ния конклава, обыкновенно закрывались все промышленные и увеселительные заведения. Поэтому народ с нетерпением ожидал того дня, когда не покажется дыма и кардинал-декан, появившись на балконе, объявит об исходе выборов.
Этот сложный порядок делопроизводства в конклаве при избрании, состоявшемся после смерти Пия VI, конечно должен был потерпеть некоторые видоизменения, потому что он состоялся вне Рима; но, в общем, он остался тот же. Прошло немало времени, пока кардиналы собрались в конклав и дотоле ничего не предпринималось. Австрийскому императору было доложено, не найдет ли он нужным прислать своего посланника в конклав; но это предложение было отклонено, так как интересы Австрии в конклаве были представлены одним известным кардиналом. Этот кардинал Герцан замедлил на несколько дней, так что пришлось отложить делопроизводство, чтобы подождать его прибытия. Когда он явился, начались голосования. Конклав распался на три партии. Австрийская партия, во главе которой наружно стоял кардинал Антонелли, а тайно руководил ею Герцан, хотела избрать папой кардинала Маттеи, как неоднократно оказывавшего услуги Австрии. Вторая партия была в строгом смысле римская. Ее официальным вождем был племянник покойного папы кардинал Браски, который собрал около себя кардиналов, чувствовавших себя особенно обязанными благодарностью памяти Пия VI: действительным вождем ее был Альбани. Кандидатом этой партии был кардинал Беллизоми, о котором можно было предполагать, что он, безусловно, будет стоять за права церковного государства. Раньше он был нунцием в Португалии, а затем епископом в Чезене. Третью партию, так называемых нерешительных (volanti) составляли кардинал Иоркский, Зеланда, Мори и ученые кардиналы Борджиа и Жердиль, из которых последний прославился своим сочинением о религии, направленным против энциклопедистов Единственные государства, которые с особенным интересом следили за делами конклава, были собственно Австрия и Неаполь. Французы уже давно заняты были совершенно другими делами и вообще, для тогдашней Франции избрание папы имело весьма мало значения. Однако в конклаве не было недостатка и в сторонниках этого государства Киарамонти, Капрара, Ди-Пиетро и Дориа, прежний нунций в Париже, относились с живым сочувствием к делам Франции; но проявлять такое сочувствие в качестве члена конклава и, притом на австрийской почве – было небезопасно. Испания, которая в прежние времена с большим интересом занималась так называемой конклавской политикой, теперь относилась к делу равнодушно. Она решительно устранила всякое вмешательство папского двора в свои дела и первый министр Карла III Д’-Уркийо освободил испанских епископов от назойливой опеки курии, равно как и испанский народ от отяготительных поборов в пользу Рима.
При одном из первых голосований 18 голосов пали на Беллизоми, и из частных разговоров можно было заключить, что при следующем голосовании в пользу его подадут свои голоса и еще несколько кардиналов. Таким образом, казалось, что конклав скоро придет к желанному концу. Но такой исход всецело шел против интересов Австрии, и поэтому Герцан начал вести подпольную игру, стараясь разрушить эту кандидатуру, что и удалось ему. Тогда на передний план выступили две других личности и притом с большим успехом. Соперник Мирабо во Франции, гордый и хладнокровный архиепископ Мори имел обыкновение пить шоколад в конклаве у кого-нибудь из ближайших соседей. Таким соседом его был кардинал Руффо из Неаполя, а подаваемый у него шоколад был подарком королевы Каролины Неаполитанской, к которой весьма близок был Руффо. Ни тот, ни другой из этих двух кардиналов не пользовался среди своих коллег особенным уважением. Руффо писал своему королю, что он входит в общение с другими лишь настолько, насколько это требуется крайнею необходимостью, «потому что все они смотрят на него как на якобинца». Случай свел Мори и Руффо между собою, но они оказались превосходно подходящими один к другому. Руффо однажды написал даже своему властелину, что он «время от времени беседует с другим якобинцем» в конклаве. Во время своих прогулок в монастырском саду он иногда встречает кардинала, «который имеет очень бодрую походку и, прохаживаясь, напевает про себя некоторые из любимых модных мелодий». Этот кардинал был Киарамонти, епископ имольский. Сначала Руффо только раскланивался с ним, затем, проходя, перекидывался с ним отдельными словами и наконец они вступили между собою в продолжительный разговор. Из этого разговора Руффо убедился, что Киарамонти и есть настоящий кандидат на папский престол, особенно если принять во внимание как нужды времени, так и особенные желания Неаполя. Однако есть особые затруднения, которые препятствуют провести его избрание.
Варнава Людовик Киарамонти родился 14 августа 1742 года, в Чезене, в легации Форли. Отец его принадлежал к итальянскому дворянству, хотя не отличался ни знатностью, ни богатством. Получив образование в Парме, он 16-тилетним юношей поступил в Бенедиктинский орден, причем к своему имени прибавил еще имя Григория; позже он в качестве учителя богословия прибыл в Рим и там публично защищал диссертацию, в которой, между прочим было и положение, что «на небе будет также место и для женщин», что в то время отрицал один известный фанатик. Киарамонти находился несколько в родстве с Пием VI и по милости папы сделался титулярным аббатом в Бенедиктинском монастыре Св. Каллиста, так что мог носить кольцо и митру, и ему предоставлено было видное место в хоре, хотя во всем прочем он подчинялся избранному монахами аббату. Это папское благоволение возбудило против него неудовольствие со стороны братии, так что аббату Григорию причинялись всякие неприятности. При расследовании этого дела Пий VI еще ближе познакомился со своим родственником и еще более полюбил его. Как только освободилась епископская кафедра в очаровательно расположенном Тиволе, Киарамонти был возведен на нее; но, и сделавшись епископом он продолжал вести строго монашескую жизнь. В лесу близ Тиволи он позволил нескольким отшельникам построить себе келии, и между ними известному впоследствии немецкому редемптористу Клименту Гофбауеру, который тогда изгнан был из Австрии. Когда умер дядя папы кардинал Бонди, освободилось епископское место в Имоле и Киарамонти перешел из Тиволи в Имолу. Вскоре затем он возведен был в сан кардинала. Занимая кафедру в Имоле, он оставался по-прежнему человеком твердым, хотя в то же время и кротким, и в широких размерах вел благотворительность. Многие из беглых французских священников нашли у него радушный прием. Половину своих доходов он обыкновенно жертвовал на богоугодные дела и часто оставался совершенно без денег. Когда ему нужно было ехать в Венецию на конклав, то денег на дорогу он должен был занять у другого кардинала. Во время своего епископствования в Имоле он, между прочим, сделал один шаг, который восстановил против него большинство его собратьев по положению, но именно то, что не нравилось большинству, и пробудило к нему особенный интерес в кардиналах Мори и Руффо.
В 1797 году, перед Толентинским миром, когда французы вторглись в Италию, многие из епископов бежали, но епископ имольский спокойно остался в своем диоцезе. 2 февраля 1797 года, на другой день после того, как папе объявлена была война, французские войска прошли чрез Имолу и имели квартиру в епископском дворце. Когда Бонапарт прибыл в Анкону, епископ которой бежал, то он не преминул заметить гражданам, принесшим ему ключи от города: «епископ имольский, притом кардинал, не бежал; правда, я не видел его, когда был там, но он находился на своем посту». В июле того же года Киарамонти произнес проповедь, которую он впоследствии издал в печати. Упомянув в ней о рождении Господа Христа в Вифлееме, он увещевал своих слушателей принять к сердцу открывшуюся в этом событии благодать Божию, а равно и то обстоятельство, что она явилась вместе повелением Императора Августа». Христианство, конечно, есть истинная свобода; но эта свобода есть нечто другое, чем распущенность и разнузданность, которая перемешивает добро со злом. Истинная свобода создает мир и счастье, а мир есть плод гражданского порядка и бывает только там, где есть власти, которым оказывается послушание. Посему католическая религия учит; «противиться власти, значит противиться Богу». «Демократическое правительство, говорил он [правительство Цизальпинской республики], которое теперь введено у нас, не стоит ни в каком противоречии с только что изложенными мною основными положениями; оно не противоречит Евангелию, напротив оно требует тех возвышенных добродетелей, которым можно научиться только в школе Христа». «Как процветали некогда добродетели в языческих свободных государствах древности – в Спарте, Афинах и древнем Риме». Даже отцы церкви говорят о них с удивлением. Пусть же наши добродетели сделают нас добрыми демократами, т. е. такими, которые без задних мыслей трудятся на пользу общественного блага, чуждаются ненависти, коварства и честолюбия и столь же стараются уважать права других, сколько лежит у них на сердце исполнение их собственных обязанностей. Этим самым в то же время устанавливается истинное равенство, которое научает каждого человека, как он должен относиться к Богу, к себе самому и к своим ближним. Между тем полного внешнего равенства в благах и сокровищах нет и никогда не будет. Это чудовищное, так сказать арифметическое равенство в естественном и нравственном творении все перевернуло бы вверх дном». Однако одни добродетели не могут дать нам возможности должным образом исполнять наши обязанности; этого может достигнуть только Евангелие, которое воспитывает христианские добродетели. Даже автор «Эмиля» был тронут красотой Евангелия, как это ясно показывают его выражения в признаниях Савоярского викария. А Евангелие учит нас послушанию. Смиренно же подчинимся велениям Промысла. Не думайте, что католическая религия и демократическая форма правления несовместимы между собой. Будьте только вполне христианами, и тогда вы будете также превосходными демократами. Подражайте в послушании и смирении Искупителю, а это вы сделаете, повинуясь законам и законной власти». Проповедь заканчивалась призывом к священникам, чтобы они были образцами истинного христианства и человеколюбия: через это все добродетели вполне укоренятся в душе тех, кто вверены их попечению, и вместе с благосостоянием граждан будет процветать и слава республики.