самом лучшем положении находились союзники (civitates federatae). Они сохраняли свое управление, земельную собственность, свободу от земельного налога, зато они обязаны были доставлять помощь людьми, кораблями, деньгами, отказывались от всякой инициативы во внешних сношениях, склоняясь всегда перед maiestas populi romani (величием римского народа), т. е. его верховной властью.
Особое положение в данном ряду занимают массалиоты. Они рукоплескали и содействовали римским победам, за что и заслужили милости. Дважды уже их владения округлялись за счет соседей. Великодушие победителей шло дальше. Помпей (77–72 гг.) дал им земли саллувиев, Цезарь в 58 г. — земли вольков-арекомиков и гельвиев. Эти подарки сделали их господами всей нижней долины Роны до того места, где ее сжимают горы Дромы и Ардеши.
Не столь благосклонно отнеслись к другим, недобровольно отдавшимся Риму. С ними не договаривались, как с равными (aequo hire), как с Марселем. То были союзники, подчиненность которых выделялась гораздо сильнее. В таком положении находились вольки-тектосаги, быть может, и арекомики, не упоминаемые среди племен, покоренных Домицием и Фабием. Права союзников были отняты у тектосагов в наказание за их измену в кимврской войне 106 г. Они были дарованы воконтиям, вероятно, Помпеем в 77–72 годах.
Все эти государства не входили в собственно Провинцию и не подчинялись власти проконсула. Она обнимала лишь стипендиариев, уплачивавших, помимо всех тех обязательств, которые несли союзники, еще stipendium, понимаемый как земельный налог, который собирается с держателя земли в пользу ее законного владельца. Stipendium всегда являлся характерным признаком состояния подчинения. Таким образом, стипендиарные племена подчинялись всей суровости законов завоевания и сохраняли частные и публичные земли только на прекарном праве: что оставляла им милость победителя. В таком положении, за немногими исключениями, были все народцы — civitates в границах Трансальпийской Галлии. У них терпелось племенное управление: оставались свои князья, имена которых фигурируют на монетах.
Римские поселения были довольно редки в Галлии. Политика Гракхов потерпела крушение: система колонизации осталась в проекте, впрочем, на почве Галлии она получила некоторое осуществление. Лициний Красе (118 г.) добился от сената выполнения последнего желания Гая и основал Нарбоннскую колонию — Narbo Martius, по имени бога, которому она была посвящена. Несколько сот римских граждан, поселенных здесь, стали проводниками латинской культуры. Город, стоявший на пути в Испанию, достаточно далеко от соперничества Марселя, быстро развился. К сожалению, он был одинок, и влияние его слабо. Крепостей также было немного. Мы знаем только две: одна у Тулузы, прикрывавшая Нарбонну, другая — там, где в 124 году консул Секстий Кальвин после победы над саллувиями оставил небольшой гарнизон. Место оказалось выбранным удачно: оно господствует над долиной, соединяющей Нижнюю Рону с лигурийским приморьем и переходит в плодородную долину с теплыми источниками, откуда сама крепость получила имя Aquae Sextiae (Воды Секстия). В описываемый момент она была только лагерем, а не городом, не колонией и не являлась очагом света для окружающих варваров.
Победоносная олигархия наложила руку на управление Трансальпийской Галлией. Сенат, руководимый узкой эгоистической политикой, видел в этой прекрасной стране, которую партия реформаторов лелеяла для будущего, только место для фуражировки и пополнения армий, материал для удовлетворения жадности римских полководцев, администраторов, купцов. Некоторые галлы получили право гражданства, но в этих мерах не видно никакого общего плана, никакой тенденции к ассимиляции. Эллинизм господствовал по-прежнему на побережье, и только в одном уголке западного берега, в Нарбонне, приютилась латинская культура. Налагая свою власть, Рим не проявил себя никаким благодеянием: ни Преимуществами высшей культуры, ни благами мира, он давал себя знать только режимом гнета и террора, который не оставлял подчиненным иных средств освобождения, кроме оружия. По этому вопросу есть интересный памятник — речь Цицерона в защиту Фонтея, правившего Трансальпийской Галлией от 79–76 гг. и обвиненного населением в хищениях. Адвокат не пытался оправдывать своего клиента: он просто отрицал факты, но отрицая, не мог не цитировать их. Он отрицал их потому, что отвергал единственное показание, могущее пролить свет на них — свидетельство пострадавших, мотивируя свое мнение риторическими ссылками на «наследственную вражду».
Галлы страдали не только от движения армий, от реквизиции, сборов, требований солдат и вождей, взысканий наместников, — все это было бы еще сравнительно немного. Едва присоединялась новая провинция, весь мир капиталистов в Риме приходил в движение, на страну спускалась целая туча спекулянтов: одни откупали общественные работы, поставки, налоги, другие — эксплуатацию конфискованных земель, полей и пастбищ; все, наконец, пускались в ростовщичество, которое запрещалось в Италии, но разрешалось в провинции, где именно поэтому можно было особенно выгодно отдавать в ссуду даже крупные суммы, взятые в Риме взаймы. Провинциалы, разоренные войной, экспроприацией, вынужденные, кроме обычных, уплачивать чрезвычайные и притом все растущие поборы, неминуемо попадали в эту сеть. Стремясь добыть денег какою угодно ценой, они запутывались в долгах, на которые еще нарастали проценты, и доходили до полного обнищания.
Правителю провинции трудно было с этим бороться. Спекулянты оказывались всемогущими. Они были крепко организованы в пределах самой провинции, находили поддержку и прикрытие один в другом. Кроме того, они принадлежали к тем громадным компаниям, которые эксплуатировали мир, главные руководители их, сидя в столице, направляли по своей воле сенат, комиции, трибуналы. Борьба с ними была невозможна. Проще всего было — вступить в соглашение и разделить добычу.
Едва только римляне утвердились в южной Галлии, им стало угрожать нашествие кимвров и тевтонов. Это движение, как бы продолжение кельтских миграций, вводит, однако, на сцену новые народы, впервые обнаружившие перед Римом «германскую опасность». Они просят пристанища и земель. Проблуждав несколько лет в дунайских странах, они прошли через землю гельветов, часть которых увлекли за собой, и в 109 году появились в пределах аллоброгов, где нанесли поражение консулу Марку Юнию Силану. Гельветы, пользуясь этим, двинулись дальше, в давно желанный юго-западный край. В 107 году кельты и тевтоны наносят в стране нитиобригов новый удар римской армии. При этом известии поднимаются толосаты и избивают римский гарнизон. К счастью, тут не было новых варваров: они в это время грабили среднюю и северную Галлию. Галлы заперлись в своих oppida и скоро дошли до крайности питаться человеческим мясом. Только белги держались успешно. Удаление кимвров дало возможность Квинту Сервилию Цепиону взять назад Тулузу (в 106 г.). В 105 году враги снова появляются в Провинции, оставив сзади отряд, который осядет среди народов Белгики под именем адуатиков. Рим выставил против пришельцев три армии. Первая была разбита наголову, две другие соединились у Ораузия (Оранж), чтобы потерпеть новое поражение, какого Рим не знал со времени Канн. Италия была беззащитна… Но варвары еще раз пропустили случай и повернули на Испанию. Когда они вернулись, было уже поздно. Олигархическая партия— виновница стольких неудач, уступила место победителю Югурты, Марию. Варвары разделились надвое. Кимвры подошли к Центральным Альпам, тевтоны должны были пройти юго-восточной Галлией. Из своего лагеря на нижней Роне Марий видел, как в течение шести дней мимо него катились бесконечной волной мужчины, женщины, повозки. Он кинулся им вдогонку и разгромил их при Аквах Секстийских (102 г.). Победа при Верцеллах над кимврами (101 г.) довершила его славу и обеспечила спасение Италии.
Если бы германская дикость не оттолкнула южных галлов, все описанные события вызвали бы в ней общее восстание против Рима. Для этого восстания они ищут вождя среди самих римлян. На этом зиждется попытка Сертория, подавленная в 77 году Помпеем. В 66–64 гг. произошло новое восстание, усмиренное Кальпурнием Пизоном. К этому же времени относится эпизод, связанный с важными фактами внутренней истории Рима, когда в заговор Катилины втягиваются аллоброги и поднимают восстание, которое терпит неудачу, подобно предшествовавшим.
Таково было положение вещей, когда появился человек, который должен был докончить подчинение Галлии и вместе открыть ей пути цивилизации. 11-го января 58 года Юлий Цезарь вступил в управление областью, которая включала, кроме Иллирии, обе Галлии — Цизальпинскую и Трансальпийскую.
II. Походы Цезаря (58–50 до P. X.)[49]
Завоевания Цезаря были делом личного честолюбия, но вместе с тем актом политической мудрости, средством сохранения римских владений. Германская волна, остановившаяся после поражения кимвров и тевтонов, опять поднялась, и кельты оказались бессильными бороться с ней. Она грозила, поглотив их, бросить их вместе с победителями на границы Провинции. Вмешательство было необходимо. Для римского владычества настал момент, когда оно должно было или продвинуться до Рейна, или отступить за Альпы. Сами галлы навлекли бич варваров на Галлию. С падением арвернской гегемонии секваны подпали под власть эдуев, их тирания заставила секванов искать помощи Ариовиста, одного из вождей, блуждавших по Германии в поисках приключений и грабежа. Он покорил эдуев, но секваны скоро пожалели о прежнем ярме под гнетом нового. Из наемника Ариовист стал господином. Под его начало стали стекаться харуды, маркоманы, трибоки, вангионы, неметы, свевы. Он раздавал земли, собирал дани, требовал заложников. Риму надлежало защитить союзников. Дело шло о собственной безопасности и чести. Но напрасно Дивитиак напоминал об обязательствах: сенат давал неопределенные обещания, асам вел переговоры с Ариовистом и почтил его титулом друга римского народа (59 г.). Этот акт объясняется внутренними затруднениями. Цезарь, в это время уже консул, кажется, ничего не сделал, чтобы этому помешать.
Возбужденная примером, вся Германия зашевелилась. Узипеты и тенктеры, вытесненные свевами, движутся к устью Рейна; свевы собираются вдоль Рейна, между Майном и Зигом. Южнее толчок сообщается кельтам. Первыми воспримут его гельветы, стоящие на передовом посту Галлии. От своих недавних миграций они сохранили бродяжеский дух, некогда одушевлявший всю кельтскую расу. Со своих гор они с завистью глядели на плодородные долины, где их предупредили другие. Уже раз они вместе с кимврами нанесли поражение римскому оружию; память об этом возбуждала их гордость. Присоединились подстрекательства Оргеторикса, побуждавшего к массовому исходу, которого он желал быть вождем. Его план захвата верховной власти не удался; он за него поплатился жизнью. Но мысль о переселении не была оставлена. Гельветы сожгли города и деревни, уничтожили запасы, которых не могли захватить, посадили на телеги женщин, стариков и детей. Они увлекли в движение ряд соседних племен от берегов Рейна до норийских Альп. Повторялось нашествие кимвров.
Гельветы собирались проникнуть в страну сантонов. Прямая дорога шла вдоль Роны, между нею и Юрой. Они решили перейти на левый берег. Бродов было довольно всюду, но по ту сторону начиналась римская Провинция, и Цезарь готовился запереть переправу. Гельветы изменили путь. Поход совершался с неизбежной медленностью; Цезарь успел собрать все силы и быстро загородил им путь в долине Соны. Эдуи просили помощи легионов. Последние впервые появились за пределами древнейшей римской провинции, в Трансальпийской Галлии, и решительная битва произошла в окрестностях Бибракте… Остатки гельветов были довольны, что им дозволили вернуться на родину. Бойи, пришедшие с ними, вступили в клиентелу эдуев.
С приближением римлян Ариовист направился на Везонтию (Безансон), главное место секванов. Цезарь его опередил, хотя ему трудно было вести свои войска, так велик был их страх перед варварами. Медлительность сената привела к тому, что дерзость Ариовиста достигла крайних пределов: он считал эту часть Галлии своей провинцией. Тем не менее, ему пришлось отступить в верхний Эльзас, где он и потерпел решительное поражение в 58 году. Цезарь его преследовал до Рейна.
Цезарь предстал галльским народам, как спаситель. Его осыпали приветствиями. Скоро, однако же, стали понимать его истинные намерения: римская армия расположилась в стране II, по-видимому, не собиралась уходить! Теперь галлам нужно было отделаться от своих избавителей.
Тогда-то и открывается собственно галльская война. Ее можно разделить на два периода. Первый (57–55 гг.) занят частными восстаниями, несогласованными попытками. Второй (54–52 гг.) характеризуется постепенным пробуждением у галлов национального чувства, ширящимися восстаниями, растущей энергией. Движение заканчивается мощным подъемом, который под импульсом, данным Верцингеториксом, увлек большую часть страны.
Война начинается на севере. В то время, как Центральная Галлия, полная радости после освобождения от варваров, без труда приспособляется к новому положению вещей, — народы Белгики с тревогой смотрят на приближение римлян. Они считались самыми воинственными, свободолюбивыми, враждебными всему чужеземному, неподдающимися цивилизации; они не были ничем обязаны победителю гельветов и Ариовиста. Под гегемонией суэссионов образовалась коалиция, объединившая большие силы[50]. Страна была усеяна болотами, лесами и почти неизвестна римлянам. Но ремы предлагали свои услуги и брались проводить завоевателя. Кроме того, армия белгов была страшна только по виду: ее трудно было передвигать, кормить, держать сплоченной. Чтобы отвлечь белловаков, довольно было напасть на их страну; примера белловаков было довольно, чтобы деморализовать весь союз. Отряды отделялись под предлогом защиты своих очагов, и великая коалиция севера, разложившаяся до начала битвы, противопоставила римлянам жалкие обломки, с которыми они легко справились. Только нервии в союзе с вермандуями и атребатами оказали мужественное сопротивление. Из лесной засады они кинулись на легионы и привели их в беспорядок. Побежденные после отчаянной битвы, они все покончили с собой (57 г.).
Цезарь уже не скрывал намерения подчинить Галлию. Север был покорен. Он повернул к западу. Уже в конце 57 года он послал сюда своего легата Красса с легионом. Оккупация совершилась без боя, но в начале 56 года от устья Луары до устья Сены разразилось возмущение.
Центр его был у венетов, в Морбигане. Против них и направлена была главная атака. Укрепленные пункты, расположенные на скалистых островах и получавшие поддержку с моря, были недоступны. Чтобы взять их осадой, их соединяли с сушей плотинами. Но вся работа пропадала понапрасну, так как осажденные спасались на судах в соседнее поселение и продолжали сопротивляться. У Цезаря не было флота. Он его создал с помощью моряков, живших южнее Луары. По числу и по качеству он был хуже флота венетов, но остроумные приспособления дали и тут преимущество римлянам. Чтобы приводить в неподвижность вражеские суда, изобретена была система кос, насаженных на длинные жерди. Маневрируя ими, римляне рубили снасти врагов и лишали их возможности действовать парусами. Суда, таким образом, приводились в беспомощное состояние, и легионеры врывались на них и сражались тогда, как на суше. Побежденные, благодаря этому приему, в большом сражении, венеты подчинились (56 г.).
Цезарь мог быть жесток. С той же расчетливой жестокостью, какой была и его милость, он отослал гельветов на родину с условием, чтобы они боролись против германцев. По просьбе эдуев и ремов он помиловал белловаков и суэссионов, желая показать, что могут сделать верные ему народы для своих друзей. Он простил нервиев, силы которых считал разбитыми навсегда. Но он продал в рабство адуатиков, предательски напавших на него после притворной сдачи. Он был безжалостен к венетам, которых обвинял в задержании послов Красса. Население подверглось участи адуатиков, а весь сенат предан смерти.
Завоеватель довершил свою победу, пронеся имперские орлы по всем местам, где его еще не знали. Сабину было поручено покорить береговые народцы у Ла-Манша. Сам он вернулся в Белгику, чтобы оттеснить моренов и менапиев в глубь их болот, к Северному морю. Поход Красса в Аквитанию подчинил большую часть народцев между Гаронной и Пиренеями. В то же время он открыл лучшее сообщение с Италией через Симплон и Сан-Бернар. Все это заняло конец 56 года. На следующий год он задумывал новые походы.
Германская опасность не исчезла. Она переместилась к нижнему течению Рейна и была тем более грозной, что здесь оказалось возможно соглашение между народами Белгики и германцами. Цезарь задумал действовать с ними решительно, — не только отодвинуть их за Рейн, а перейти Рейн самому. Он переправился по деревянному мосту, построенному всего в 10 дней там, где позже возник Кельн, и провел 18 дней на правом берегу реки. Свевы и сикамбры бежали при его приближении. Через два года он повторил ту же демонстрацию, рассчитанную, очевидно, как и первая, только на известное моральное впечатление, в этом расчете он не ошибся.
Еще более смелым предприятием был поход в Британию с целью положить конец козням, которые там строились против него: Британия в свое время послала помощь венетам и приютила бельгийских вождей. Цезарь привел к порту Ития (Булонь) флот и высадил у нынешнего Дувра два легиона. Но бури сильно повредили его корабли, а войско скоро стали окружать туземцы. Он счел осторожным уйти (55 г.), чтобы в следующем же году вернуться во главе пяти легионов, с которыми прошел за Темзу. Но враг, разбитый в правильном сражении, стал беспокоить его мелкими стычками, и Цезарь не решился углубляться дальше в неведомую страну. Он хотел только подействовать на воображение бриттов и показать им всю опасность вмешательства в дела Галлии. Достигнув этой цели и удовлетворившись некоторой видимостью подчинения южной Британии, он вернулся на континент, куда его призывали серьезные заботы (57 г.).
Там начинали проявляться симптомы глубокого переворота в умах населения. Равно придавившее всех, римское иго устранило местные соперничества. Галлия готовилась забыть свои распри и слиться в общей ненависти к чужеземцу. В 54 году белги подали сигнал восстания. Пользуясь неосторожностью Цезаря, разделившего свои легионы, они напали превосходящими силами на Сабина, который стоял в стране эбуронов, и взяли его обманом. Король эбуронов, хитрый Амбиорикс, бывший прежде «другом римлян», заявлявший себя им и теперь, уверил Сабина, будто вся Галлия взялась за оружие, германцы перешли Рейн, и Сабин погибнет, если не поспешит соединиться с ближайшими войсками. Сабин согласился на капитуляцию, гарантировавшую ему свободный пропуск, но выйдя, попал в западню, где сам был убит, а его легион почти уничтожен. Армию спас Квинт Цицерон. Он стоял неподалеку от места катастрофы и подвергся нападению эбуронов, нервиев и менапиев. С ним попытались прибегнуть к такой же хитрости, но он отказался от всяких переговоров II, геройски защищаясь, дал время Цезарю его выручить.
Было пора. Вся Галлия затрепетала при вести о поражении Сабина. Карнуты и сеноны были в полном восстании: они изгнали или перебили вождей, поставленных римской партией. Повсюду рассылались послы, завязывавшие нити заговора. Зашевелились все племена, кроме старых союзников Рима, эдуев и ремов.
Цезарь понял опасность. Он увеличил армию до 10 легионов II, несмотря на важные дела, звавшие его в Италию, решил зимовать за Альпами. Где переговорами, где угрозами, он предупредил всеобщее восстание. Одни белги начали войну и были жестоко раздавлены. Индутиомар и Амбриорикс являлись душой восстания: первый пал в бою, второй бежал. Карнуты и сеноны сдались без боя, но вождь последних, Акко, был предан казни (53 г.).
Во всем этом предприятии галлам недоставало человека, способного организовать и осуществить по единому общему плану войну за освобождение. Судьба дала им это последнее средство спасения в лице Верцингеторикса.
Мы указали выше его происхождение. Одно время Цезарь старался сойтись с ним и дал ему титул «друга римлян». Каковы были его собственные чувства в эту пору, — неизвестно. Во всяком случае, он их, очевидно, скрывал: люди, погубившие его отца, были у власти, и он, несмотря на свою юность, был им подозрителен. Несомненно одно, что предприятие, во главе которого он стал, готовилось задолго. Согласованность планов, точность исполнения, — все обличает единство и зрелость руководящей мысли и власти.
Сигнал подан был из страны картунов. Первым актом драмы явилось избиение римских купцов в Генабе (Орлеане). Глашатаи, расставленные заранее на определенных расстояниях, в тот же вечер передали весть об этом в горы Оверни. С арвернами поднялись все народы, жившие вдоль берегов океана. Ослабленная Белгика, к тому же мало затронутая делами центра, отозвалась менее быстро. Иберская Аквитания не вышла из спокойствия.
Верцингеторикс не строил себе иллюзий. Он знал, что под видимым согласием крылось много взаимного озлобления, подозрительности, зависти, но он решился идти против всех препятствий. Он определил состав армии, обеспечил покорность заложниками и утвердил ее казнями. Колеблющиеся и робкие трактовались с той же суровостью, как явные противники. Его план был прост и хорошо задуман. Двинув на юг ополчения и возбуждая к восстанию покоренные Цезарем народы, он старался сомкнуть вокруг врага кольцо, которое отделило бы его от его легионов.
На этот раз Цезарь был взят врасплох. Обманутый спокойствием страны, он уехал было в Италию, оставив армию на севере. Скоро он понял, что надо вернуться к ней во что бы то ни стало. Если он не угадал той силы сопротивления, на какую были способны галлы, зато он понимал причины их слабости. Он знал, как можно было разбить связку их сил. Столь же скорый в действии, как и в уразумении сути дела, он глубокой зимой переходит Альпы, собирает запасы, рекрут, наскоро укрепляет гарнизоны Провинции, переходит Севенны по ужасным дорогам, покрытым снегами, спускается по долине Алье II, как гром, падает посредине Оверни, лишенной защитников. Верцингеторикс должен ответить на призыв соотечественников. Покинув их, он сыграл бы на руку врагам и усилил бы римскую партию. К несчастью, он в течение всей войны должен был считаться в своих стратегических комбинациях с интересами, не имеющими ничего общего с защитой отечества. В то время, как он направляется к югу, Цезарь исчезает. Его поход был лишь уловкой, чтобы открыть себе путь к отрезанной от него северной армии. В сопровождении небольшого отряда конницы он подымается по долине Роны и Соны, проносится через страну лингонов и эдуев и появляется в окрестностях Санса с десятью вновь сосредоточенными в его руках легионами. Партикуляризм арвернов оправдал его расчет и разрушил план, который мог быть спасением галльской независимости.
Верцингеторикс вернулся и осадил Горгобину, город эдуев. Но он не мог ни взять его, ни помешать Цезарю захватить Веллодун, Генаб и Новиодун. У последнего Верцингеторикс был разбит. Тогда он испробовал новую тактику: в один день 20 городов битуригов были преданы огню. Цезарь двигался среди опустошенной страны, тщетно ища провианта, тогда как галлы пользовались всем в изобилии. Если бы этот план был проведен последовательно, римской армии наступил бы конец.
Нетронутым остался Аварик, столица битуригов, прекраснейший город Галлии. Битуриги просили пощадить его, и Верцингеторикс должен был согласиться: такая жертва была слишком велика для недавних союзников. Верцингеторикс боялся перемены настроения, недовольства. Жители Аварика обещали защищаться и сдержали слово. Городу угрожало огромное осадное сооружение. Осажденным удалось поджечь его; чтобы поддерживать огонь, они, образовав цепь, передавали друг другу смоляные шары, которые последний из цепи, взобравшись на вал, бросал в пожарище. Едва поднявшись, смельчак падал под градом стрел, но тотчас место его занимал другой. Все это мужество, однако, пропало напрасно. Цезарь воспользовался грозой, отвлекшей внимание осажденных, проник в город через слабое место в укреплении и завладел им после жестокой резни. Здесь он нашел припасы, которые подкрепили силы его истощенной армии.
Но Цезарь хотел раздавить восстание в самом его очаге. Послав Лабиена на север, он осадил Герговию, главный oppidum арвернов. Это был один из самых замечательных эпизодов войны, где Верцингеторикс обнаружил свои военные таланты, он не дал замкнуть себя в осажденном городе, а расположился на соседних высотах, держась в постоянных сношениях с осажденными и тревожа осаждающую армию ежедневными нападениями. Цезарь, желая поскорее кончить, решился на приступ, который был отбит. Неудача была серьезная. Сам Цезарь находился в опасности и должен был спешно отступить, призываемый тревожными вестями из другой части Галлии.
Эдуи ничего не сделали, чтобы удержать в повиновении битуригов. Во время осады Герговии их собственный отряд чуть не перешел на сторону^ арвернов, а после поражения римлян партия войны одержала верх, и Верцингеторикс созвал представителей галльских народов в город эдуев — Бибракте. Измена была важным симптомом того, что авторитет Рима пошатнулся. Она увлекла другие народцы, прежде всего секванов. Снова римская армия оказалась разрезанной надвое: Цезарь на юге, Лабиен на севере, и каждый — окружен кольцом врагов. Только лингоны, ремы и тревиры оставались в стороне.
Тут Верцингеторикс допустил новую ошибку: он дал Цезарю перейти Луару, а Лабиену — пойти на соединение с ним, к югу от Сены. Лабиен получил вести о поражении Цезаря в Лютеции, здесь он, по повелению своего вождя, стоял лагерем на месте, где ныне в Париже возвышается церковь Сен-Жермен-л'Оксеруа. Узнав об исходе осады Герговии, окруженный белгами, среди которых уже начиналось движение, и сенонами, паризиями и аулерками, которые его подстерегали с другой стороны, — он сумел ловко разделить ночью их силы, занял высоты Пуан дю Жур и утром в Гренельской долине разбил аулеков с Камулогеном во главе. Через несколько дней он соединился с Цезарем в долине Ионны.
Положение Цезаря было, тем не менее, трудное. Он оставался без сообщений с Провинцией, когда в ней становилось неспокойно: арверны и габалы напали на гельветов, рутены и кадурки — на вольков-арекомиков, многочисленные агитаторы действовали среди аллоброгов. Цезарь решил отступить туда. Раз очутившись в пределах римских владений, он смог отразить набеги на западную границу, укомплектовать свои силы и спокойно выжидать благоприятных обстоятельств для нападения.
Верцингеторикс вернулся было к выжидательной тактике и партизанской войне. Он хотел протянуть ее до зимы, которая должна была довершить поражение римлян. Неясно из «Комментариев», почему внезапно он нарушил этот план. Очевидно, он хотел воспользоваться трудным отступлением Цезаря, чтобы покончить войну разом с помощью прекрасной конницы, которую дало ему присоединение знати. Но и Цезарь набрал конницу в Германии. Столкновение кончилось поражением галлов. Быть может, на решение Верцингеторикса повлияло поведение знатных эдуев. Изменяя ранее Риму, они рассчитывали получить гегемонию в освободительной войне. Когда же общий съезд в Бибракте передал власть достойнейшему, — они опять начинают искать милости Цезаря. Им готова была подражать аристократия и других племен. Это, очевидно, и заставило Верцингеторикса ускорить события. Армия галлов укрылась в oppidum Алезии на вершине холма, который теперь называется Монт-Оксуа (Mont-Auxois). Верцингеториксу следовало здесь, как и в Герговии, расположиться вне осажденного города, но он в общем расстройстве, вызванном поражением, считал нужным укрыть за укреплениями главную массу своей армии. Спрашивается, почему засел туда он сам, когда не мог не понимать, что только он один был способен удерживать от разложения элементы восстания в стране? Причиной этого решения, как можно догадываться, был страх, что он потерял бы свою популярность, которая была его единственной силой, если бы показался уклоняющимся от почетного и опасного поста. Он удовлетворился тем, что через послов обратился к Галлии с воззванием, горячее воодушевление которого трогает нас даже в холодной передаче Цезаря, а затем он думал только о том, как защититься против осадных сооружений врагов, в которых развернулось все искусство римских инженеров. Цезарь построил огромные земляные укрепления — не для того, чтобы атаковать, а для того, чтобы самому закрыться от атаки со стороны осажденных и от приступов извне. Он ждал, что голод сделает свое дело. Хотя Верцингеторикс навряд ли имел те 80 000 воинов, которые ему приписывают «Комментарии», но через 30–40 дней припасы были истощены, и уже арверн Критогнат предлагал есть человеческое мясо, когда прибыла вспомогательная армия.
Она была многочисленна, но заранее обречена на поражение. Эдуи не решились захватить командование целиком, но им удалось его разделить между арверном Веркассивелауном, атребатом Коммием, с одной стороны, — людьми, одушевленными горячей ненавистью к чужеземному, а с другой — двумя главными представителями своей знати — Эпоредориксом и Виридомаром, людьми двуличными, предателями галльского дела, как недавно они были предателями римского. Эти четыре полководца вдобавок зависели от совета из представителей civitates. Ясно, что атака, веденная вяло, без надлежащего единства, потерпела наудачу, несмотря на мужество воинов. Вожди эдуев заметно бездействовали, тогда как Веркассивелаун разрывался в отчаянных усилиях. После трех дней несчастных сражений огромное войско растаяло и рассеялось во все концы Галлии (50 г.).
Когда Верцингеторикс увидел исчезновение силы, на которую возлагал последние надежды, он собрал товарищей и предложил им принести его в качестве искупительной жертвы, или убив самим для удовлетворения врага, или выдав живым мщению римлян. Цезарь не говорит, как было принято это предложение. Он сообщает только, что он сам у парламентариев, пришедших говорить о сдаче, потребовал выдачи оружия и вождей. Он не сообщает о том, что произошло между ним и славным побежденным. Другие историки передают сцену встречи с разными вариациями. Плутарх изображает, как Верцингеторикс на боевом коне в парадном одеянии прискакал к Цезарю II, вручив ему оружие, молча сел у его ног. По Диону Кассию, в положении просящего, он напомнил ему о прежней дружбе. По Флору, он ограничился следующими словами: «Пред тобою стоит отважный, пред тобою, Цезарь, который отважнее всех». Он был привезен в Рим и брошен в темницу, где томился шесть лет. Он был выведен оттуда, чтобы украсить в 46 году триумф своего победителя, который стал владыкой мира. После того голова его скатилась под топором палача.
Падение Алезии означало конец галльской независимости. Поход 51 года представляет только ряд местных экспедиций. Главные племена положили оружие. Цезарь со своей обычной энергией являлся повсюду. Ряд мелких племен сдается или покоряется в битве. Остатки разбитой армии эбуронов укрылись в Укселлодуне и здесь показали последний пример геройской защиты. Осаждающие достигли цели, только переняв воду, которая снабжала город. Но пример этой кучки мог быть опасен. Цезарь не мог терять времени. Его управление подходило к концу, а в Италии надвигалась гражданская война. Чтобы отбить охоту к дальнейшему сопротивлению и запугать врагов, он велел отрезать руки пленникам. Эта отталкивающая мера, которую он впоследствии старался оправдать крайностью, произвела желанное действие: через год он мог, полный спокойной уверенности, перейти обратно Альпы (50 г.).
III. Характер и следствия завоевания[51]
Галлию покорила армия, никогда не превышавшая 11 легиондв, т. е. 70 000 человек. Страна была завоевана в течение 8 лет, точнее, 5 кампаний. Краткость этой войны удивляла древних, сравнивавших ее с завоеванием Испании, которое растянулось на 200 лет. Страбон объясняет это особенным характером, какой приняло у галлов сопротивление: оно быстро сконцентрировалось и было разбито одним ударом.
Не менее поражает быстрое подчинение галлов, их покорность после завоевания. Виновником этого был Цезарь. Он обладал всеми теми дарованиями, какие могут увлечь нацию блестящую и легкомысленную: милостью, личным очарованием, ореолом гения и славы он достиг, чего хотел. В несколько месяцев он объехал различные civitates, примиряя интересы, обезоруживая раздражение, не пренебрегая ничем, чтобы привлечь на свою сторону противников и осыпая милостями приверженцев. Эта политика принесла плоды, когда разразилась междоусобная война: Галлия встала на сторону своего победителя. В свое время она доставила ему помощь против себя самой, тем легче добыл он от нее солдат, чтобы идти на завоевание Рима и целого мира. Юго-запад и центр послали своих пехотинцев и стрелков, север — свою конницу. Из них-то он и образовал впоследствии тот легион Жаворонков, само имя которого напоминает любимую кельтскую птицу. Старые римляне негодовали по этому поводу, говоря, что он ведет побежденных при Алезии в новую битву при Аллии.
Движение, созданное Цезарем, не остановилось с его смертью. Сто лет спустя император Клавдий говорил в сенате: «Никогда с тех пор, как Галлия покорена была божественным Юлием, верность ее не поколебалась. Никогда, даже в самых критических обстоятельствах, не изменилась ее преданность». Итак, не все заключалось в личности Цезаря, и обращение Галлии имеет более глубокие причины.
Следует представить себе состояние страны и ее населения после ряда пережитых усилий и неудач. Борцы за национальную идею были мертвы или в плену, в изгнании. Образ общего отечества снова затмился. Римская партия внутри государств торжествовала. Предсказания сбылись, и римское владычество утверждалось с роковой, неодолимой силой.
Если бы римское иго было невыносимо, все эти настроения могли бы еще измениться. Воинственная энергия расы не была исчерпана. Но, очевидно, Галлия все меньше и меньше жаждала былой независимости, все меньше сожалела о ней.
Рим не требовал от Галлии жертв. Он не потревожил ее интересов, привычек, привязанностей. Он не объявил войны ни ее религии, ни ее языку. Он не тронул того отечества, которое одно было поистине дорого галлу — его племенного устройства. И поступил так завоеватель не из какой-нибудь щепетильности, а потому, что не было у него ни цели, ни средств действовать иначе. Он не видел смысла производить потрясение, которое возбудило бы ненависть, но не укрепило бы власти. Он не стремился вмешаться во все детали управления: для этого он не обладал достаточным персоналом, и административное единообразие, которое в конце концов утвердилось в Империи, тогда еще не было ни желательно, ни возможно. Итак, он предоставил сложившимся организмам функционировать по-прежнему. Для спокойствия достаточно было доверить верховное руководство ими преданным людям. С этой целью восстановлена была власть вождей, дружбу которых Рим испытал во время войны. Во главе civitates одна партия стала на место другой. Кроме этого, казалось, ничего не изменилось. Власть Рима не бросалась в глаза. Его наместники, легаты, пребывавшие в главных городах провинции, не имели своих уполномоченных внутри civitates. Страна оставалась свободной от римских чиновников и римских солдат. Она не забывала, что Рим всемогущ, но его требования были ограничены II, в конце концов, он брал гораздо меньше, чем давал.
Он требовал дани и воинской службы. Конечно, это двойное бремя могло быть тяжелым, даже могло стать невыносимым. Таким делали его в прежней Провинции, до проконсулата Цезаря, злоупотребления чиновников, вызывавшие в стране непрерывные восстания. Цезарю то же население было безусловно послушно: с его времени поняли, как много могла сделать для укрепления римского владычества более просвещенная и великодушная политика, которая и станет принципом императорской администрации.
Первой заботой Рима было разбить союзы, долго препятствовавшие завоеванию, и помешать их новому образованию. Сохранена была только внутренняя автономия народцев-государств, но между ними не допускались взаимные сношения. Сама разница степеней подчинения, в какое поставлены были различные civitates, служила средством разделения враждебных элементов. В иных случаях воспрещалось отдельным общинам завязывать друг с другом брачные отношения и приобретать друг у друга собственность. По отношению к галлам мы этого не видим.
Прежние конфедерации мало в ком оставили сожаление. После римского завоевания с многих народцев спали цепи клиентской зависимости. Римское иго было не тяжело, II, казалось, приятнее для самолюбия подчиняться первой державе вселенной, нежели быть униженными ревнивыми, ненавистными соседями. Завоевание освободило и личность: низшие классы, которые прежде действовали против Рима, были обязаны ему освобождением. Рим, не желавший допустить рядом со своими армиями армии частных людей, — снял с бедняков военные обязательства кабальных людей по отношению к патронам, он уничтожил частную юрисдикцию знатных над их клиентами, — в пользу публичного суда. Патронат стал, наподобие римского, только связью защиты и покровительства и налагал самые легкие и только добровольные обязательства. Развитие торговли и промышленности, улучшая материальное положение масс, содействовало также их освобождению.
Из всех благодеяний, какие Рим дал Галлии, самым ценным был мир. Рах romana — такова магическая формула, торжествовавшая над всяким противодействием и склонявшая все сердца. Всеобщее чувство благодарности запечатлелось на памятниках, в надписях, в официальных документах. И если оно принимает почти банальный вид в силу повторений, то это еще не позволяет заподозрить его искренность: оно вполне законно и естественно. От края и до края старого мира народы, в какую давность ни восходили бы их воспоминания, знали вечную войну — войну города с городом, дома с домом войну без милости и без перерыва. Рим все умиротворяет. Еще не раз будут разгораться смуты, гражданские войны, но в общем не повторится ничего, подобного прежнему беспорядку и ужасам, и настанут периоды долгой тишины, глубокого мира. История видела более славные эпохи, чем эпоха Антонинов, более полный и богатый расцвет человеческой энергии, но она не видела поры, когда люди жили бы более мирно и спокойно.
Вместе с миром Рим нес цивилизацию. Он приходил с руками, полными сокровищ, накопленных длинным рядом поколений: литературой, искусствами, наукой, философией — всем тем, что создала Греция, и что прибавил он сам. «Галлы, говорит Фюстель де Куланж, были достаточно чутки, чтобы понять преимущества цивилизации перед варварством. Не столько Рим, сколько сама цивилизация привлекала их. Стать римлянином не значило в их глазах подчиниться чужому господину, это значило приобщиться к нравам, знаниям, наслаждениям того, что представлялось самым культурным и благородным в человечестве».
IV. Восстания в I веке по P. X.[52]
Причины, способствовавшие примирению Галлии с ее победителями, подействовали не одновременно и не одинаково среди всех галльских племен: в течение целого века еще происходили восстания, но они были незначительны, и их двигателем не всегда являлась ненависть к Риму и желание независимости. Наконец, они всегда носили частный характер: большинство населения стояло от них в стороне.
Первые возмущения вспыхнули около 38 г. до P. X., чему содействовала анархия, наступившая после смерти Цезаря. Задача умиротворения Галлии пала на Октавиана. Восстание локализировалось на двух окраинах страны: у плохо замиренных аквитанов и воинственных белгов. Оно было подавлено знаменитым Випсанием Агриппой, для которого это дело было только началом более широкой задачи — окончательной организации Галлии. Замирение продолжали Альбий Каррина (33 и 30 гг.), Ноний Галл (29 г.) и Валерий Мессала (27 г.).
Затем в течение сорока лет Галлия не подымалась. Это не значит, чтобы она была безусловно довольна и спокойна. Новые волнения вызваны были операцией кадастра, начавшегося в 27 году. Сам процесс опроса жителей об их имущественном состоянии (в видах определения подати) представлялся тягостным, а, кроме того, предвидели, что он поведет к увеличению налогов и связанных с ними вымогательств, которые вообще являлись самой неизлечимой язвой республиканского управления. Чтобы удовлетворить требованиям, города и частные лица прибегали к займам. Три Галлии постепенно стали добычей ростовщиков, этой язвы, которая размножалась всюду под сенью римского имени.
Можно удивляться тому, что раздражение не прорвалось раньше. Измены в рейнских армиях, их восстание по смерти Августа давали для этого благоприятные случаи. Но галлы знали, насколько можно рассчитывать на германцев и не ждали ничего от недисциплинированных и жадных на добычу легионов. Потому они не воспользовались наступившим замешательством. Правительство пред лицом крайней опасности могло быть вполне удовлетворено поведением галлов, и Германик недаром ставит в пример их лояльность своим мятежным солдатам.
Восстание вспыхнуло при Тиберии в 21 году по P. X. и распространилось повсюду — на севере и в центре. Его вождями были эдуй Юлий Сакровир и тревир Юлий Флор, оба — знатного рода, оба — римские граждане, оба — служившие в римской армии, но сохранившие верность памяти о былой независимости. Восстание охватило разные слои общества, пробудив снова преимущественно ту демократию, которая была главным препятствием римскому завоеванию.
В Риме были сильно встревожены. Неблагоприятная правительству оппозиция злорадно раздувала факты. Казалось, пожар охватывал весь запад. Тиберий, однако, сохранил хладнокровие. Он знал Галлию и лучше, чем кто бы то ни было, мог оценить действительные размеры опасности. В самом деле, очень скоро удалось утвердить спокойствие у андекавов, туронов, секванов и даже тревиров.
Разочарованный неудачей, Юлий Флор скрылся в Арденнском лесу и после недолгих скитаний, видя все выходы запертыми, покончил с собой. Самым рьяным его преследователем был его же единоплеменник и личный враг, Юлий Инд, подобно ему, служивший в римском войске.
Сакровир был сначала счастливее: он овладел Отеном (Augustodunum) и захватил массу знатной молодежи, которая в то время стекалась в знаменитые тамошние школы. Через этих заложников он надеялся обеспечить себе поддержку или нейтралитет самых знатных фамилий. Армия его доходила до 40 000 человек, однако большею частью вооруженных только мечами и ножами, и представлялась слишком неравной силой в сравнении с двумя легионами легата Силия. Тут даже не было сражения. Увлекаемый беглецами, Сакровир вынужден был войти в город. Он был укреплен и мог бы выдержать осаду, но настроение населения проявилось слишком ясно, и он не решился проводить этот план. Тогда он заперся с несколькими верными соратниками в своем доме, находившемся в окрестностях Отена, поджег его и похоронил себя и своих в пламени[53]. Тиберий не принял никаких почестей по поводу этой легкой победы, но память о ней была запечатлена на триумфальной арке в Оранже.
Наследник Тиберия, Калигула, посетил Галлию в 39 году. Здесь жила добрая память о правлении и победах его отца, Германика, и деда, Друза. От него зависело унаследовать эту популярность. Для этой цели он устроил литературные состязания в Лионе, построил в Булони колоссальный маяк. К сожалению, значение этих мер было скомпрометировано отсутствием серьезности в нем самом, его жестокими ребяческими капризами, проявлениями безумия, которыми он уже тогда был одержим. Император Клавдий сумел лучше Калигулы поддержать традиции славной семьи. Сенатская аристократия в насмешку называла его галлом и сильно возмутилась его предложением дать провинциалам права римского гражданства. Осуществляя программу Цезаря, он решил довершить присоединение Галлии завоеванием Британии, и в 43 году предпринял поход на острова. Подчинение страны докончено было в 78–84 гг. при Домициане.
Правление Нерона привело к настоящему кризису. Он не посетил Галлию, подобно Калигуле, но его жестокость давала себя чувствовать и на расстоянии в тех вымогательствах, которые, по его поручению осуществлялись его агентами. Во всяком случае, галлы первые решились стряхнуть постыдное иго: они восстали в 68 году по призыву лионского наместника К. Юлия Виндекса, по происхождению аквитана княжеской крови. В его призыве нет возмущения против римского владычества. Он мотивирует его только указанием на бесчестные и преступные деяния Нерона. Если в вызванном им движении действовали да известной степени стремления к независимости, то сам он не разделял и не поощрял их. Он желал не падения Рима и Империи, а гибели тирана. Он желал, чтобы монархия была ограничена известными рамками и подчинена сенату.
Галлия разделилась на два лагеря. Народы юга, запада и центра стали за Виндекса и создали для него армию в 100 000 человек. Вьенна объявила войну лионцам, державшим сторону Нерона за то, что тот перестроил их сожженный город. Стоя, как передовой страж, на границе старой Провинции и вновь завоеванных местностей, возведенный Августом в ранг столицы галлов, Лион (Lugdunum) остался верен традициям дома Юлиев и Клавдиев. Он отнесся недоверчиво к движению, в котором враги правящего государя едва скрывали свои, хотя и неопределенные, республиканские и сепаратистические тенденции. То же резко недружелюбное отношение замечается и на северо-востоке. Здешние племена чувствовали себя солидарными с местной армией, в которую они поставляли большую часть рекрутов. А эту армию возмущала мысль, что император мог бы быть им навязан испанскими легионами, менее храбрыми и славными, нежели рейнские. Еще меньше готова была она склониться перед галльской милицией, руководимой Виндексом.
Самым выдающимся из римских военных вождей здесь был Луций Вергиний Руф, командовавший в Верхней Германии. От него зависело вполне захватить власть, но он предпочел остаться лояльным и ждать, когда сенат освободит его от присяги. В сущности, его политический идеал совпадал с идеалом Виндекса, но, подчиняясь настроению своих солдат, он должен был выступить на борьбу с восставшими. У Безансона между вождями произошло свидание, которое, по-видимому, могло привести к соглашению. Но когда, вследствие недоразумения, галлы стали занимать поле, это вызвало взрыв раздражения в войсках Вергиния, и разразилось жестокое сражение. 20 000 галлов пало, и сам Виндекс, видя гибель своего дела, убил себя над трупами своих солдат. Он отчаялся слишком рано: через месяц пришла весть о смерти Нерона.
Его преемник, Гальба, объехал Италию и Нарбоннскую Галлию, рассыпая награды своим сторонникам и кары противникам, увеличивая привилегии дружественных ему городов, у других — отнимая свободу и имущество. Эта отталкивающая политика снова обострила вражду между Галлией центра и юга и северной Галлией, где в диком племени белгов жила еще старая ненависть и жажда свободы. Она вспыхнула, как только Гальба, видя в этом меру для охраны собственной безопасности, отозвал Вергиния из северной армии. Он не знал, что именно лояльность этого удивительного гражданина была лучшей его защитой против недоброжелательства солдат. Едва Вергиний удалился, как они провозгласили императором легата Верхней Германии, Вителлия, и решили ввести его в столицу (69 г.).
Ужас охватил сторонников Гальбы. Северной армии, в состав которой входило немало германцев, предстояло пройти через самые богатые области Галлии. Перед этой приманкой могли проснуться наследственные инстинкты варваров, сами римские легионеры могли увлечься жаждой добычи. В это время Гальба был убит, и его место занял Отон. Хотя этот император, явившийся как бы новым воплощением Нерона, и возбудил тайные симпатии у наиболее романофильствующих галлов, ибо он представлял для них Италию, Рим, сенат, — но сторонники Гальбы, из-за него попавшие в тяжелое положение, не пожелали терпеть этого положения из-за его убийцы. Отон был далеко, а Вителлий приближался. Галлия покорилась… Это спасло ее от полного опустошения, хотя отдельные города подверглись жестокому разграблению, другие отделались огромным выкупом.
Италия встревожилась. Никогда римская армия не являлась с такой странной физиономией. Областной набор приносил свои плоды: кельты и тевтоны обрушились на юг, как во времена Мария. Цецина, который вел одну колонну, наименовал себя консулом. Но своими золотыми запястьями и ожерельем, своей пестрой одеждой он скорее напоминал кельтского вождя. Против этой армии двинулись преторианцы Отона и все, что можно было набрать в латинских городах. Затем следовали восточные солдаты Веспасиана: египтяне, сирийцы, галаты, каппадокийцы. Казалось, что все народы мира сходились в долине По, чтобы перерезать друг друга.
Корпоративный дух армий был слишком силен, чтобы они могли слиться с теми племенами, из которых вышли. Но сами племена подымались вслед за армиями. Четыре императора, сменившие друг друга в течение четырех месяцев, междоусобия в Италии и Риме, Капитолий в огне, — все это, казалось, предвещало конец Империи. Сепаратистские движения вспыхнули в Африке, Понте, Иллирии и Британии; иудеи продолжали свое геройское сопротивление. Как могли не разгореться в Галлии тлевшие там ферменты брожения? Когда уже Вителлий приближался к Лиону, один бойкий крестьянин, Марикк, обошел волости эдуев, объявляя, что он — бог, явившийся освободить Галлию. Ему удалось поднять до 8 000 крестьян, но вскоре он был разбит и выдан жителями Отена. Решительный толчок пришел извне, из армии Вителлия. В ней с самого начала чувствовался раскол между легионерами, собственно верными Риму и только желавшими навязать ему своего императора, и чисто галльскими и германскими элементами. Из них самыми непокорными были батавы: они находились в привилегированном положении, платили только «налог крови» и считали себя не подданными, а союзниками Рима. Их-то, как вечную причину беспорядков, Вителлий решил отослать на родину как раз в тот момент, когда Италия открывалась перед ними. Тогда они сплотились вокруг Юлия Цивилиса — римского гражданина и заслуженного воина, варвара по происхождению и по существу. Сперва он, представляясь сторонником Веспасиана, пошел против рейнских легионов, стоявших за Вителлия, чтобы, не разрывая с Римом, вести к ослаблению его сил на границах. Когда же Веспасиан одержал верх, надо было вернуться к бездействию или открыто объявить себя врагом Рима.
Из глубины лесов пророчица Веледа призывала к войне и предсказывала уничтожение легионов. Честолюбие Цивилиса уносило его мечты дальше жребия вождя варварских орд. Он мечтал о царстве, центром которого была бы его страна, и которое простиралось бы по обоим берегам Рейна. Он начал с галлами обычную политику: льстил их гордости, напоминал о былой славе, рисовал им все бедствия, причиненные завоеванием, указывал на слабость Рима… Наряду с этим он подкупал вождей подарками, солдат — добычей, которую он делил с ними. Сперва Галлия осталась глухою к этим призывам: она не доверяла германцу и сомневалась в друзьях, начавших с опустошения целой страны. Но через некоторое время там и сям стали появляться тревожные признаки. Начали отказывать в уплате податей и не давали рекрут. Воцарение Веспасиана не могло укрепить связи Галлии с Империей: о новом императоре ничего не знали, но, как победитель Вителлия, он мог восстановить традиции Гальбы.
Восстание началось в лагере убийством легата Верхней Германии, Гордеония Флакка, нелюбимого за его симпатии к Веспасиану. Этот пример вызвал отделение вспомогательных отрядов тонгров, нервиев, лингонов, по инициативе их вождей: Юлия Сабина, Юлия Классика и Юлия Тутора, — галльских аристократов и римских граждан. В Colonia Agrippinensis (Кельн) состоялось соглашение их с Цивилисом. По вопросу о том, как быть с остатками римской армии, более жестокие предлагали ее избиение, более ловкие предлагали склонить ее к измене. В это время она делилась на две части: одна засела в Castra Vetera (Кастра Ветера), где ее окружил Цивилис, другая — со вспомогательными отрядами послана была ей на выручку. Во время похода на Ветеру заговорщики, решив, что момент настал, отделились, стали особым лагерем и завязали переговоры с армией. Последняя предала вождей и изменила императору. Оставались защитники Ветеры. Измученные голодом, потеряв надежду на спасение, они сдались с условием сохранения жизни, но едва только вышли из-за укреплений, как попали в засаду и были перебиты. В Галлии не осталось больше римской армии.
Тогда начинается более широкое народное движение. В нем следует различать два течения. В простонародной сельской массе ненависть к чужеземцам поддерживалась живучестью кельтских преданий и нравов. Ее разжигали друиды, которых мы, не без удивления, видим в центре этого движения после того, как тщетно искали их среди врагов Цезаря. Их фанатическая проповедь, их проклятия и прорицания волновали душу массы. Настроения вождей были сложнее: они были слишком проникнуты римской цивилизацией, воспитаны на римской дисциплине, чтобы отвергнуть их благодеяния и мечтать о правильном строе, который не был бы сколком с римского. Строй, который они попытаются создать, будет своеобразным компромиссом между стремлениями к независимости и почти суеверным почтением к римской практике и римским учреждениям. После убийства римских вождей Классик явился легионам в знаках римского полководца и требовал от солдат присяги «Галльской Империи». Сабин разбил таблицы договоров Рима с легионами, но велел именовать себя Цезарем, обосновывая право на это имя тем, что его прабабушка была любовницей Цезаря… Своеобразный титул для вождя галльской свободы!..
Провозглашение «Галльской Империи» ускорило разложение легионов, подчеркнув двусмысленность той основы, на которой стоял галло-германский союз. Цивилис взялся за оружие вовсе не затем, чтобы склонить Германию к покорности перед Галлией… Он, правда, не решился еще в этот момент на разрыв с союзниками, от даже взял с легионов Ветеры ту же присягу, что Классик и Сабин, но он не взял ее со своих батавов, II, предвидя новую войну, разрушил римские крепости вдоль Рейна. Теперь Галлия была снова открыта вторжениям.
Тут было над чем задуматься, тем более, что к внешней опасности присоединились внутренние осложнения: снова оживали старые распри, старое соперничество, которые особенно обострились благодаря безрассудному образу действий Сабина. Желая принудить к союзу секванов, он напал на них, но был разбит и скрылся. Только через девять лет, разысканный и выданный Веспасиану, он был казнен вместе с верной женой своей Эпониной, разделившей его скитания и смерть.
А между тем в Риме закончились междоусобия, и сильное правительство восстановилось. Все отряды, какими располагал Рим в Италии, Испании и Британии, были двинуты на Галлию. Тогда племя ремов выступило в роли примирителя и звало все галльские общины на общий съезд в свою столицу Дурокортур (Реймс). На этом конгрессе произнесены были речи Юлием Валентином, который говорил о необходимости борьбы, и Юлием Аупексом, который указывал на неспособность к соглашению народов, заранее спорящих друг с другом из-за цены победы. Собрание рукоплескало великодушным словам Валентина, но… присоединилось к Аупексу и от имени всей Галлии обратилось к тревирам с просьбой сложить оружие.
Скоро прибыл во главе могущественной армии К. Петилий Цереалис, легат Нижней Германии. В торжественной речи он изложил галлам преимущества римского управления. «Мы явились в вашу землю, — говорил он, — по просьбе ваших предков, утомленных раздорами и ставших из-за этих раздоров добычей германцев. С этого времени мы стали стражей на Рейне не для того, чтобы защищать Италию, а чтобы помешать новому Ариовисту воцариться над вами. Опасность эта не миновала… Ваши соседи — все те же. Они бедны, вы богаты. Если мы требуем от вас военной службы и податей — это для того, чтобы обеспечить вам мир. Или вам не нужно будет, думаете вы, — набирать и содержать отряды, когда вам самим придется заботиться о собственной защите? Или вы воображаете, что Цивилис и его батавы будут вам более верными друзьями, чем их отцы были вашим отцам? Мы имели дурных императоров, и мы страдали от них больше, чем вы, ибо мы были близко, а вы — далеко. Но мы имели и хороших, и они были вам полезны, как и нам, несмотря на отделявшее их расстояние. Кто сказал вам, что в Туторе и Классике вы найдете более мягких властелинов? Умейте переносить неизбежные бедствия, как переносят стихийные несчастья. Умейте нести свои тяготы в виду связанных с ними преимуществ. Наша гражданская община не замкнута. Мы делаем всех причастными к ее благам. Сколько раз вы командовали нашими легионами, управляли нашими провинциями! Любите же и чтите город, который открывает двери победителям и побежденным. Что было бы, о, боги! если бы он пал! Война разразилась бы между всеми народами. Восемьсот лет выдержки и удачи возвели это здание, кто его поколеблет, будет раздавлен его падением». Мудрости этих слов соответствовала мудрость поступков. Петилий отослал галльских солдат, предлагая им вернуться к мирной работе: «ибо римская армия тут, и она выполнит свое назначение».
С его появлением виновные легионы вернулись к исполнению своего долга. Петилий занял столицу тревиров, запретив, однако, солдатам ее грабить. Война с переменным успехом продолжалась преимущественно против германцев: галлы были совсем затеряны в массах варваров. Цивилис, наконец, почувствовал себя утомленным: он еще попытался соблазнить Цереалиса картиной «Галльской империи», которую теперь предлагал ему осуществить под его властью, готовый сам удовлетвориться Германией. Предложение было отвергнуто, и после ряда поражений он просил мира. Вместе с Классиком, Тутором и несколькими верными ему тревирскими сенаторами, в числе 113, они перешли за Рейн, чтобы кончить жизнь вдали от родины. Другие вожди восстания были взяты или покончили с собой. Самой славной из этих жертв был Валентин — реймский оратор, проявивший удивительное достоинство и твердость во время пыток и казни. Трир был лишен своих привилегий и из свободного города сделан подчиненным.
Смуты 70-го года были последним протестом галлов против римского завоевания; они показали, как слабы и одиноки были враги нового порядка: из 64 племен Аквитании, Кельтики и Белгики поднялись всего четыре. В торжественном собрании галлы подавляющим большинством высказали желание слиться с Римом. Среди всех этих смут, однако, мелькнула мысль, которая в то время не могла воплотиться, но которая могла возродиться в аналогичных условиях. Это — образ «Галльской Империи», которая отказывается от Рима, не отрицая его — гибридное порождение, где дух повиновения сочетался с духом мятежа. Мы встретимся с ней в III веке и во все моменты, в которые будут брать перевес силы, работающие над разложением римского единства.