Сила народной мощи в твоем распоряжении. Какие бы ни были подземные вулканические толчки, зови нас, мы все с тобою, бери нашу жизнь для великой русской революции и для славы нашей дорогой свободы, земли и воли.
Слава великому вождю крестьянской и рабочей семьи. Ура[472].
Осенью сторонники Керенского пытались защитить главу Временного правительства от нападок «слева» и «справа», обращаясь к его биографии. Л. Арманд, член партии социалистов-революционеров, начинала свой биографический очерк так: «Лев ранен… Он ранен клеветой и демагогией. И кто только не пытается теперь лягнуть его»[473].
Брешко-Брешковская писала в начале сентября о Керенском, рисуя образ политика, жертвующего собой ради судеб Отечества: «…целых десять лет своей молодой жизни он отдает России, не щадя ни сил своих, ни здоровья, ни самой жизни своей»[474].
Особенно яркой попыткой воскрешения романтического культа Керенского была статья, опубликованная накануне открытия Демократического совещания. Автор напоминал читателям подвиги «рыцаря революции»: «Он выбежал навстречу полкам бледный, без шапки, верящий в русского солдата, он встал во главе революции, он спас революцию от позора мести и отменил смертную казнь. Он, больной телом, но сильный духом, отдал себя всего революции так же беззаветно, как отдавал себя беззаветно на служение народу в Думе, как отдавал себя на служение жертвам царского произвола, когда по всей Руси, из города в город, несся он и вырывал из тюрем, из рук палачей строителей новой России. И вся Россия с тревогой смотрела, как этот человек вновь растрачивает себя всего… Вся Россия и боялась, и заботилась — хватит ли у него, „истекающего кровью“, сил в борьбе за счастье и свободу народа»[475].
Левые социалисты не могли игнорировать его революционные заслуги. Выше отмечалось, что даже в мае 1917 года положительные оценки его деятельности появлялись в большевистской печати. А. Г. Шляпников, виднейший руководитель большевистского подполья в годы войны, указывал в сентябре 1917 года, что Керенский даже посещал нелегальные собрания подпольщиков[476].
Иногда большевики противопоставляли Керенского-революционера Керенскому-министру. Г. К. Орджоникидзе, выступая на VI съезде партии большевиков, вспоминал «того Керенского», «который когда-то, выступая в качестве защитника, к своим горячим речам заставлял прислушиваться всю Россию <…>». Орджоникидзе противопоставлял ему современного Керенского-министра[477].
Даже в период обострения политической ситуации некоторые издания большевиков не оставляли надежды на то, что министр может исправить свои ошибки. Фронтовая большевистская газета в июле писала о том, что Керенский «вольно или невольно» окружен контрреволюционерами, и рекомендовала настоятельно «протереть глаза» «бывшему социалисту»[478].
Иногда большевики указывали, что дореволюционная политическая деятельность Керенского не была такой радикальной, как это представляли его сторонники. Так, И. Степанов, лично знавший Керенского, в конце августа опубликовал статью, в которой коснулся его жизненного пути. Степанов отмечал, что трудовики (и больше всего Керенский) в 1915 году формально не участвовали в работе Прогрессивного блока, но фактически участвовали в выработке его планов. Далее Степанов вспоминал о своей личной встрече с Керенским в ноябре 1916 года. Большевик признавал, что лидер трудовиков в это время «полевел», но в рабочих выступлениях он видел руку германофильского двора и охранного отделения[479]. Такие эпизоды дискредитировали Керенского в глазах социалистов.
Можно с уверенностью предположить, что многих людей консервативных взглядов образ «борца за свободу» скорее отталкивал. Но открыто критиковать жизнеописание героя они не могли. Они обращались к тем сюжетам, которые замалчивались биографами Керенского.
Правая «Народная газета» А. Л. Суворина перепечатала заметку из немецкой «Фоссише цайтунг». Ее автором был немецкий учитель, преподававший в свое время в ташкентской гимназии, среди его учеников был и Саша Керенский. В заметке напоминалось о немецком происхождении матери Керенского и о генеральском звании его деда. Центральное место занимала характеристика будущего министра. Он-де «одевался с некоторой склонностью к франтовству», увлекался светской жизнью, танцами, театральными постановками. Автору запомнился Керенский в роли Хлестакова, «казалось бы, написанной исключительно для него»[480].
Генеалогическую тему разрабатывали и антисемитские издания, критиковавшие Керенского. Интересна эволюция газеты «Гроза», одного из немногих черносотенных изданий, переживших Февраль. «Гроза» сохраняла верность Николаю II, осуждая видных политиков, генералов, членов семьи Романовых за предательство. При этом газета выступала с антивоенных позиций, что влияло и на ее отношение к Керенскому. В апреле он противопоставлялся как политик, признающий войну лишь для самозащиты «помещикам, банкирам и купцам», которые настаивали на ведении войны до победы над Германией с целью завоеваний «в угоду союзникам»[481].
Но после назначения Керенского военным министром газета начала его критиковать. Позднее «Гроза» усилила критику Керенского, активнее разрабатывалась и антисемитская тема. Читателю давали понять, что Керенский не только служит антинациональным силам, но, возможно, принадлежит к ним: «…какой-то мальчишка <…> бритый адвокат, с лица похожий на жида»[482].
Осенью 1917 года в прессе упоминалось о том, что часть общественного мнения, отрицательно относившаяся к главе Временного правительства, считала его евреем[483]. Об антисемитизме противников Керенского современники писали и в дневниках[484].
В середине сентября «Гроза» упомянула о предполагаемой национальности Керенского: «… солдаты допустить… еврея-адвоката верховным главнокомандующим над русским православным воинством». Через две недели эта характеристика стала более уничижительной: «велеречивый еврейчик адвокат Керенский»[485]. Неделю спустя «Гроза» писала о «жиде Куливере», ставшем во главе государства (позднее в газете утверждалось, что некая Куливер, овдовев, вышла замуж за учителя Керенского, который усыновил, крестив, пасынка, получившего фамилию отчима)[486].
Подчас же пропаганда большевиков и правых экстремистов смыкалась: «Большевики одержали верх, слуга англичан и банкиров еврей Керенский, нагло захвативший звание верховного главнокомандующего и министра-председателя православного русского царства метлой вышвырнут из Зимнего дворца, где он опоганил своим пребыванием покои Царя-миротворца Александра III. Днем 25 октября большевики объединили вокруг себя все полки, отказавшиеся подчиняться правительству из жидов-банкиров, генералов-изменников, помещиков-предателей и купцов грабителей», — писала «Гроза»[487].
Но антисемитские настроения были характерны и для какой-то части большевизирующихся масс, все чаще в разговорах упоминался «жид» Керенский. Сам Керенский вспоминал, что, покидая в Октябре Зимний дворец, он увидел большую надпись: «Долой еврея Керенского, да здравствует Троцкий!»[488]
В это легко поверить. М. И. Либер, выступая на Чрезвычайном съезде меньшевиков в ноябре, приводил такой пример настроения масс, поддерживавших большевиков: «В Саратове, где разогнали Думу и арестовали управу и либералов, толпа гоготала: „Да здравствует Троцкий! Долой жида Керенского!“»[489].
Полемика вокруг биографии Керенского не принадлежала к числу важнейших идейных баталий 1917 года. В спорах вокруг жизнеописания и генеалогии главы Временного правительства отражались иные конфликты. Но эти споры интересны во многих отношениях.
Дискуссии социалистов разного толка вокруг биографии Керенского, претендовавшего на роль вождя революции, в конечном счете способствовали утверждению политической субкультуры культуры подполья и, в частности, содействовали утверждению культа вождя, хотя одни признавали главу Временного правительства «истинным вождем», а другие это отрицали.
Показательно, что даже правые силы в своих атаках на Керенского не стремились противостоять распространению этой революционной политической культуры, а пытались порой с ее помощью оформить свои идеи.
В целом период марта — октября 1917 года был необычайно важен для формирования политической культуры Советской России. В ее создании большую роль играли и различные противники большевиков, в том числе Керенский и его сторонники.
Инга ДаниловаПисатель или списыватель?(К истории одного литературного скандала)
Инцидент с Алексеем Михайловичем Ремизовым, обвиненным в плагиате на страницах газеты «Биржевые ведомости» в июне 1909 года, неоднократно попадал в поле зрения не только комментаторов ремизовской переписки с участниками событий, но и исследователей творчества писателя, так как нашел отражение в ряде его художественных текстов, в том числе и мемуарного характера. Кроме того, Ремизов, которому вменялось в вину «списывание» двух сказ