История города Хулучжэня — страница 1 из 36

Ма ЛаоИстория города Хулучжэня

История города Хулучжэня

Часть первая

1

В городке Хулучжэне[1] жила семья И, в которой было пять мальчиков, все одинаковые, как тыковки-горлянки. Пятерых сыновей семьи И звали по старшинству – старшим, вторым, третьим, четвертым, пятым, но официальные их имена – И Ши, И Бай, И Цянь, И Вань, И И. Ну а старик И, эта старая тыква-горлянка, был главой семьи И.

В свое время ему довелось несколько дней поработать счетоводом. Эта работа и прославила его, и опозорила. Счетоводам всегда все завидуют, ведь за скучными цифрами скрываются увесистые кошельки. В те времена, когда старик И работал счетоводом, он так мазал волосы рапсовым маслом, что оно у него по шее стекало. Держа под мышкой счеты, он прохаживался по городским улицам: «Счеты стук-постук, полон золота сундук». Кто знает, откуда он почерпнул эту фразу, которую часто любил повторять. Профессиональная слава старика И была недолговечна. Говорят, его выгнали с работы из-за того, что что-то не сошлось в расчетах.

«Трижды восемь – это двадцать три, и еще немножко!» Старший брат И сновал по улицам, бормоча эту абсурдную присказку. Со временем все поняли, в чем тут дело: «А дурачок-то дело говорит, – говорили люди, – счетовод И даже таблицу умножения назубок не знает, как же он может счетоводом работать?»

На память от короткой карьеры счетовода у старика И остались счеты, пара нарукавников да еще имена пяти сыновей – Ши (10), Бай (100), Цянь (1000), Вань (10 000), И (100 000 000). Кроме того, потеряв пост счетовода, он утратил и свою власть главы семьи. После этого всем стала заправлять его жена, теперь главное слово было за ней.

2

В Хулучжэне тыква-горлянка не растет, зато у каждой семьи здесь на огороде растет столовая тыква. В урожайный год тыква может уродиться размером с нижний мельничный жернов. Столовую тыкву еще называют крупноплодной. Как только она дозревает, ее парят и употребляют в пищу, у нее сладкий вкус, можно ее подавать и как отдельное блюдо, и как гарнир. Поколение за поколением в Хулучжэне жизнь продолжается почти исключительно благодаря столовой тыкве как основному продукту питания. Конечно, и «тыква-горлянка» в качестве символа мужской силы в продолжении жизни играет не последнюю роль.

Строго говоря, Хулучжэнь – это всего лишь большая деревня, а не город, точно так же, как «страна гибискуса» – это не страна. В общем, название городка Хулучжэня не соответствует действительности: правильнее было бы назвать его в честь столовой тыквы – деревней Вогуацунь[2].

Однажды кто-то предложил переименовать городок. Местный староста великодушно согласился и сказал: «Хорошо, пусть он зовется провинцией Хулушэн[3]!» Но в итоге это название не одобрили. Жители поселка городского типа Хулучжэнь сами себя называют горожанами, отчего селяне из окрестных деревень чувствуют себя рангом ниже.

В качестве имен для деревенских ребятишек зачастую используются такие забавные сочетания слов, как «Вареное Яйцо», «Собачье Отродье», «Бараний Рог», «Свиной Зад». Но в книге регистрации гражданских лиц городка все имена, кроме скромноватых имен сыновей старика И, очень громкие, например, Ван Дачэнь (Ван Министр), Чжан Цзайсян (Чжан Канцлер), Сюй Цзунли (Сюй Премьер-министр), Сунь Чжишу (Сунь Секретарь партийной ячейки), Ху Чэнсян (Ху Статс-секретарь) и т. д. Человека, не знакомого с подоплекой дела, можно этим и напугать – он подумает, что попал ненароком в императорский дворец.

Желание выдать деревню Хулучжэнь за город, скорее всего, отражало чаяния и идеалы старшего поколения. У городка Хулучжэня нет истории, точнее говоря, нет письменно задокументированной истории. Нет упоминаний ни о такой деревне, ни о таком городе, история существует лишь в памяти и воображении стариков. Историческое повествование жители городка всегда начинают со слов: «А вот рассказывают…»

Чьи же истории они пересказывали? Истории Губернатора Ду, Министра Фана или Главы Гуаня. Губернатор, Министр, Глава – это всё не должности, а самые обычные и заурядные имена, и именовавшиеся так люди точно так же, как и те, кого звали «Собачьим Отродьем» или «Коровьей Лепешкой», или «Вонючкой», пасли коров, пахали землю и ездили на телегах. Вот только по возрасту они были старше, из них уже песок сыпался. Одним словом, достоверность истории Хулучжэня – под большим вопросом.

3

Начиная с того дня, когда старший брат И в одиннадцать лет пошел в начальную школу, его начали звать И Ши. Учитель спросил его:

– Сколько у тебя братьев?

Тот растопырил пальцы, посчитал в уме, загибая один за другим, а затем поднял голову и ответил:

– А отца считать? Если с отцом, то нас шестеро. А если без отца, то пятеро.

Учитель расхохотался, оскалив желтые зубы.

Это стало любимым анекдотом, которым частенько смешили друг друга учителя, ученики и прочие селяне. Кто бы ни встречал И Ши, ему раз за разом задавали один и тот же вопрос, а И Ши всякий раз загибал пальцы, старательно считая братьев и выдавая два ответа. Это развлекало жителей городка примерно полвека.

В этой деревне, которая именовалась городком, почти в каждой семье был как минимум один дурак. Если же детей в семье было больше трех, то один из них точно был настолько туп, что в дождливый день не догадывался укрыться под крышей. В семье И братьев было пятеро, и старшему из них, И Ши, выпала в жизни роль полоумного дурачка.

Старший И пошел учиться только в одиннадцать лет, в один класс со вторым братом И Баем. В первом классе он проучился три года, потом четыре года пробыл во втором. И только когда третий брат, И Цянь, перешел в средние классы, он, наконец, отказался от затеи получить образование.

И вот ему исполнилось восемнадцать, а значит, пришла пора жениться. Душу И Ши терзала глухая обида, а между ног у него постоянно было сыро. Был пасмурный день с кратковременными прояснениями; после полудня он вышел из класса, с ранцем на плечах поднялся в гору, во всё горло пропел «Отрубим мечами головы чертям!» и так напугал семерых овец, которых пас Слепой Го (официальное имя – Генерал Го), что они кинулись врассыпную, а две овцы даже чуть на дерево не залезли. Генерал Го, вне себя от гнева, кинулся на И Ши, потрясая навозными вилами, но по неосторожности упал в каменный карьер и сломал левую ногу. Этот случай объясняет, почему и Слепым Го, и Хромым Го называли одного и того же человека – Генерала Го.

В восемнадцать лет И Ши по собственной инициативе бросил второй класс начальной школы. Складывать и вычитать в пределах десяти он ловко умел при помощи пальцев на руках, но если число было больше десяти, приходилось снимать ботинки. Скорость одновременного счета на пальцах рук и ног была немного медленнее, к тому же не было гарантий, что с первого раза получится точно. Но старший брат И был человеком скрупулезным, результат расчетов на пальцах рук он зачастую проверял расчетами на пальцах ног, и так до тех пор, пока оба ответа не совпадут. Старик И, глядя, как старается его сын, тяжело вздыхал: «Эх, грехи наши тяжкие, не бывать тебе счетоводом!»

4

Почему городок назвали Хулучжэнем, всегда было загадкой. Старики говорили, что в древние времена в тигриной пещере в горе Хоушань[4] (другое название горы – Тайшань[5], а высота ее не более сорока метров над уровнем моря) спрятали золотую тыкву-горлянку. Кто спрятал? Да боги, кто же еще?! А какой конкретно бог? Сложно сказать. Эта бледная, притянутая за уши, отличающаяся отсутствием фантазии легенда даже самим рассказчикам казалась несколько нежизнеспособной. Ведь это же просто слова, кто в них поверит. Если бы золотая тыква-горлянка существовала на самом деле, кто бы стал ее прятать в этом глухом захолустье?

Однако И Ши правильно говаривал в детстве: «Место, в котором мы живем, похоже на тыкву-горлянку». Если посмотреть на топографическую карту, то по своим очертаниям городок действительно напоминает тыкву-горлянку, что подтверждают и слова И Ши, приведенные выше. Но не было ли в них какого-либо иного смысла? И Ши не сопроводил эти слова глубоким толкованием, и расспрашивать его никто не стал.

До тех пор, как появилась карта, некоторые поднимались посмотреть на городок с горы Хоушань (Тайшань): это самая высокая точка города, но всё же полной панорамы и оттуда было не увидеть. И Ши насмехался: «Кучка дураков, одни глупости только делают, с горы можно только деревья увидеть, а тыкву-горлянку с нее не увидишь». Он широко расставлял ноги, опускал к земле голову, просовывал ее между ног и говорил: «Лучше бы вот так смотрели!»

И Ши еще собирался изготовить лестницу в небо, поставить ее на вершине горы, чтобы люди могли посмотреть вниз с лестницы. Но впоследствии он отказался от этой затеи, сказав: «Куда ж я прислоню эту лестницу, когда сделаю ее?» Эту проблему никто разрешить не мог.

5

И Ши учился грамоте семь лет, но так и не продвинулся дальше второго класса. Помимо того, что он научился с помощью пальцев складывать и вычитать в пределах десяти, а также мог проверить правильность расчетов с помощью счета на пальцах ног, еще он выучил наизусть одно танское стихотворение в жанре ши[6]: «Машу мотыгой под полуденным солнцем, пот капает на землю под ногами, знаете ли вы, каким трудом достается каждое зернышко, что лежит у вас на тарелке». И Ши мечтал стать не счетоводом, а учителем. Он очень завидовал профессии учителей, ведь они могут ругать каждого, кого захотят. Шесть с половиной из тех семи лет, что он учился в начальных классах, он провел, осыпаемый непринужденной учительской бранью.

Ругань учителя была красноречивой и задевала за живое. Наставник любил ткнуть пальцем в лоб или грудь какого-нибудь ученика и залиться безостановочной бранью. Он мог обругать всех твоих предков до восьмого колена и проклясть твоих сыновей, чтобы у них задницы заросли и они тебя без внуков оставили. А мог и «вширь» пойти – обругать негодниками твоих родственников и соседей. Сначала он начинал ругать кого-то одного, например, Сунь Чжишу по прозвищу Яичная Скорлупка, а потом уже принимался за всех разом, перепрыгивая с одного на другого, да так, что никому от него было не скрыться. «Ах вы, черепашьи дети, жрете вы кукурузный жмых – срете кровью, пьете коровий навоз – ссыте битым стеклом, ни одного путного среди вас нет! И отец твой дурак, и мать – дура, и все у вас в семье дураки до восьмого колена! Да вас рано или поздно машина задавит, за водой пойдете и в колодце утонете, пить будете – захлебнетесь, есть будете – подавитесь, рыбья кость в горле застрянет, от соплей задохнетесь…» В общем, он умел напророчить ученикам одновременно двадцать с лишним способов умереть.

Фамилия учителя была Цун, в лицо ученики его звали учителем Цуном, а за глаза – Цун Большая Челюсть. И Ши очень любил слушать, как учитель Цун ведет уроки: ругань учителя ему казалась очень интересной. А еще больше ему нравилось смотреть на то, какими жестами учитель сопровождает ругательства и как он при этом гримасничает. Цун так выпучивал глаза, что те едва не вываливались из глазниц, руками загребал то вверх, то вниз, то вправо, то влево, а в уголках его рта скапливалась белая пена. И Ши это очень веселило, и он слушал уроки учителя Цуна семь лет подряд. Он и сам очень хотел стать учителем, причем таким же, как и Цун, чтобы, только открыв рот, сразу произносить: «Ах вы, черепашьи дети…» – и далее по тексту. Став учителем, И Ши смог бы ругать кого вздумается, сколько влезет и какими угодно грязными словами.

Школа – это такое место, где ругаются учителя, а учеников учителям специально поставляют для ругани, это И Ши знал хорошо.

6

С песней «Отрубим мечами головы чертям» И Ши закончил свою учебу: вечером того же дня, возвращаясь домой, он орал у каждого двора эту песню, и жители городка единодушно решили, что И Ши окончательно сбрендил. Одна только прозорливая старуха Янь с западного берега сказала: «Пора И Ши девку найти и в жены взять».

И Ши три дня кряду пел «Отрубим мечами головы чертям» и наконец-то дождался ответа. Высокочастотный репродуктор разнес по Хулучжэню лозунг культурной революции: «Огонь по штабам – мое дацзыбао[7]».

И Ши с его большим ножом и председатель Мао с его пушками наполнили городок громом снарядов и сиянием лезвий.

На собрании по критике несознательных И Ши первым крикнул: «Долой моего отца!» И односельчане, не мешкая, вскинули руки и изо всех сил закричали: «Долой моего отца!» Когда они прокричали это три раза кряду, И Ши почуял, что что-то тут не то, и погрузился в долговременные раздумья, прокусив себе зубами палец (у И Ши была привычка в сложных ситуациях засовывать в рот палец и покусывать его). Разобравшись, в чем произошла нестыковка, он выскочил на сцену и громко крикнул: «Нечего ерунду кричать, речь о моем отце, а не о ваших!» Только тут-то все и прозрели. Тогда односельчане уже в ответ на призывы И Ши «Долой моего отца!» отвечали иначе: «Долой твоего отца!»

И Ши вновь вернулся в школу. Ученики связали учителя Цуна. Он стоял на коленях на позорной трибуне, которую соорудили из сдвинутых парт, а под колени ему насыпали битого стекла. Ученики младших классов, подпрыгивая, отвешивали ему оплеухи, пена в уголках его рта из белой превратилась в красную.

И Ши не одобрял избиение учителя, предлагая ругать его. Половина учеников согласилась с И Ши, а вторая половина выразила категорический протест. Критические собрания стали проводить поочередно в двух разных формах. «Ругатели» во главе с И Ши только ругали, но не били. «Драчуны» во главе с Сунь Чжишу (по прозвищу Яичная Скорлупка) только били, но не ругали. «Драчуны» в качестве орудий критики использовали палки, плетки и ремни, избивая Цуна Большую Челюсть так, что на нем не оставалось живого места и он едва-едва дышал. А «Ругатели», воспользовавшись грязными выражениями, накопленными многочисленными поколениями жителей Хулучжэня, разделали Цуна Большую Челюсть под орех, заставив его потерять дар речи.

«Драчуны» ранили только плоть, а вот «Ругатели» трогали за душу. В конце концов Цун Большая Челюсть взмолился о пощаде, умоляя И Ши: «Ах ты, черепашье отродье, пускай уж лучше Яичная Скорлупка забьет меня насмерть. Не надо меня больше ругать!»

7

В Хулучжэне три года подряд свирепствовал неурожай, от голода вымерла пятая часть населения – практически столько же, сколько в общем количестве жителей составляла доля дураков. В каждой семье умер как минимум один человек, были и две семьи, в которых умерли все. Были и три семьи, в которых никто не умер – это были семьи деревенских кадровых работников. Прежде собирали тыкву величиной почти с нижний жернов, но в те три неурожайных года она вырастала не больше тарелочки. С деревьев ободрали всю кору, выкопали и съели все корешки, а кукурузный жмых и растертые стебли гао ляна стали знатным угощением для дорогих гостей.

Вся деревня страдала водянкой и вздутием живота, всех донимал кровавый понос.

И Ши в то время было всего десять с небольшим, целыми днями он отчаянно грыз свои руки, едва не обгладывая их до самых костей. Бабушка мазала ему пальцы куриным пометом, чтобы ее внука отпугивали грязь и вонь, и только благодаря этому его руки смогли уцелеть.

Бабушка И Ши принесла из теткиного дома маленький кусочек тыквы и тайком сунула его старшему внуку. И Ши жаль было заглатывать кусок целиком, и он медленно облизывал его языком.

– Вот будь я императором, я бы каждый день ел тыкву, большими-большими кусками, – сказал он бабушке. А потом спросил: – Бабушка, ты голодная?

Бабушка ответила, сглатывая слезы и улыбаясь:

– Нет, бабушка не голодная, бабушка всю жизнь тыкву ела, уже наелась.

На следующий день бабушка испустила дух. И Ши вытащил у бабушки изо рта липкий комок глины. «Ну и странная же бабушка, – подумал И Ши, – тыква, попав к ней в рот, превратилась в глину!»

8

Старика И подвергли критике за то, что он в свое время несколько дней прослужил счетоводом. Он уже оправдывался во время движения «четырех чисток», а теперь пришлось оправдываться заново. Для борьбы всегда нужен какой-то объект, и в этом городке кроме старика И, который когда-то мазал волосы рапсовым маслом так обильно, что оно стекало по шее, объектами борьбы стали еще два человека. Один – начальник производственной бригады, которому доводилось носить красные кожаные сапоги, второй – Ню Цзогуань, который носил зеленую форму и до создания Нового Китая работал почтальоном.

Красные кожаные сапоги Ван Личжэна, начальника производственной бригады, были символом власти. Сапоги эти сразу бросались в глаза и производили на односельчан глубокое впечатление. Не было в городке никого, кто не знал бы о «красных кожаных сапогах» – они стали вторым именем Ван Личжэна. Сапоги, которые Ван Личжэн носил на ногах, глубоко отпечатались в сердцах односельчан. Каждый Новый год по лунному календарю начальник Ван, обувшись в эти единственные во всём городке красные кожаные сапоги, обходил все дворы с поздравлениями, и сапоги эти доводилось видеть как минимум трем поколениям городка. Ван Личжэн надевал их всего раз в году, но они появлялись на его ногах уж без малого тридцать с лишним лет.

На зеленой форме Ню Цзогуаня, говорят, в два ряда были пришиты пуговицы из латунной меди, что тоже привлекало взгляды односельчан. Эта форма многих пугала, и поэтому, если у кого-то дома происходил конфликт или терялась какая-то вещь, урегулировать и проинспектировать это дело отправляли одетого в форму Ню Цзогуаня. Многие из жителей Хулучжэня считали, что форма – это чиновничья одежда, а человек, который носит чиновничью одежду, и есть самый настоящий чиновник – конечно, у него больше знаний и престижа, чем у простых людей.

От острого народного взгляда не утаится, где добро, а где зло, где правда, а где ложь. Те, кто мажет волосы маслом, носит униформу, обувается в кожаные сапоги, – те отрываются от коллектива, поэтому вполне естественно, что они стали мишенью всеобщей критики.

Больше всего расстраивался старый И: он-то не носил зеленую форму и не обувался в красные кожаные сапоги, он всего-то тайком от жены зачерпнул из чана да вылил на голову пару черпаков рапсового масла, что в результате и стало предметом целой серии разбирательств. Однако сильнее всего его удручало то, что его старший сын И Ши первым закричал: «Долой моего отца!»

9

Здание городской средней школы строили японцы. Дом из красного кирпича с черепичной крышей смотрелся куда солиднее жилищ рядовых селян. И зданий такого архитектурного стиля в городке тоже больше не было. Но люди не хвалили здание школы, а удивлялись «странности мелконосых», которые даже дома «на два фронта» строят.

«Мелконосыми» называли японцев, а «большеносыми» – русских. Жители городка видели только три типа иностранцев: японских чертей, советских красноармейцев и албанцев. О японцах и русских часто упоминали много повидавшие на своем веку старики, которые не только видели «мелконосых» и «большеносых», но и общались с ними. Однажды мимо городка проезжала экскурсионная группа из Албании, и все жители, от мала до велика, выстроились в шеренги вдоль дороги и, размахивая бумажными флажками, ритмично кричали: «Приветствуем, приветствуем, горячо приветствуем!» Старики были убежедны в том, что это русские, ведь выглядят они все одинаково, эти «большеносые».

10

И Ши был близок к тому, чтобы стать главарем городских бунтарей, но проблемы с образом жизни поставили крест на его политической карьере.

В те дни, когда весь городок с пылким энтузиазмом отстаивал революционный курс председателя Мао, никто не считал И Ши дураком. Односельчане забыли анекдот о том, как он на пальцах подсчитывал, сколько у него братьев, а некоторые даже хвалили его, называя перспективным, ведь он первым встал и крикнул: «Долой моего отца!» «Ругатели» во главе с И Ши были ближе обществу, чем «Драчуны» – так он и стал преданным сторонником лозунга «бороться на словах, а не на кулаках».

И хотя некоторые и звали его за глаза «дуралеем И», в глубине души они всё же признавали, что по сути он человек хороший.

О том, что у И Ши не всё в порядке с образом жизни, он сам разболтал, но поначалу в это никто не верил.

Жена паралитика Ваня, что жила на востоке городка, никак не могла забеременеть, и виноват в этом был ее муж, который вечером в день свадьбы набрал ведро воды с ледяной крошкой, чтобы искупаться. После того самого дня, как он женился, нижняя часть его тела и перестала работать как следует. Он не то что семя, даже мочу из себя выдавить не мог – пришлось проделать в животе дырку и провести для сброса мочи резиновую трубку. Паралитик Вань и его жена буквально спали и видели, как бы им ребеночка завести, но никак не могли найти хороший способ. Если кого-то усыновить или взять на воспитание, то это всё равно будет не родная плоть и кровь, с таким ребенком не будут связывать крепкие родственные чувства. А самому паралитику Ваню выдавить семя сил не хватало, какие бы пальцы толстые ни были, а ничего не получалось. Супруги жили от ссоры к ссоре, паралитик Вань страшно терзался и часто бился головой о стену. Почти ежедневно к ним звали на подмогу – то голову перевязать, то стену штукатурить.

Промаявшись так несколько лет и совсем отчаявшись, паралитик Вань придумал план. Он решительно заявил жене, что ей придется забеременеть от чужого семени. Ради того, чтобы их род не прервался, он готов по доброй воле стать рогоносцем. Жена растрогалась и заплакала, но поклялась непременно исполнить желание мужа.

– Вот только боюсь, что твоя пашня тоже никуда не годится! – переживал паралитик Вань. Он трудился на пашне своей жены уже несколько лет и всё сомневался, сможет ли дать ростки и взойти брошенное в нее семя. У кого бы его позаимствовать? Да и кто вообще осмелится его дать? Да и дело это нельзя предавать большой огласке; чем меньше людей знают об этом, тем лучше. Размышляя так, они и вспомнили про дурака И Ши.

11

Маленькая речка разделяет Хулучжэнь на две части – западный и восточный берег. Каменный мост соединяет оба берега между собой, но жители западного и восточного берегов ходят друг к другу не по мосту, а прямиком по дну реки, потому что большую часть года русло ее сухое. Летом, в половодье, в речку бросают несколько больших камней, и селяне с обоих берегов ходят через реку по этим камням, как им вздумается. По каменному мосту, который стоит на реке, могут ездить машины, к тому же в две полосы. Через реку есть большой мост, но в реке нет воды. По мосту ездят машины, но под мостом не плавают лодки.

Когда в речке есть вода, женщины стирают в ней одежду. Летом, когда идут обильные дожди, в речке можно купаться. Среди купающихся, помимо малых детей, сплошь одни только женщины, бабы из дворов западного и восточного берегов. А мужчины никогда не моются в реке вместе с женщинами, потому что по обеим сторонам реки есть две большие дороги, и идущим по ним отлично видно всё, что делается в воде. Юноши и девушки, молодые замужние женщины не отваживаются демонстрировать себя нагишом. И только женщины средних лет, собираясь вместе, бесстыдно плещутся в воде глубиной не выше щиколотки, обнажив грудь, громко смеясь и переругиваясь. А если какой-то идущий по дороге мужчина искоса на них поглядывает, то бабы в реке поднимают шум и говорят так грубо и пошло, что он смущенно опускает голову и убирается восвояси.

Эта река – место общения женщин городка, а также пункт сбора всяких слухов и обмена сплетнями. Семейные передряги и интимные секреты всех городских дворов – это вечная тема обсуждения у женщин, которые толпой купаются здесь и стирают белье. И новость о том, что жена паралитика Ваня забеременела от «донора», тоже пришла именно отсюда.

12

Паралитик Вань и его жена в деталях спланировали операцию «донорства». В качестве своей цели они выбрали И Ши, исходя из следующих соображений: во-первых, И Ши молодой и крепкий, чистый и невинный, он не мог путаться с другими женщинами; во-вторых, И Ши глупый и бестолковый, не станет болтать об этом на каждом углу, а даже если и разболтает, никто в это не поверит; в-третьих, проект не обещает быть особо затратным. Ну а самым главным соображением было то, что в случае с другими мужчинами паралитик Вань не мог быть уверен, что его жена, отведав лакомый кусочек, захочет вернуться к мужу.

Выбрав подходящий денек, жена паралитика Ваня тайком разыскала И Ши и наврала ему, что братец Вань хочет угостить его вином.

И Ши хоть и был глуп, но всё же способен был «отделять мух от котлет». За все те годы, что он прожил на белом свете, «угостить» его хотели впервые. Он ощерился и с хихиканьем сказал:

– Сестрица, нечего меня обманывать, я не дурак.

Жена паралитика Ваня, клянясь и божась, сказала:

– Братец И Ши, да за кого же ты меня принимаешь? Да разрази меня гром, если я тебе вру. Братец Вань дома совсем захандрил от одиночества, поэтому он хочет с кем-нибудь опрокинуть пару рюмочек и за жизнь поболтать.

И Ши готов был пуститься в путь тотчас же, но жена паралитика Ваня сказала:

– Солнце еще высоко стоит, я пойду домой, приготовлю чего-нибудь поесть, а ты приходи, когда солнце за гору сядет.

И Ши радостно поскреб в затылке и сказал:

– Как стемнеет, так я и приду.

Тогда жена паралитика Ваня наказала ему:

– Только ты один приходи и никому про это не рассказывай, в том числе и своему отцу, а то если много народу набежит, то вина не хватит.

И Ши ответил:

– Не такой уж я дурак! Лакомый кусочек каждый сам норовит съесть, а если я отцу про это расскажу, то мне разве что-то достанется?

13

Есть в городке одна непонятная традиция – бить жен и детей. Практически в каждой семье мужья регулярно или нерегулярно избивают своих благоверных. Когда опускается ночь и всё затихает, зачастую, помимо собачей брехни, можно услышать истошный вой женщин и горестные рыдания детей.

В городке, названном «тыквой-горлянкой», и заправляют всем «тыквы-горлянки»: последнее слово всегда за мужчинами. В Хулучжэне из поколения в поколение передается патриархальная присказка: «Бык нужен, чтобы запрягать его в плуг, конь – чтобы везти телегу, а жена и дети – чтобы добавлять хлопот». Подкаблучников здесь презирают, им не выбиться в люди.

Самый простой, самый прямой, самый эффективный способ доказать, что не боишься жену – это, конечно, поднять на нее руку. Поэтому в каждом доме сыновья наследуют от отцов эту жестокую традицию.

Мужчины Хулучжэня бьют своих жен не просто так, для виду. Уж если начнут махать кулаками, то дубасят со всей силы, не задумываясь о последствиях, поэтому в городке частенько можно увидеть женщин хромых, с согнутыми спинами, перебитыми руками, слепых, криворотых, с недостатком зубов и лицами, испещренными шрамами. Всё это – свидетельства свирепого и неукротимого нрава местных мужчин. Мужчины бьют женщин, женщины бьют детей, дети бьют собак, собаки кусают мужчин – таков уникальный жизненный уклад и картина нравов городка.

Старик И не бил жену, зато она иногда гоняла его по улице коромыслом. Дома он был козлом отпущения, а на людях не смел поднять голову. Начиная с движения «четырех чисток» он то и дело попадал в передряги, что было следствием его дурной славы, ведь все знали, что он боится жены. Большинство анекдотов, рассказываемых в городке о подкаблучниках, повествуют о старике И.

14

И Ши пришел домой к паралитику Ваню, не дождавшись, когда окончательно стемнеет. Он так проголодался, что у него бурчало в животе, а изо рта стекала струя слюны длиной в полфута.

Обеденный стол стоял на кане, в западном флигеле – там, где долгие годы без движения ютился паралитик Вань, и в комнате стояла такая вонь от мочи, что И Ши зажал рукой нос.

Жена паралитика Ваня нарядилась в полупрозрачную розовую рубашку, груди ее разделяла отчетливая ложбинка. Улыбаясь, она поприветствовала братца И Ши и принялась хлопотать, расставляя по столу только что приготовленные горячие блюда. Порция омлета, тарелка тушеного тофу, а еще крахмальная лапша с тушеным цыпленком и холодная закуска – шинкованные огурцы с креветками.

Паралитик Вань с усилием подвинул свое тело поближе к столу и дрожащими руками налил И Ши полную рюмку крепкой водки. «Давай, братишка, хлопнем с тобой по рюмочке». Не дожидаясь, пока И Ши поднимет рюмку, он запрокинул голову и осушил свой стакан.

Хмель развязал паралитику Ваню язык, и он изложил И Ши все перипетии своей жизни. Он то смеялся, то плакал, беспрестанно похлопывая себя по груди и пихая И Ши в плечо. А И Ши знай себе пил да ел: какое ему дело до размышлений о жизни и внутреннего мира паралитика Ваня. Про себя он думал: «Я-то знаю, чего ты плачешь, ты смотришь, как чужой у тебя еду ест, водку пьет, вот тебя жадность-то и терзает. А кто тебя заставлял меня к себе приглашать? Теперь уж поздно жалеть о содеянном. Некоторые меня дураком называют, а как по мне, паралитик Вань глупее меня в сто раз». Не дождавшись, пока И Ши напьется, паралитик Вань сам напился в стельку.

Жена паралитика Ваня сказала:

– Он слишком много выпил и уснул. А ты, братец, еще не наелся, давай перенесем столик в восточный флигель, и ты там выпьешь еще пару рюмочек.

И Ши взглянул на нее и сказал:

– Ну что ж, сестрица, выпью, неужто ты думаешь, что тебя убоюсь?

15

Значительнейшим зданием в Хулучжэне был клуб, расположенный в центре города. От японцев и русских, которые успели постоять гарнизонами в этом городке, осталось множество заимствованных слов, и «клуб» был как раз одним из них.

Этот клуб (его еще называли дворцом культуры) построили вовсе не японцы и не русские, его спроектировали и возвели местные жители, поэтому он был городской гордостью. По сравнению с обычными жилыми домами здание клуба выглядело весьма внушительно. И хоть внутри было всего четыреста мест, в него вполне могла вместиться тысяча с лишним человек, если набивать битком. Деревенским было не по нраву то, что каждому человеку полагается отдельный стул, главное было для них – втиснуться внутрь, а уж стоять или сидеть и где стоять или сидеть – на полу, на спинках стульев или даже на других людях – это всё равно. Основными функциями клуба были проведение митингов, показ фильмов и постановка спектаклей.

Среди спектаклей преобладали опера и танцы с песнями. Жители городка не особо любили слушать оперу, им больше было по душе смотреть песенно-танцевальные номера, которые сами ставили и показывали работники культурно-агитационной бригады.

Изначально культурно-агитационная бригада называлась коллективом художественной самодеятельности – его организовала группа местных мужчин, которые владели искусством игры на духовых и смычковых и пения под собственный аккомпанемент, а позже к ним присоединились многочисленные талантливые певицы и танцовщицы – девушки и молодые женщины. Кадровый состав городка их очень поддерживал и специально выделил несколько боковых помещений клуба для репетиций. Хотя коллектив и был самодеятельным, всё же каждый год у него было много возможностей для репетиций и выступлений. Прежде чем жениться, паралитик Вань играл в этом коллективе на эрху[8]. А теперь его жена пела там оперные партии.

Некоторые говорили, что жена паралитика Ваня никогда по-настоящему не выступала на сцене, только выполняла целыми днями вокальные упражнения: «И-и-и, а-а-а», а полностью ни единой партии не спела.

16

Жена паралитика Ваня затащила И Ши за собой в восточный флигель и застелила на печи-лежанке постель. Запаха мочи здесь не было, но был аромат зубного порошка. И Ши, рыгая от сытости, уселся на край лежанки. Жена паралитика Ваня подтолкнула его, и И Ши упал навзничь на накрытую вышитым сатиновым одеялом лежанку.

В конце концов, благодаря всяческим заигрываниям и усердному соблазнению со стороны жены паралитика Ваня, а также в силу инстинкта, И Ши поборол свою врожденную тупость и из идиота превратился в самца. Он никогда не испытывал такого сильного наслаждения и пришел в такой экстаз, что начал громко кричать. Этот потрясающий до глубины души, пробирающий до печенок крик разбудил паралитика Ваня, который дрых, словно мертвый хряк. В пустой голове И Ши всплыло воспоминание о том куске вареной тыквы, который сунула ему в детстве бабушка. Он тогда сказал, что если станет императором, то будет каждый день есть тыкву, большими-большими кусками. Но теперь его мнение изменилось, ему казалось, что если бы он действительно стал императором, то, наевшись досыта тыквы, отправлялся бы к жене паралитика Ваня. И если бы ему предложили выбирать что-то одно, то он предпочел бы не есть тыкву, а вместо этого уложить под себя жену паралитика Ваня.

Стоны, которые доносились из восточного флигеля, где сплелись в экстазе разгоряченные тела, терзали паралитика, лежащего на печи в западном флигеле, пуще любых мук. Сначала он поочередно то одной, то другой рукой отвешивал себе пощечины, а после начал со всей дури биться головой о край печи. К тому моменту, как из восточного флигеля донесся последний протяжный стон И Ши, на лбу паралитика Ваня налилась шишка размером с пампушку.

Когда трижды прокричал петух, жена Ваня обманами и уговорами спровадила И Ши восвояси. Чтобы посеянное семя точно пустило ростки и дало всходы, она велела И Ши каждый вечер приходить к ним пить водку.

Практически целый месяц напролет И Ши каждый вечер наведывался в дом паралитика Ваня поесть и выпить. Ему казалось, что он получает от еды и любви удовольствие, неведомое даже самому императору. Лицо жены паралитика Ваня зарумянилось, и она стала выглядеть куда моложе, чем прежде.

Но однажды она переменилась в лице и сказала И Ши, чтобы тот больше не смел являться к ней на порог. Боясь, что И Ши не захочет уйти, она засунула ему в карман пару вареных яиц. И Ши расстроенно заплакал: его императорские мечты были бесжалостно разбиты.

17

По мере того, как всё жарче становилось лето, усиливался накал политических страстей в городке. Селяне с невиданным революционным пылом развернули в этом маленьком горном селении, которого не было даже на картах, невиданную классовую борьбу.

Размахивая руками и срывая голоса, они днями и ночами безостановочно выкрикивали стандартные лозунги типа «Долой!» и «Да здравствует!». Избитого учителя Цуна (Цуна Большую Челюсть) держали в заложниках «Драчуны» под предводительством Сунь Чжишу; они заставили его исписать все стены в городке шокирующими лозунгами, да еще и крупным шрифтом.

Селяне не занимались земледелием, но всё равно могли вести учет единиц работы. Раз засохли капиталистические всходы и выросла социалистическая трава, значит, цель движения достигнута. Главным врагом был Лю Шаоци, а его подельниками – старик И, Ню Цзогуань и Ван Личжэн, шайка буржуазных чиновников, которые мазали головы маслом, носили форму и красные кожаные сапоги – до того, как Ван Личжэна подвергли критике, он был начальником производственной бригады.

Полное имя старика И люди уже позабыли; на висящей у него на груди табличке были сикось-накось написаны два слова: «Чудовище И». Три омерзительных монстра – Чудовище И, Ню Униформа и Красные сапоги – каждый день жили по строго определенному порядку: склоняли головы, признавая грехи, ходили по улицам в позорном шествии и становились на колени для принятия порции новой критики…

После того как Цун Большая Челюсть исписал стены всего городка лозунгами, он с чистой совестью отдался в руки народного правосудия и совершил самоубийство ради избежания наказания под градом беспорядочных избиений.

Физиологические удовольствия заставили И Ши на время забыть о политических радостях. Воспользовавшись случаем, Яичная Скорлупка (Сунь Чжишу) получил перевес в свою пользу, «Драчуны» победили «Ругателей», а смерть Цуна Большой Челюсти стала блестящим достижением «Драчунов».

18

И Ши не мог сдержать свою страсть к жене паралитика Ваня. Он, как и прежде, каждый вечер стучался в дверь их дома. Начиная с того дня, когда жена паралитика сунула ему пару яиц, ворота их дома всегда были на замке.

И Ши стоял перед домом паралитика Ваня, крича, вопя, грязно ругаясь и умоляя, а паралитик Вань через окно отвечал ему точно такими же криками, воплями, мольбами и грязной руганью.

Сделка, которую предполагалось обставить втайне, теперь всплыла на поверхность. Хотя на протяжении почти целого месяца И Ши каждый день ходил домой к паралитику Ваню, никто из жителей городка этого не видел. В те дни люди всеми своими помыслами были погружены в дела государственной важности, встав на защиту своего милостивого предводителя, и никто не заметил, что в толпе городских дурачков недостает одного – И Ши.

Буйное поведение И Ши тотчас же стало центральной темой обсуждений женщин, которые купались и стирали одежду в реке; они озвучивали догадки о различных эротических деталях так, будто бы каждая из них была очевидицей событий. Они в красках описывали всяческие позы и стоны этой парочки, состоящей из дурачка и вдовы живого мужа, да так, будто бы присутствовали при этом лично.

И Ши перешел от стука в ворота к попыткам выбить окна и двери, и пришлось жене паралитика Ваня, скрепя сердце, поведать кадровому составу городка об истинном положении дел. Власти городка специально отрядили людей, чтобы пресечь преступное хулиганское поведение И Ши. Но И Ши не признал себя виновным, да еще и сказал: «Председатель Мао тоже этим занимается».

В результате в характере случившегося произошла существенная перемена. Содеянное И Ши превратилось из вопроса о его моральном облике в политическую ошибку. Связав, его посадили на телегу и отвезли на суд в вышестоящее учреждение.

Спустя месяц дурака И Ши осудили как «активного контрреволюционера», который злостно порочил великого кормчего, и посадили на пятнадцать лет.

Селяне говорили, что И Ши получил за свои бредни по заслугам, потому что председатель Мао вообще даже не был знаком с женой паралитика Ваня.

19

На второй день после ареста И Ши в Хулучжэнь из Пекина вернулся Ню Юньван. У Ню Юньвана была кличка «Два Пинка», и он был старшим сыном Ню Униформы – то есть Ню Цзогуаня. Он был единственным в городке студентом, который учился в Пекине. А Пекин был политическим центром в истинном значении этого слова; можно представить, какого накала достигло там движение. В университете прекратили занятия и устроили революцию; покуролесив в этой сумятице некоторое время, Ню Юньван понял, что ничего интересного в этом нет. К тому же из дома уже полгода с лишним как не присылали денег, поэтому встал вопрос о пропитании. Вот и пришлось ему попросту сесть в поезд да вернуться домой.

Из-за того, что разыгранная И Ши и женой паралитика Ваня необычная и трогательная, но при этом абсурдная и печальная любовная драма снизила накал политических страстей и охладила стремление селян к борьбе, во всеобщих взглядах и интересах произошла единовременная перемена. Преступные элементы – Чудовище У, Ню Униформа и Красные сапоги – больше не подвергались денно и нощно критике со стороны народа. Они понуро прятались по домам, зализывая раны, словно выдранные за мелкую пакость собаки.

Когда Ню Юньван увидел своего отца Ню Цзогуаня, здоровье того уже практически восстановилось.

Но отец вовсе не обрадовался возвращению своего сына в Хулучжэнь, напротив, оно повергло его в еще большую панику. Он тревожился о нынешнем положении своего сына и еще больше печалился о его дальнейшей судьбе. Он подозвал Ню Юньвана к себе, затворил окна и двери и шепотом велел ему быть крайне осторожным, ни в коем случае не болтать о ситуации в Пекине.

Хотя учился в университете Ню Юньван средненько, политически он был весьма зрел. По степени жестокости «борьба», которую он пережил в университете, ничуть не уступала злоключениям его отца. Он крепко помнил чужую науку и отцовский наказ и старался хранить молчание. Когда Сунь Чжишу спросил его о ситуации в Пекине, он ответил просто: «Ситуация отличная, не хорошая, не очень хорошая, а отличная, и будет становиться только лучше».

20

Жена паралитика Ваня родила сына, здоровяка. Он уродился крепким малым, уже в три месяца начал везде ползать. Чудовище И пришел тайком взглянуть на этого малыша, глаза его в тот момент увлажнились. Это действительно был сын И Ши – его внук. Во внешних чертах ребенка явно просматривалась наследственность рода И. Чудовище И не осмеливался намекать на это жене паралитика Ваня и уж тем более не смел какими-то другими способами демонстрировать родственную близость.

Характер паралитика Ваня становился всё хуже и хуже, теперь он уже не так жаждал сына, как прежде. Когда находились силы, он садился на печи и принимался за ругань, говорил сумбурно и неразборчиво. А жена его уже не потакала ему во всём, как раньше, а частенько брала в охапку ребенка и уходила в излучину реки стирать одежду. Ей не хотелось целыми днями сидеть дома и выслушивать укоры и брань мужа и уж тем более ей не нравился резкий запах мочи.

Память у большинства жителей городка была короткой, и уже мало кто обсуждал происхождение этого ребенка. Они не интересовались историей и куда больше следили за различными неподтвержденными новостями. Новость, по мнению хулучжэнцев, – это секрет, узнанный каким-то сомнительным способом и озвученный тайно каким-то загадочным человеком, который при этом несколько раз говорит слушателям, что посторонние об этом ничего узнать не должны. В силу специфики своего распространения эти новости назывались «информацией из тайных источников». Их нельзя было узнать по радио или из газет и уж точно нельзя было послушать в местах массовых сборов, например, на народных митингах. «Информация из тайных источников» не нуждалась в подтверждении, и люди не желали докапываться до истины, которая за ней кроется. Всем нравилось слушать информацию из тайных источников, и все в нее безусловно верили.

Информация из тайных источников подразделялась на два типа. Первый тип – это крупные события, которые касались военных действий, политической ситуации и кадровых перестановок на высшем государственном уровне. Эти новости были мужской прерогативой. Частенько компании из трех – четырех человек, обладающих общим уровнем познаний и сходными интересами, тихой ночью собирались в маленькой комнатке и под тусклыми, мигающими от недостатка напряжения электрическими лампами, покуривая сигареты, шушукались между собой. Все они сидели с серьезным видом и, понизив голос, обсуждали воображаемые или узнанные из сплетен сенсационные события. Другого рода информация из тайных источников была темой женских обсуждений, она не обладала спецификой эпохи и политической окраской, а ареал происхождения новостей ограничивался Хулучжэнем. Эти новости затрагивали домашние и интимные дела соседей, большинство участников событий были всем знакомы, а содержание их в основном составляли отношения между свекровями и невестками или мужчинами и женщинами. Местом распространения этих новостей было устье той самой безымянной реки. Под предлогом стирки белья или купания женщины собирались здесь, чтобы всласть пообщаться и обменяться этими новостями. Новость о том, что Ню Юньван по прозвищу «Два Пинка» влюбился в Албанию, распространилась тоже отсюда.

21

Достойный плод смешанного брака, Гэ Сюсю, в которой текла русская кровь, люди звали Албанией. Ее золотые волосы, высокая грудь, вытянутая стройная фигурка и яркие черты лица были причиной, по которой все женщины Хулучжэня единодушно считали ее крайне уродливой. Эта оценка сказывалась даже на эстетическом восприятии мужчин, и поэтому никто из молодых парней не хотел взять ее в жены. Албания стала известной всему городку старой девой: ей было уже двадцать пять, а она до сих пор не вышла замуж.

Ню Юньван сидел дома, маясь от безделья, поэтому решил заняться рисованием за закрытыми дверями. Он еще со средних классов интересовался живописью и, хотя в университете учился не по специальности «Изящные искусства», всегда увлекался рисованием. Когда он не был сильно занят уроками, он доставал карандаш с бумагой и принимался рисовать.

Однажды Ню Цзогуань тихонько прокрался к сыну в комнату, чтобы посмотреть, что же он там рисует целыми днями за закрытыми дверями. Кто бы мог подумать, что взгляду старика предстанут полотна с обнаженными иностранками. Изображение женских фигур, которые тщательно рисовал Ню Юньван, по мнению его отца, было непростительно непристойным поведением. Старик Ню вышел из себя, порвал нарисованных сыном «потаскушек» в клочки, схватил кочергу, которой обычно ворошил дрова, и замахнулся ей на сына. Ню Юньван испугано отпрянул к окну, вылез в него и бросился наутек. А Ню Цзогуань бросился следом за ним на улицу и едва не попал под повозку, запряженную лошадьми, на которой ехал Чжан Министр. От злости он затопал ногами и поклялся, что перебьет сыну его собачьи ноги. Ню Юньван стоял поодаль, глядя на мечущего гром и молнии отца, и не знал, то ли сердиться, то ли смеяться. Он сердился из-за того, что Ню Цзогуань не обладает элементарными познаниями в искусстве, но его насмешило то, что тот обещал перебить его собачьи ноги: ведь у него вообще не было собаки, откуда взяться этим собачьим ногам.

Когда стемнело, Ню Юньван предположил, что гнев его отца уже поутих, и на цыпочках вернулся домой. Ню Цзогуань завопил на сына: «Что ж ты в эту Албанию втюрился, неужто кроме нее девушек нет!» Голос его был громче коровьего мычания. Ню Юньван, услышав эти слова, обомлел, не понимая, о чем идет речь. В этот момент мимо ворот дома Ню проходила жена паралитика Ваня с ребенком на руках, которая не только всё отчетливо услышала, но и всё ясно поняла. На лице ее мелькнула улыбка, и она решила на следующий день сходить к устью реки постирать белье, а заодно посплетничать с бабами о том, что Ню Юньван влюбился в Албанию.

22

Группа «Драчунов», представленная Сунь Чжишу, утратила поддержку со стороны горожан, а вслед за этим закончился и силовой этап революции. Однако политическое движение продолжалось, просто в его форме произошли изменения.

В клубе никогда не прекращалась творческая деятельность. Номера, которые сам ставил и сам исполнял маоистский культурно-агитационный отряд, неизменно отличались большой привлекательностью, и как только у мужчин и женщин, стариков и детей городка выдавалась свободная минутка, они любили столпиться в клубе и смотреть на выступление творческой бригады.

Ань Гоминь (по прозвищу Гоминьдан), который играл в агитбригаде на аккордеоне, страдал сильной близорукостью. Во время чтения он подносил газету к самому кончику носа, и тот, кто не знал, в чем тут дело, мог подумать, что он к чему-то принюхивается. Чтобы выступать на сцене с аккордеоном, он должен был знать все ноты наизусть. Однажды он забыл ноты и решил опустить голову и посмотреть на пюпитр, но в результате, так и не рассмотрев ноты, уткнулся в него носом и перевернул.

Ань Гоминь был из тех людей, которые крайне интересовались информацией из тайных источников и важными государственными делами. Он частенько собирался по ночам со своими закадычными друзьями и делился с ними новостями, которые в корне отличались от новостей по радио и из газет.

Старик Мо отлично разбирался в положении дел в государственных руководящих кругах и снабжал свои домыслы популярными разъяснениями. Он сравнивал поступки некоторых горожан с деятельностью крупных фигур, о которых часто упоминали по радио и в газетах, и высказывал свое собственное мнение. Говорил он красочно и убедительно, не давая слушателям шанса в чем-либо усомниться.

Неизвестно почему, но в кругу друзей Ань Гоминя появился доносчик. Полиция заковала Ань Гоминя в наручники и отправила в город. На допросе он во всём сознался: оказывается, Ань Гоминь самостоятельно собрал полупроводниковый приемник и частенько, борясь с помехами, в одиночестве, в темном углу под покровом ночи с неустановленными намерениями слушал вражеские сигналы.

Этот радиоприемник еще при аресте изъяли как трофей, и он стал неопровержимым доказательством преступления Ань Гоминя.

Ань Гоминь стал в городке вторым после И Ши официально арестованным «действующим контрреволюционером», то есть политическим преступником.

23

Весть о том, что Ню Юньван по прозвищу «Два Пин ка» влюбился в Албанию, вскоре облетела весь городок. Ню Юньван сам по себе, будучи студентом, был достаточно известен. А Албания и вовсе была объектом горячих споров всего населения: ее уродство заставляло скрипеть зубами от злости множество женщин. Ну а обсуждение и распространение сплетен одновременно и о Ню Юньване, и об Албании имело особую ценность.

В то время как женщины, стирающие в устье реки одежду, раздули сплетни о Ню Юньване и Албании настолько, что их роман уже вышел далеко за рамки женитьбы, сами участники этих событий еще не были друг с другом знакомы.

Ню Юньван был моложе Албании на три года, он еще в старших классах средней школы уехал учиться в город, поэтому не имел об Албании никакого представления. И Албания о Ню Юньване тоже практически ничего не знала.

Ню Цзогуань решил, что обнаженная иностранка на картинах его сына – это Албания. По его мнению, в мире существовала только одна некрасивая женщина, а именно та, что была на картинах сына – крайне уродливая Албания.

Ошибочное суждение старика Ню и стало основанием для сплетен женщин в устье реки. Когда Ню Юньван понял все обстоятельства дела, он не знал, смеяться ему или плакать.

Ню Юньван опасался, как бы набирающие обороты кривотолки не навредили ни в чем не повинной Албании, поэтому решил лично сходить к своей незнакомой «возлюбленной» и всё ей объяснить, чтобы не дошло до еще бóльших недоразумений.

Албанию распространившиеся в последнее время сплетни не удивляли, ведь она с детства жила в городке, который питался и развлекался слухами. Если бы женщины городка утратили возможность судачить и сплетничать о том о сем, о мелочах жизни, о мужских и женских грехах, то они лишились бы всякой радости в жизни. Ведь бóльшую часть времени их существования занимали мужнины побои, чередующиеся с перемыванием чьих-нибудь косточек.

Албания великодушно приняла явившегося к ней с извинениями Ню Юньвана – героя амурных сплетен. На участие Ню Юньвана она растроганно ответила снисходительной улыбкой. А стоящий в тот момент перед ней Ню Юньван испытал внезапно внутри себя необычное чувство. По мнению Ню Юньвана, Албания была невероятно красива, она была редкостной в мире красавицей. После этого их неловкого свидания Ню Юньван несколько дней подряд не мог спокойно спать: Албания произвела на него неизгладимое впечатление. Он поклялся самому себе, что обязательно возьмет ее в жены.

Ню Юньван был в душе даже благодарен отцу за его ошибку, а сплетницам – за их небылицы. Так иногда неправда вдруг становится правдой.

24

То, что Ань Гоминя осудили за «тайное прослушивание вражеских радиостанций», не вызвало предполагаемого потрясения. Крестьяне городка, горячо интересовавшиеся политикой, продолжали частным образом распространять сенсационную информацию из тайных источников.

Одна из таких надежных новостей – о том, что вот-вот разразится мировая война – в качестве большого секрета облетела весь городок. В каждом дворе приняли конкретные меры по воплощению в жизнь высочайших директив – о подготовке к войне и сборе запасов продовольствия на случай голода.

В результате многократно проведенного анализа, которому предавались под тусклым светом лампы несколько «непрофессиональных политиков» городка, удалось точно определить время, в которое разразится война, а также регионы и цели, по которым вражеское государство в первую очередь нанесет удар.

Эти «политики» с полной уверенностью утверждали, что Америка, Япония и СССР одновременно откроют огонь по Китаю с моря, и первым под ударом окажется городок Хулучжэнь. А один из них на основании своих познаний в военном деле определил, что первая бомба попадет точнехонько на вершину горы Хоушань (Тайшань). Раз это господствующая высота Хулучжэня, то ее захват имеет крайне важное стратегическое значение.

Семьдесят лет назад, во время русско-японской войны, рядом с городком уже разворачивалась ожесточенная битва – на горе Хоушань до сих пор можно было отыскать оставшиеся с той поры осколки артиллерийских снарядов. Поэтому, как показывает история, чтобы напасть на Китай, Америке, Японии и СССР прежде всего нужно было захватить этот маленький городок.

На основании вышеприведенных результатов анализа и их оценки, эти политики тут же начали копать у себя в домах или во дворах подземные ходы. Другие дворы подхватили эту акцию, и в итоге в нее оказалось вовлечено всё население городка. В каждой семье и стар и млад, и мужчины и женщины от зари и до зари копали без остановки. Хулучжэнь за одну ночь превратился в большую стройку.

Еще одно сообщение тайных источников оповещало о том, что вражеские военные корабли уже вышли в море и подошли к городку на расстояние менее двадцати морских миль. Кто-то тотчас же представил этому доказательства, сообщив, что вчера в соседней деревне одна баба копала у моря моллюсков и ее избил японский солдат. Чем дальше все это слушали, тем больше боялись и уже хотели разом вырыть траншею глубиной в сто метров. Позабыв о еде и питье, они изо всех сил копали вглубь до тех пор, пока не докопали до подземного ручья.

Семью Ню Цзогуаня будто бы вовсе не ужасала перспектива мировой войны, которая вот-вот должна была разразиться. С тех пор как Ню Юньван увидел Албанию, он полностью погрузился в мир любовных грез. Жена паралитика Ваня уговаривала его поскорее вырыть себе укрытие, но он говорил:

– Чего бояться? Когда явятся японские черти, я буду с ними драться насмерть.

Жена паралитика Ваня возмущалась хвастливостью Ню Юньвана:

– Ишь, с японскими солдатами он драться собрался! Фи, я думаю, он у себя подземный ход не роет, потому что хочет, когда японцы придут, предательски перейти на их сторону. Форму, которую старик Ню в молодости носил, ему выдали японцы. А еще он умеет говорить по-японски «здравствуйте», а звучит это очень противно.

25

Поначалу Ню Юньван хотел обратиться за помощью к свахе, чтобы та сосватала ему Албанию. По регламенту, установленному старшими поколениями городка, посредничество было обязательной процедурой для заведения любовных отношений. Если при заключении брака сваха отсутствовала, то брак не считался законным. Однако никто не хотел по доброй воле исполнить для Ню Юньвана роль посредника, хотя и была возможность в качестве благодарности получить целую свинью. А всё потому, что, хоть Албания родилась и выросла в Хулучжэне, горожане всё равно не считали ее себе ровней. Ее волосы, цвет кожи, лицо и телосложение, значительно отличающие ее от прочих, были для горожан подтверждением непристойности ее поведения. Мать Албании умерла три года назад, но до самой смерти она так и не смогла избавиться от дурной славы «потаскухи».

Ню Юньван, как-никак, два года учился в Пекине в университете, он был одним из редких в городке людей, обладавших большим кругозором. Поэтому, столкнувшись с невозможностью найти сваху, он набрался храбрости действовать самостоятельно. Он написал Албании письмо и лично отдал его ей в руки. Албания кисло улыбнулась, что означало отказ. В душе Ню Юньвана давно уже бушевало пламя, и поэтому отказ Албании не только не охладил его, а напротив, оказал на любовь Ню Юньвана такое же действие, как масло, подлитое в огонь.

Он не только написал своей избраннице письмо, но еще и сочинил для нее сто с лишним стихотворений. Такой способ добиваться любви в захолустном городке Хулучжэне мог считаться беспрецедентным новшеством.

Ню Юньван практически каждый вечер слонялся вдоль ограды двора Албании. Допев песню «Уральская рябинушка», он принимался за советские песни «Тройка» и «Подмосковные вечера». Албания казалась ему чувственной и романтичной русской девушкой.

В конце концов его песни тронули Албанию. Однажды ночью она отворила ворота и вылила на пребывавшего вне себя от радости Ню Юньвана целую кастрюлю рассола.

26

Мировая война, вопреки ожиданиям, так и не разразилась в городке, и предсказатели с их торжественными клятвами переключились на другие прорицания конца Хулучжэня. Теперь они утверждали, что сначала городок накроет цунами, а потом его уничтожит землетрясение.

Кукуруза, гаолян, тыква еще не успели полностью созреть, а люди уже принялись собирать урожай. Осенью того года крестьяне из городка работали даже ночами, при свете фонарей, всеми силами стремясь собрать урожай, способный спасти их от голода, до того, как городок накроет огромная волна цунами высотой в десять метров. Гора Хоушань была самой высокой в Хулучжэне точкой над уровнем моря, и многие горожане поместили на ее вершине свой скарб, провиант, скот и стариков.

Паралитик Вань не мог передвигаться самостоятельно, поэтому в случае цунами его ждала бы неминуемая смерть. Его жена обратилась ко второму брату И, И Баю, третьему – И Цяню, четвертому – И Ваню и младшему – И И, и те еще загодя подняли его на гору, уложив на двери́.

Всю осень на море царили тишь да гладь. Жители городка так и не дождались столь пугавшего их цунами. Когда с неба посыпался первый снег, прятавшиеся на горе люди спустились вниз. Они сочли, что цунами уже не случится, потому что зимой море сковывает лед.

Паралитику Ваню так и не довелось больше вернуться домой. В тот день, когда он спускался с горы, сын (его назвали Вань Жэньтэн) впервые крикнул «Папа!», и он, испытывая смешанные чувства, так разволновался, что свалился с поднятой вверх двери и покатился кубарем под откос, упав в конце концов в земляной колодец глубиной более десяти с лишним метров – заброшенную траншею.

У жены паралитика Ваня не было возможности устроить погребальную церемонию, поэтому она попросила братьев И закопать его в этой траншее, которая таким образом стала паралитику Ваню могилой. Поэтому односельчане говорили, что в Хулучжэне одному только паралитику Ваню суждено увидеть загробный мир: ведь он похоронен глубже всех.

Цунами так и не пришло, но слухи о землетрясении не прекратились. Спустившиеся с горы люди всё же не решались спать у себя в домах. Во всех дворах, а также прямо посреди улиц, на огородах возводили простенькие навесы, в которых жили и в дневное, и в ночное время.

Той холодной зимой, когда в любой момент могло произойти землетрясение, пыл Ню Юньвана наконец-то растопил лед в сердце Албании.

27

Когда Ню Юньван с ног до головы был облит грязным, вонючим рассолом, он ворвался к Албании в дом и свирепо залепил ей звонкую пощечину. Албания, сжав руками пылающее лицо, разрыдалась. Она вцепилась в собиравшегося уходить Ню Юньвана и согласилась вый ти за него замуж. По мнению Албании, ни любовные письма, ни романтические стихи, ни берущие за душу песни не могли сравниться по силе с этой пощечиной. Не ударив женщину, мужчина Хулучжэня не мог расчитывать на ее расположение. Албания велела Ню Юньвану снять промокшую насквозь одежду и взялась стирать ее, утирая слезы. Той ночью Ню Юньван не вернулся домой: только с рассветом он надел высохшую на печи у Албании одежду.

Ню Юньван возвел для Албании временное убежище рядом с шалашом семьи Ню. Пикантные подробности отношений Ню Юньвана и Албании теперь стали известны всем. Как бы Ню Цзогуань ни охал и ни ахал, он не мог ничего придумать. Сын вырос и уже не подчинялся отцу, к тому же темное пятно на прошлом Ню Цзогуаня – а именно то, что при правительстве японских марионеток он был почтальоном в форменной одежде, – несомненно, оказало негативное влияние на брачные перспективы сына. Отец смирился: ведь для ребенка с таким происхождением в принципе найти себе хоть какую-то невесту – это уже неплохо. Старик Ню постепенно примирился с действительностью.

Городское бабье тоже сочло, что этот брак вполне закономерен. То, что спелись сын негодяя и дочь потаскухи, подтвердило справедливость старой поговорки: «Рыбак рыбака видит издалека». Мужчины говорили, что Албании вообще не следовало выходить замуж, ну а если уж и выходить, то только за такого никчемного человека, как Ню Юньван. Ню Юньвана эти ядовитые слова совершенно не трогали. Про себя он думал: «Да вам, жабам, никогда не заполучить такую лебедушку».

28

Ню Цзогуаню не удалось пережить ту зиму. Температура в шалаше была слишком низкой, она никогда не поднималась выше нуля. Однажды утром Ню Юньван позвал отца завтракать, но, сколько бы он ни кричал, никто не отзывался. Он толкнул отца рукой и обнаружил, что тот уже окоченел. Присмотревшись внимательнее, он заметил, что у того уж и борода покрылась льдом.

Ню Юньван хотел одеть старика в подходящее погребальное одеяние, перерыл весь дом, но так и не нашел ничего без прорех. В конце концов он отыскал ту форменную одежду, которую отец носил в бытность почтальоном, и надел ее на отца. Вдруг ему показалось, что эта форма действительно очень необычна и выглядит крайне респектабельно.

Проводив отца в последний путь, Ню Юньван слегка убрался в оставшемся от старика трехкомнатном доме с дырявой черепичной крышей и наклеил на стены свои картины.

Когда пришла весенняя пора, уполномоченные высокопоставленные лица развенчали лживые сплетни об угрозе землетрясения. Ню Юньван и Албания сыгра ли свадьбу.

Прошел еще один месяц, и в городок прибыл целый грузовик молодых парней и девушек. Ню Юньван знал, что это – образованная молодежь. «Образованная молодежь отправляется на работу в сельские районы, чтобы перевоспитываться крестьянами-бедняками и наименее состоятельными середняками»; «широкие просторы и большие перспективы» – в этих словах заключалась подлинная цель приезда образованной молодежи в Хулучжэнь. «Пункт образованной молодежи» учредили на западном берегу, в двух новеньких домах с черепичными крышами.

Взоры всех местных жителей были прикованы к группе приезжих горожан. Эти люди были родом из крупного города, а не из маленького уездного городка. И хотя жители Хулучжэня считали себя «городскими» и презирали жителей окрестных деревень, перед приехавшими из большого города они утрачивали этот свой неизвестно откуда взявшийся гонор. Они завидовали городским, их манило городское изобилие, но в то же время они относились к ним с ревностью и часто втихомолку посмеивались над тем, что сами они, жители Хулучжэня, называют земляной картофель бататом. Им казалось, что на самом деле горожане тоже очень «примитивны», их девушки не носят ярких нарядов и одеваются, словно вдовы или монашки – не в серый, так в черный – слишком уж простенько.

Некоторым жителям Хулучжэня образованная молодежь сразу же пришлась не по душе, и одним из таких жителей был Чудовище И. Он не мог понять, зачем каждое утро эти молодые люди встают в рядок и принимаются чистить у себя во дворе зубы, взбивая во рту белую пену. «Они что же, говно едят, зачем надо зубы чистить?» – тихонько бормотал себе под нос Чудовище И.

29

Количество интересующихся политикой в Хулучжэне постепенно сократилось. Три крупнейших предсказания о войне, цунами и землетрясении оказались развеяны, как дым. Некоторые деятельные люди пытались отыскать новую жизненную надежду, и И Бай был представителем как раз этой группы. Он еще в детстве куда больше интересовался наукой, нежели сельскохозяйственными работами, и мечтал облететь вокруг Земли на самолете.

На самом деле он был не единственным человеком в городке, в чьей голове возникала подобная мысль. Еще когда паралитик Вань был жив, он частенько собирал из больших и маленьких деревяшек, которые откалывал столярным инструментом от обеденного стола и серванта, так называемую «модель комбайна». Паралитик Вань считал это своим уникальным, единственным в своем роде, великим изобретением и надеялся, что какой-то сведущий человек по этой модели изготовит невиданный во всём свете передовой механизм.

Страсть жителей Хулучжэня к научным изобретениям проистекала из случившегося некогда «Большого скачка». Мужчины и женщины, стар и млад со всего городка, чтобы откликнуться на романтический призыв к «Большому скачку» в металлургии, самоотверженно штурмовали научные рубежи, пытаясь разработать высокопродуктивные и качественные технологии и оборудование для сталеварения. Они изобрели большие кузнечные мехи, которые могли раздвинуть только два крепких быка и рычаг тяги которых могли повернуть только четырнадцать сильных мужчин. После того как эти кузнечные мехи запустили в эксплуатацию, они раздавили по неосторожности забравшуюся в них рыжую собаку, а больше никакого эффекта не дали.

Когда его старшего брата И Ши схватили, а отца, Чудовище И, подвергали критике, И Бай в одиночестве прятался в боковой комнатке и воодушевленно занимался научными исследованиями. Он отказался от намерений стать пилотом и решил спроектировать способную спуститься в глубины океана подводную лодку. Он собрал коробки из оцинкованного железа, разбитые деревянные рейки, моток рваной веревки, отработанные аккумуляторы, тюбики от зубной пасты и ржавые гвозди и провозился с ними два с лишним года, после чего признал провал своего замысла. Из своего провала И Бай извлек следующий урок: «Этих материалов было недостаточно, к тому же мне не хватало отвертки; в противном случае я бы уж давно спустил лодку под воду». Так он говорил своему младшему брату И И.

30

В городке организовали серию разных по форме просветительских мероприятий по классовому сознанию под названием «вспоминаем о минувших горестях и думаем о грядущих радостях». Эти мероприятия были ориентированы на приехавшую в сельскую местность образованную молодежь и часть городской молодежи, которая демонстрировала негативную тенденцию «не знать своего счастья» и «не ценить имеющегося». Селяне изготовили из заплесневелой мякины и гнилой зелени полусырые «пирожки на пару», обваляли их в травяной золе и раздали горожанам, которые обычно жаловались, что хлебцы из кукурузной муки застревают в горле. Их заставили сесть в круг по периметру навозной ямы, в которой производственная бригада заготавливала удобрения, и, глядя на кишащие в ней белые личинки, жевать эти полусырые и измазанные в золе «памятные пирожки» из мякины. Молодежь водили в страшное и сумрачное место – запустелую отмель за пределами городка, чтобы они насмотрелись вдоволь на усеивающие всё вокруг непогребенные кости; это была «общая могила», последнее пристанище темного народа старого общества.

Приезжие и жители городка совместно организовали выставку классового просвещения: в клубе разложили вонючую окровавленную одежду, бичи, черепа, а также виселицы, «тигровые скамьи» и другие орудия пыток; все стены увешали агитплакатами, на которых богатые помещики и изменники-приспешники избивали простой люд. Негодяи на плакатах казались дьяволами и демонами, а в глазах слабых и беспомощных угнетаемых горел бунтарский огонь, и они крепко сжимали кулаки. Эти картины, как и большие плакаты с лозунгами «не забывайте классовую боль, крепко помните о кровной мести», вышли из-под кисти Ню Юньвана. Один за другим проводились митинги под лозунгом «помним о прежних горестях, думаем о будущих радостях». Однажды жаловавшийся на тяготы своей жизни человек заговорил о том, как голодал в три неурожайных года, и невольно разрыдался во весь голос. Присутствующих это глубоко тронуло, и место проведения митинга в тот же миг наполнилось стонами множества рыдающих.

Ведущий этого собрания тут же осознал серьезность проблемы и поспешил обратиться к старому отцу Сунь Чжишу, чтобы тот вышел на сцену и спас положение. А старик оказался удальцом. Он поднялся на сцену и смог парой фраз переменить всеобщее настроение: «А сегодня я пью отварной рис и ем вино: долой Америку!», после чего молодцевато сошел со сцены. Народ перестал плакать, внезапно разразившись дружным хохотом.

31

И Бай отказался от плана смастерить подводную лодку и теперь целыми днями проводил время с образованной молодежью на их «станции». За несколько месяцев такой жизни он не научился ничему путному, зато перенял у горожан городскую манеру речи. А его домашним, в особенности Чудовищу И, всё меньше был по нраву этот непутевый сын, который, еще не покинув родного города, уже отказался от родного говора.

Нарочитая шепелявость И Бая вызывала неудовольствие у многих жителей городка. Их уши были совершенно непривычны к этим чудаковатым интонациям, а в исполнении второго сына семьи И, родившегося и выросшего в Хулучжэне, столь странные звуки резали слух настолько, что по коже бежали мурашки. На деле-то всем было невдомек, что за тайна за этим стояла. И Бай влюбился: он полюбил представительницу городской образованной молодежи – Бай Вэйхун. С влюбленными парнями часто происходят странные перемены, и изменения в И Бае проявились в этом «акценте».

Помимо акцента он обнаружил еще кое-что общее, что связывало его и Бай Вэйхун, – чтение. Они всё больше сближались во всём – от содержания бесед до акцента, и в итоге у них сформировался единый язык общения. И Баю нравилась Бай Вэйхун, нравилась до смерти. Он то и дело забегал на станцию образованной молодежи, вроде как к тамошним парням, но на самом деле – чтобы тайком приблизиться к Бай Вэйхун. Он брал у нее на время книги, начиная с запрещенной «Дамы с камелиями», обернутой в обложку «Избранных произведений Мао Цзэдуна», и заканчивая рукописной копией «Пары расшитых туфелек». Вот так, возвращая одну книгу и беря следующую, он общался с ней некоторое время. Она даже подарила ему свой драгоценный блокнот в пластиковой обложке, в который переписывала афоризмы о любви. И Бай, опьяненный размывающей границы реальности любовной стихией, зазубрил афоризмы о любви из подаренного Бай Вэйхун блокнота наизусть. Однажды вечером, когда на небе светил ясный месяц, И Бай не смог совладать с внезапно охватившим душу порывом и невольно пришел к тем двум знакомым домам с черепичными крышами – станции образованной молодежи – в надежде на чудо случайной встречи. И чудо действительно произошло. Стройная, изящная фигурка Бай Вэйхун виднелась под большим деревом неподалеку. Сердце И Бая бешено забилось, и он ринулся прямо к ней. Рядом с Бай Вэйхун, прислонясь к дереву, стоял еще один человек, в военной форме. Бай Вэйхун представила их друг другу, сказав И Баю, лицо которого при этом исказилось от изумления, такие слова: «Это мой жених, он возвращался из командировки и по пути заехал повидать меня». И Бай едва не потерял сознание. С того вечера его говор вновь стал таким же, как у всех жителей Хулучжэня.

32

После того как в городке завершилось движение «вспоминаем о прежних горестях, думаем о будущих радостях», в моду вошли соревнования поэтов. Старческие руки, которые были привычны к лопатам и навозным вилам, взялись за перо, и все крестьяне городка, от мала до велика, превратились в поэтов. Хотя в Хулучжэне было много дураков, но оказалось, что и дураки умеют соблюдать ритм и рифму. Например:

Кадры здесь воруют! Бухгалтера – гребут,

Массы же народные суму большую шьют.

Деревня – на деревню, а двор глядит на двор,

На кадры масс народных упал тяжелый взор.

Или:

На работе бьют баклуши, от поноса пуст живот.

Продрищусь четыре раза, и – конец дневных работ.

Случались и стихотворения, содержащие глубокий философский смысл. Вот, например:

Хорошо, коль живы и отец, и мать!

Но самим нам надо, братцы, выживать.

Или:

Как супруги ни были б дружны,

Могут быть судьбой разлучены.

Таких рифмованных народных поговорок и пословиц в городке было много, они и стали литературной основой для широко развернувшихся поэтических баталий. А призывы вышестоящих инстанций к мобилизации и политика поощрения, предполагавшая обмен стихотворений на трудодни, пробудила в жителях городка творческий пыл и дала толчок их небывалому вдохновению. Поэтические соревнования проводили во всех селах и деревнях; говорили, что на знаменитой родине поэзии, в Сяоцзиньчжуане, повсюду – поэтические арены, а каждый человек – поэт. Во время официальных соревнований явно был выражен политический, революционный характер декламируемых стихотворений, например:

Мы, крестьяне, как топнем ногой –

Нас убоится монстр любой!

Эй, крестьяне, ударим-ка все разом –

Империализм накроем медным тазом.

Или:

Хулучжэнцы решительны и не падают духом.

Имперьялизму врежем, и он – рухнет.

Поэтические соревнования проводились каждый день, и горожане так навострились писать стихи, что даже в обычной жизни говорили в рифму. Утром, при встрече, один приветствовал другого так:

Ни свет ни заря! Старина Цао!

Куда ты так рано, Старина Цао?

А другой отвечал:

Сейчас не до шуток, друг Гао!

Сынок мой болеет, друг Гао!

Спешу я в Цяньцзе – в этом пункте

Дадут мне лекарство в медпункте.

А командир производственной бригады, раздавая членам бригады работу, так и сыпал прибаутками:

Чудовище И, а Чудовище И!

Бери сыновей – борозду попаши!

Если сегодня не справишься,

Завтра туда же отправишься.

33

И Бай перестал бегать на станцию образованной молодежи на западный берег: Бай Вэйхун нанесла колоссальный удар по его чувствам, да и в моральном отношении он тоже испытал потрясение. Он пребывал в бреду, не понимая, когда день, а когда – ночь, тихонько бормоча себе что-то под нос, и лишь спустя два с лишним месяца постепенно пошел на поправку.

Чудовище И волновался и сердился, опасаясь, как бы его второго сына не постигла судьба старшего – И Ши. Он повсюду тайком выведывал, нет ли где предсказывающих судьбу и усмиряющих духов, способных отвести беду, и являлся под покровом ночи и к замужним женщинам, и к вдовам. На деньги, которые он наскребал по сусекам, он покупал им по килограмму печенья да по паре банок фруктовых консервов и украдкой молил о помощи всяческих знахарок. В те годы такого рода суеверия были строго запрещены, так что Чудовище И, ища способы излечить сына, рисковал повторно нарваться на критический разбор и распрощаться с жизнью.

Одна знахарка, богиня-удав, сказала ему: «На обратном пути пройди десять верст на юго-восток, как наткнешься на рытвину, остановись, отбей вперед три поклона, потом сожги несколько бумажек, и сын твой очнется». Чудовище И поспешно прошагал десять верст на юго-восток, там действительно нашлась рытвина, в которой какая-то семья заготавливала себе компост. Но он, нисколько не смутившись, запрыгнул прямо в выгребную яму, отвесил три поклона и сжег бумажки, провоняв с ног до головы. Другая, лиса-оборотень, сказала: «У тебя дома чан не на том месте стоит, возвращайся да передвинь его». Чудовище И всю ночь напролет, пыхтя и кряхтя, передвигал чан, в результате по неосторожности разбил его и растянул себе поясницу; пришлось ему, ворча, пролежать на печи десять с лишним дней, прежде чем он вновь смог встать на ноги. А еще одна, богиня-заяц, сказала: «У тебя в свинарнике один камень в оградке не на том месте лежит, надо бы переставить». Чудовище И, не дожидаясь, когда заживет поясница, взялся сносить оградку свинарника, в результате чего купленный несколько дней назад поросенок сбежал, а упавший с оградки камень свалился ему прямо на стопу, да так, что от боли он переменился в лице и отчаянно закричал. Когда Чудовище И, прихрамывая, заново возвел оградку вокруг свинарника, душевное самочувствие И Бая заметно улучшилось. В глубине души старик И еще сильнее уверовал в магическую силу этих знахарок. Он вновь купил несколько цзиней[9] печенья и отправился поблагодарить этих великих богинь, которые спасли И Бая в минуту крайней опасности. И Бай и не подозревал о чудесных методах лечения, к которым прибегнул его отец. Ему лишь казалось, что на сердце лежит тяжелый камень, и это продолжалось до тех пор, пока он однажды во сне не пукнул, проснувшись при этом от испуга. После этого он почувствовал себя намного лучше, и камень с его сердца упал.

34

Еще одним изысканным развлечением, которое интересовало хулучжэнцев даже больше, чем поэтические соревнования, был просмотр и участие в выступлениях, которые часто организовывала творческая агитбригада, сформированная из прежней театральной труппы. За счет участия городской образованной молодежи произошли перемены в составе музыкальных инструментов оркестра агитбригады. На сцене начали появляться скрипка, виолончель, саксофон и другие иностранные штуковины. Благодаря этому удалось повысить уровень «военного оркестра», в котором упор делался на эрху, юэцинь и аккордеон, а для аккомпанемента использовались зурна и барабаны. Несмотря на то, что члены творческой агитбригады не были профессионалами, их часто привлекали к участию в различных художественных фестивалях уезда. Под предлогом репетиций они могли быть освобождены от таких тяжелых работ, как террасирование полей и капитальное строительство на селе. За репетиции и выступления артистам точно так же засчитывали трудодни и в полном объеме выдавали пайки; к тому же они могли одеваться в более красивую, более диковинную одежду, нежели обычные крестьяне из городка. Эти многочисленные привилегии привлекали толпы юношей и девушек городка. Они наперебой, пустив в ход все средства, просили мастеров взять их в ученики, чтобы получить возможность втиснуться в агитбригаду. Поэтому в Хулучжэне, известном своими музыкальными традициями, началась новая мода на пение и музицирование.

И Цянь и И Вань тоже не захотели оставаться в тени и начали уламывать своего отца, Чудовище И, чтобы тот позволил им обучиться игре на музыкальных инструментах. Семья И была очень бедной, такие заморские инструменты, как скрипка и труба, были им не по карману. В итоге И Цянь научился играть на губной гармошке, а И Вань – на флейте. Одновременно с двумя братьями музыкальной науке учились в городе еще три – четыре десятка человек; среди них были восемь – девять девочек, которые учились танцам у представительницы образованной молодежи в агитбригаде – Бай Вэйхун.

Вдруг в городке «все пустились в пение и пляс, повсюду зажурчали бурные ручьи». В доме культуры, под большими деревьями, на обеих сторонах излучины реки, в крестьянских дворах звучали музыка и песни, царили радость и веселье. Вечерами звуки трубы, флейты, циня, мужские и женские голоса, собачий лай и куриное кудахтанье, супружеская брань и детский плач сливались воедино: они то затихали, то вспыхивали вновь, создавая уникальную симфонию сельской ночи в Хулучжэне.

35

На второй год после женитьбы у Ню Юньвана и Албании родились двойняшки, да еще и разнополые – мальчик и девочка. Стирающие в излучине реки одежду женщины снова принялись хаять Албанию. Они пустили слух, будто Албания всё больше становится похожа на нечистый дух: ведь она умудрилась сразу «двух щенков нагулять». От курицы, которая несет яйца с двумя желтками, добра не жди, она может навлечь на человека беду, о чем жителям городка было известно издревле. Если курица снесла яйцо с двумя желтками – это недобрый знак, и если женщина родила двойню, это тоже не предвещает ничего хорошего. Люди слепо верили в то, что должно случиться какое-то несчастье, и, конечно, произойти оно должно было именно с непосредственным виновником события – Албанией.

Часто в нашей жизни желания расходятся с действительностью. Весть о том, что Ню Юньвана приняли на работу на уездной радиостанции, жители городка восприняли очень радостно, ведь деревенские жители только мечтать могут о том, чтобы попасть на работу в город!

Кучковавшиеся в излучине реки женщины негодовали: они не верили, что для «курицы, снесшей яйцо с двумя желтками», всё закончится хорошо. Сговорившись, они стали повсеместно распространять лживые слухи о том, что Ню Юньван якобы закрутил в городке с одной дикторшей интрижку. Они разнесли эту весть во все стороны, да еще и приплели к этому, что якобы кто-то из городка ездил в большой город и там своими глазами видел, как Ню Юньван гуляет под ручку с этой женщиной.

Албании, которая осталась дома одна, приходилось и приглядывать за двумя детьми, и работать на земле. Сплетни о том, что ее муж завел интрижку на стороне, так взволновали ее, что она не находила себе места и не знала покоя. Каждый раз, когда из рупора раздавался слащавый голосок дикторши, работавшей на уездном радио, Албания была эмоционально так взбудоражена, что частенько принималась бить чашки и плошки и даже избивать до жалобного плача детей.

Два месяца спустя, когда вся кухонная утварь в доме уже была перебита без остатка, Ню Юньван решил навестить родных и приехал домой. Албания ни в какую не соглашалась отпустить его обратно в город. Как бы жалобно Ню Юньван ее ни уговаривал, она не желала пойти ему навстречу. Она пригрозила, что, если он опять поедет в город, она утопит обоих детей в колодце. При этом Албания остервенело уставилась на своего мужа, и взгляд ее исполнился ужасающей свирепости. Ню Юньван уступил, и Албания посадила его под домашний арест. Так разрушилась мечта Ню Юньвана о том, чтобы стать жителем большого города. Когда впоследствии он узнал о коварной клевете женщин, толпящихся в устье реки, то от злости аж подпрыгнул. Вечером того же дня он спросил у Албании, красив ли голос у дикторши уездного радио. Жена ответила:

– Голос у нее слащавый, сразу понятно, что она – профессиональная соблазнительница.

Ню Юньван вперился остолбенелым взглядом в Албанию и отчетливо произнес:

– Эта дикторша – паралитик, она ведет эфир, сидя в инвалидном кресле.

36

Сын И Ши, единственный внук рода И – Вань Жэньтэн – потихоньку подрастал, слушая в объятиях матери местные народные байки (в основном это были истории о чудовищах). К своим шести – семи годам он уже мог бегло пересказывать своим друзьям интересные истории, которые услышал от своей матери, и даже приукрашивать их. Больше всего малыш Вань Жэньтэн любил историю под названием «Ароматный пердеж». Это была классика: байку очень хорошо знали несколько поколений жителей Хулучжэня. Вань Жэньтэн часто пересказывал ее своим товарищам.

«Жили-были два брата, мать и отец их рано умерли, старший брат был дураком, а младший – очень сообразительным. Старшему брату не удалось найти невесту, а младший женился. Жена младшего брата презирала дурака, заставляла его больше работать и кормила объедками. Сколько бы работы ни сделал глупый старший брат, жена младшего всё равно была недовольна, и в конце концов выгнала его жить в кладовку. Однажды дурак сплел корзину и повесил ее под карнизом, приговаривая: “Прилетит с востока птичка, снесет яичко, прилетит с запада птичка, снесет яичко”. В корзину то и дело прилетали птицы, и вскоре она наполнилась яйцами. Глупый старший брат сварил себе целый котел яиц и стал есть их вместо риса. Когда жена младшего это увидела, ее стала грызть зависть, и она, наступив на горло своей гордости, попросила того дать ей на время эту “волшебную корзинку”. Старший брат одолжил ей корзинку, она поспешно повесила ее у себя под карнизом и с нетерпением крикнула: “Прилетит с востока птичка, снесет яичко, прилетит с запада птичка, снесет яичко”. Тут же налетели птицы и принялись наперебой гадить ей на голову. Выйдя из себя, жена младшего брата разорвала корзинку на прутья и сожгла ее в печи. Когда глупый старший брат закончил работу на горе и вернулся домой, он попросил жену младшего брата вернуть ему корзинку, но она ответила: “Я ее разорвала”. Старший брат спросил: “А куда ты дела прутья?” Она сказала: “В печь засунула и сожгла”. Глупый старший брат, проливая слезы, полез в печь искать корзинку, но она уже давно сгорела. Тогда он взял палку, начал тщательно ворошить кучку пепла и, наконец, обнаружил в ней соевый боб. Глупый старший брат съел боб и вскоре почуял, что пускает газы. Он принюхался: “Как приятно пахнет!” Он слыхал, что люди пердят вонюче, и не думал, что пердеж может быть таким ароматным. Тогда дурак начал повсюду пускать газы, аромат которых действительно зачаровывал. Не было отбоя от богачей, которые приходили к нему, умоляя пернуть, и за большие деньги приглашали дурака в свои роскошные хоромы, чтобы тот пускал ароматные газы в светелках девиц, спальнях барынь, платяных шкафах и комодах. Оказывая такие услуги, дурак разбогател.

Когда жена младшего брата об этом узнала, она чуть не лопнула от зависти. Она попросила старшего брата научить ее, как разбогатеть. Дурак подробно поведал ей о секрете своего успеха. “Чего же в этом сложного?” – по думали младший брат с женой. Раз уж одним соевым бобом можно столько денег заработать, то мы нажарим целый котел бобов и набьем ими животы, а потом запьем холодной водой и тогда уж обретем большое богатство. Так и поступили эти супруги-сребро люб цы. Муж наелся, напился и давай зазывать клиентов с улиц: “Пускаю ароматные газы! Если хотите понюхать в своем доме ароматный пердеж, приглашайте меня!” Сразу же набежали люди и начали наперехват тащить его к себе домой. Потом подъехал один чиновник и, не говоря лишних слов, отнес его на паланкине к себе домой, закрыл в платяном шкафу и велел ему попердеть от души, а уж после он его наградит. В животе у младшего брата уже давно бушевала буря, он поднатужился и выдавил из себя всё, на что был способен, в результате чего комнату наполнила отвратительная вонь. Хозяин ужасно разозлился, навалял ему тумаков, а потом приказал слугам заткнуть деревянной пробкой его “выхлопное отверстие”…»

Вань Жэньтэн рассказывал эту историю всё бойчее и бойчее и так смешил взрослых и детей городка, что они хохотали, держась за животы.

37

Когда образованная молодежь с западного берега начала возвращаться в большой город, постепенно стало очевидным значительное сокращение количества кур, уток, гусей и собак в Хулучжэне. Это городская молодежь, которая обладала большими знаниями, нежели селяне, в процессе перевоспитания крестьянами-бедняками и наименее состоятельными середняками освоила многие навыки выживания. Они привезли в Хулучжэнь научные знания, искусство, научили жителей пользоваться тайными источниками информации, привили им хороший вкус (в основном речь идет о манере одеваться и подбирать аксессуары), а также полезные навыки гигиены, среди которых стоит особо отметить привычку чистить зубы. Однако в то же время они частично переняли у горожан местные варварские обычаи, невежественные суеверия, бережливость, трудолюбие, скупость и алчность – одним словом, они воровали местных кур, уток, гусей и собак. Когда сносили центр образованной молодежи, жители городка обнаружили в погребах под теми двумя домами с черепичными крышами (ранее они служили укрытиями на случай войны) шкуры и кости кур, уток, гусей, собак, свиней, баранов, ослов и другой домашней живности и наконец-то поняли, кто это всё воровал. Они и прежде подозревали во всём образованную молодежь, но никак не могли отыскать неопровержимые доказательства. Теперь же всё было кончено: образованная молодежь уехала, оставив после себя пустые дома.

В городке вновь появились дурак И Ши и Ань Гоминь. Их обоих освободили досрочно. В тот день, когда И Ши вышел из тюрьмы, ему как раз исполнилось тридцать лет. В ту пору, когда возвратился И Ши, городской репродуктор целыми днями передавал модную в то время новую песню со словами: «В октябре доносятся громы, восемьсот миллионов жителей Поднебесной поднимают драгоценные кубки. Это радующее сердце вино с насыщенным вкусом прекрасно, можно выпить десятки тысяч чарок и не опьянеть». После возвращения старшего сына Чудовище И целыми днями ходил навеселе и возражал репродуктору: «Да будет хвастаться! Ишь ты, “можно выпить десятки тысяч чарок и не опьянеть”! А как по мне, так тебе меня не перепить, от пяти стаканов свалишься, а еще про десятки тысяч чарок заливаешь!»

38

Вдова паралитика Ваня уже шесть лет блюла верность почившему мужу и замуж за другого не выходила. И Ши сидел в тюрьме уже десять лет, но всё это время душа вдовы не знала покоя. Она чувствовала немые упреки и стыд, терзалась и зачастую не смела на публике поднять голову. Возвращение И Ши принесло ей новые страдания и страхи. Вдова боялась, как бы И Ши и другие братья из семьи И не решили свести с ней счеты. Она сочувствовала И Ши, но при этом не хотела жить с таким дураком. Но Вань Жэньтэн был сыном И Ши, этот секрет все в городке знали. Она ни в коем случае не могла позволить семейству И отобрать у себя сына, ведь он был для нее единственным утешением в жизни. Вань Жэньтэн не только любил рассказывать причудливые смешные истории, но и мастерски травил анекдоты, от которых люди хохотали до упаду. Хоть ему было всего десять лет, говорил он гладко и отличался быстрой реакцией. Он сочинил множество анекдотов про то, какие глупости творил И Ши в детстве и какую ерунду тот болтал, включая и широко известную историю о том, как И Ши, считая братьев, заодно посчитал и своего отца – Чудовище И. Вернувшись домой, И Ши уже больше не слонялся где ни попадя, а каждый день поднимался спозаранку и принимался мешать раствор и лепить заготовки из глины. Всегда, кроме тех случаев, когда он ел, спал, или на улице шел дождь, он занимался одной и той же работой.

И Бай после той памятной неудачи с Бай Вэйхун, любовные отношения с которой у него вроде бы и состоялись, а в то же время вроде бы и не состоялись, погрузился в чтение книг и девушками больше не увлекался. Он стал замкнутым и отрешенным, не интересовался ни крупными, ни мелкими событиями, происходившими в городке, и, казалось, совсем не замечал их, а к чужим радостям и восторгам часто относился с пренебрежением. Многие жители городка стали и его тоже называть Чудовищем И, говоря, что он еще более чудаковатый, чем его отец. Вдова паралитика Ваня, не совладав с терзавшими ее муками совести, в конце концов всё же пришла с сыном Вань Жэньтэном к дому семьи И. Она решила выйти замуж за И Ши, чтобы отблагодарить его и компенсировать несправедливо выпавшие на его долю унижения и страдания. И Ши не обратил на нее внимания и продолжал складывать высохшие кирпичи. Поступок вдовы паралитика Ваня растрогал всех в семье И от мала до велика, и они велели И Ши проявить участие к этой женщине и ее сыну. Дурак И Ши сказал:

– Кто она такая? Как мне на ней жениться, если я с ней не знаком?

Вань Жэньтэн со слезами сказал:

– Папа, я же твой сын!

И Ши легонько погладил ребенка по голове и ответил:

– Эх ты, постреленок. У меня ведь жены нет, откуда же сыну взяться?

39

Братья И Бай, И Цянь, И Вань одновременно поступили в университет – эта новость произвела в городке эффект разорвавшейся бомбы. Ее принесли отнюдь не сплетницы, которые стирали в излучине реки одежду, а городской репродуктор, через который транслировали радиоэфир. Из города специально приехал журналист взять у Чудовища И и трех братьев интервью и сделать их фотопортрет. Фотоаппарат у него был не обычный, а с длинным-предлинным объективом. И Ши, стоявший в сторонке и смотревший на длинный объектив фотоаппарата, внезапно, словно что-то осознал, сказал журналисту:

– Да ведь это у тебя «самец»!

Семья И оказалась первой и единственной во всём Хулучжэне, кому восстановление системы единых государственных экзаменов принесло выгоду. В то время жители городка еще не осознавали, какие далеко идущие последствия это событие повлечет за собой. И Бай, И Цянь и И Вань выбрали в качестве специальностей философию, морские перевозки и ветеринарное дело; старика И несколько разочаровало то, что никто из них не захотел выучиться на бухгалтера. То, что третий и четвертый сын занялись морскими перевозками и ветеринарным делом, не вызвало у него возражений, но то, что второй сын, И Бай, выбрал философию, поставило его в тупик. Когда И Бай поступил в университет, ему было двадцать восемь лет. И Цянь и И Вань начали учиться уже после того как женились.

Сунь Чжишу по прозвищу Яичная Скорлупка благодаря каким-то своим связям пробился на службу в полицию. Сперва, когда уездная полицейская часть отправила за ним машину, горожане подумали, что полиция раскрыла дело о том, как «Драчуны» во главе с Сунь Чжишу довели учителя Цуна Большую Челюсть до «самоубийства во избежание наказания». Женщины из излучины реки сказали: «Так ему и надо! Пусть поплатится за свои злодеяния! Теперь-то Яичную Скорлупку наверняка расстреляют, ведь на его руках кровь человека!» Кто бы мог подумать, что не пройдет и нескольких дней, как Сунь Чжишу на полицейской машине вновь вернется в Хулучжэнь, да еще одетый в форму – белую рубашку, синие штаны и фуражку с козырьком. Жители городка сказали: «Опять Яичной Скорлупке черти подсобили». Его полицейская форма выглядела куда внушительнее, чем форма, которую носил Ню Цзогуань, будучи почтальоном.

40

И Цянь и И Вань отправились в город Ухань. Ню Юньван вместе с И Баем поехал в Пекин, в университет. Ню Юньван сказал, что хочет проводить И Бая, но на самом деле он хотел вернуться в университет, где прежде учился, чтобы оформить справку о незаконченном высшем образовании. Благодаря этому документу Ню Юньвана отправили работать преподавателем в уездную среднюю школу, а его жена Албания и их близняшки вслед за ним тоже получили городскую прописку и превратились в настоящих городских жителей.

Вдова паралитика Ваня так и не сумела повторно вый ти замуж, хотя то и дело наведывалась в дом семьи И, обшивая и обстирывая И Ши. Вань Жэньтэн, закончив среднюю школу, пошел служить в армию и тоже надел форму. Потом он научился исполнять сатирические диалоги и стал образцовым членом художественного ансамбля у себя в военной части. И Ши говорил о сыне, что тот «зарабатывает клоунадой».

Красные кожаные сапоги начальника производственного отряда Ван Личжэна на удивление хорошо сохранились и достались по наследству его сыну. И теперь уже его сын ходит под Новый год в этих сапогах по дворам и поздравляет всех с праздником. В глазах горожан эти сапоги были символом власти и высокого статуса, подобно императорскому парадному халату и яшмовой печати: кто их носит, тот, конечно, обладает всей полнотой власти. Поэтому на выборах старосты они проголосовали за сына Ван Личжэна. Многие жители покинули городок. Одни пошли в армию, другие поступили в университеты, третьи отправились на заработки, а четвертые ездили в долговременные командировки и занимались торговлей.

Здание клуба, некогда знакового места Хулучжэня, продолжало существовать, но пришло в негодное состояние и нуждалось в ремонте. В городке построили несколько новых караоке-холлов, а вот количество поющих и играющих на музыкальных инструментах сократилось. А театральный коллектив творческой самодеятельности (творческая агитбригада), который вел свою деятельность полвека, уже давно бесследно сгинул. Та излучина реки, которую считали Рекой женщин, теперь круглый год стояла без воды, и ее забросали мусором. Женщины городка лишились райского места для своих встреч. Народившееся в городке молодое поколение отказалось от политического пыла своих предшественников, и традиция собираться по три – четыре человека и совместно обсуждать государственные дела ушла в прошлое. Больше никто не сидел вокруг стариков и не слушал их бредни – истории про чудовищ, а такие образцы народного творчества Хулучжэня, как история про ароматный пердеж, и вовсе оказались позабыты.

И Цянь теперь работал в компании трансокеанских перевозок. Еще не успев закончить университет, он уже развелся с женой, но вскоре образовал новую «ячейку общества»; его теперешняя жена училась с ним в одном университете. И Вань жил в городе, жена благодаря стараниям мужа тоже стала городской жительницей, и жили они неплохо. Пятый брат, И И, унаследовал отцовское дело, стал бухгалтером, воплотив в жизнь возвышенные идеалы Чудовища И. И хоть он и не носил под мышкой счеты, волосы его всё равно были масляными, хотя он их точно не мазал рапсовым маслом. Старик И был еще вполне бодр и жил вместе с дураком И – своим старшим сыном И Ши. Второй сын семьи И – И Бай – доучился до докторской степени, но так и не женился. Закончив обучение, он остался преподававать в университете. Не прошло и нескольких лет, как он стал профессором. С тех пор, как И Бай поступил в университет и покинул Хулучжэнь, он так ни разу и не приезжал домой. Он говорил, что, по его мнению, Хулучжэнь – это всего лишь точка на карте, существующая только в восприятии живущих в ней. Кроме И Ши, никто не понимал его слов.

Часть вторая